Среди негров безусловно есть прекрасные солдаты. Но в каждой военной тюрьме на одного заключенного белого приходится три негра — сидят за самовольные отлучки, за неподчинение приказам, сексуальные преступления, поножовщину, за кражи у других солдат, и все врут, врут без зазрения совести. И получается, что наши ребята, которые до войны не сталкивались с неграми, вернутся к гражданской жизни сильно предубежденными против них».

Нийл ожидал взрыва, но ответом ему было молчание, даже не очень взволнованное, а потом задиристый сержант Райан Вулкейп равнодушно объяснил:
— Ваш знакомый — типичный полицейский чин. Хорошие солдаты его не интересуют, его дело — выискивать плохих. Он и не слышал о бесчисленных цветных подразделениях, которые покрыли себя славой, — взять хотя бы семьсот шестьдесят первый танковый батальон. Но будьте уверены, он знает, какое впечатление производит анекдот, который подобные ему молодчики пустили гулять по всей Азии и Европе, — будто у каждого цветного есть хвост! Не это ли должно было вдохнуть в нас бодрое товарищеское чувство?
Все рассмеялись, а Клем Брэзенстар скомандовал:
— А ну слазь с трибуны, Райан, дай поговорить специалисту! Капитан, в том, что сказал этот молодой человек, есть доля правды, и чем больше этой правды, тем скорее вам, белым, следует предпринять что-то решительное для своей же пользы.
В прежнее время всякие дяди Томы возносили хвалу господу, если с ними обращались не хуже, чем со скотиной, но теперь не то. Наша молодежь читает книги. Поймите, Новому Негру нужны все права Нового Белого Человека — все без исключения, и теперь он их не выпрашивает — он будет за них бороться. Вы, белые Яго, создали революционную армию из тринадцати миллионов Отелло, мужчин и женщин. Вполне понятно, что цветные солдаты невежливы с белыми господами на войне, куда их послали, не спрашивая, хотят они этого или нет. Им ближе их собственная война.
Люди, которые, как я, выросли в лачугах без отхожих мест, возле грязных луж, где гнили отбросы и дохлые собаки, люди, которых обворовывали, как могли, и лавочники с плантации и скупщики хлопка, не давая даже взглянуть на их счета, — эти люди иногда крадут у тех, кто их постоянно обкрадывает. Какой рассадник преступлений создали вы, белые!
Сегрегация! Для всех — будь то Джон и Мэри, Аш и Марта или такой черный сапог, как я. Сегрегация. Мы, дескать, вроде свиней, и с людьми нам не место, — и после этого ваш приятель из военной полиции требует от нас дисциплины да еще товарищеских чувств.
Сегрегация! «Отдельно, но с теми же удобствами», — новые вагоны для белых и клоповники на колесах для счастливых ниггеров! Новые кирпичные школы для ваших ребят, — смотри снимки в воскресных газетах Атланты, — а для нас, для нашей детворы — некрашеные сараи, скамьи без спинок и никаких парт — пусть черные пащенки пишут у себя на коленях, если им обязательно нужно писать, в чем разумные люди далеко не уверены.
Сегрегация! Школьные автобусы для ваших драгоценных малюток, а наши и пешком пять миль протопают. Для вас — больницы с кафельными полами, а для нас — бойни. Работа — пожалуйста: самая тяжелая, самая грязная, самая опасная, а белые полисмены выдумывают для нас особые законы и сами выполняют функции и провокаторов, и судей, и палачей. И после этого ваш чувствительный одноклассник жалуется, что мы не доверяем ему наших заветных тайн! Ну, знаете ли!
И Клем расхохотался, ласково глядя на Нийла. И так же ласково заговорила, обращаясь к нему, Марта Дэвис:
— Мистер Кингсблад, белый южанин обязательно расскажет вам, что в детстве его лучшим другом был черный постреленок, который научил его пить водку и насчет всего прочего просветил. Никогда он, бедный, не расскажет вам, что дружил с черным мальчиком, прилежным и непьющим. Он и не знал, что среди цветных мальчиков бывают такие — он и по сю пору этого не знает!
А сколько милых, по-настоящему добрых южанок будут заботливо выхаживать чернокожую девушку, если она заболеет тифом, но почувствуют себя оскорбленными, если она вздумает изучать психологию.
На Юге нас угнетает не только прямая опасность — страх, что тебя линчуют, сожгут, изобьют. Об этом можно не вспоминать, разве что в душные ночи, когда зарницы полыхают, как выстрелы. Тогда лежишь в темноте, застыв, и прислушиваешься, и замираешь от ужаса, когда слышишь автомобиль, шаги, шепот, — от ужаса, что это идут белые, а они никогда не приходят с добром.
Но главное — не этот страх, а беспрестанные, как будто бы и незаметные щелчки. Всякие мелочи — а на Юге так ценятся мелочи: розы, и дедовская сабля, и стихи Ланье, и шумные споры о том, давить или толочь мяту для джулепа. Такие мелочи, как надписи: «Только для цветных», — чтобы загордившаяся негритянка вроде меня помнила, что она — нечистая.
После колледжа я год работала в школе на Крайнем Юге. Мне говорили, что белые любят, чтобы цветные учителя подавали пример детям и одевались особенно опрятно и чисто. У меня был маленький развалюшка-автомобиль, я сама покрасила его в белый цвет. Как-то в субботу я собралась в город и перед отъездом вымыла машину — она блестела, как зеркало, — и мне было очень приятно, что на мне новый белый костюм и белые туфли. И новые белые перчатки! Я вышла из машины около аптеки, а там стоял старый, страшный фермер — желтый, как червь, — так он подошел и нарочно выплюнул целую струю табачного сока прямо на дверцу моей чистенькой машины. А другие белые мужчины смеялись. Вот тогда я поняла, что над дверью в ад написано: «Только для цветных».
24
Клем Брэзенстар заявил, что, если они будут говорить только о таких пустяках и не коснутся более ярких образчиков насилия на Юге, вроде того случая, когда негру, вернувшемуся с фронта, выбили глаз полицейской дубинкой, их новому другу станет скучно и пострадает престиж его, Клема, как мужественного южанина.
Все опять засмеялись, но Нийла пронизала дрожь.
Он пробовал спорить:
— Но ведь на Севере негры ни в одном штате не подвергаются таким насилиям.
— Во время расовых беспорядков, — сколько угодно, — спокойно сказал Клем. — Но гораздо важнее вопрос о приеме на работу: темнокожим учителям и стенографисткам прямо говорят, что на работу их не возьмут, — не потому, что они с ней не справятся, а потому, что цвет лица у них неподходящий. А рестораны? В этом штате по закону туда обязаны пускать и негров, так их либо заставляют ждать — авось, уйдут, либо пересаливают им пищу так, что есть невозможно. А военные заводы, где неграм не разрешают пить из одного фонтанчика с белыми! Что и говорить, пламенный патриот выйдет из человека, который любит мыться каждый день, если твердить ему, что он не смеет даже пользоваться одним водопроводом с фермером янки или деревенщиной из Теннесси, искренне убежденным, что ванны существуют для того, чтобы держать в них червей для наживки.
Нет, мой белый друг, не поймите меня превратно: в этом ультрадемократическом северном городе негров не линчуют — разве что изредка, — но каждый день нам твердят, что мы грязны, больны дурными болезнями, что мы преступники. И думаете, они сами в это верят? Нет, конечно. Но они внушают это себе, а потом внушают другим, и таким образом оттесняют нас от хорошей работы, на которую сами зарятся.
Но что особенно восхищает нас здесь, в Гранд-Рипаблик, это что мерзкому эфиопу не разрешено вступать в члены Христианской Ассоциации Молодых Людей — щедро субсидируемой организации по распространению христианских идеалов, — дабы оградить от скверны ее бассейны для плавания и не повредить здоровью этаких-разэтаких сынов белых жертвователей на африканские миссии. ХАМЛ! Холуйская Армия Мелких Людишек!
— Я не знал, что в Гранд-Рипаблик проводится такая дискриминация, — робко сказал Нийл.

— Мне обиднее всего было то, — сказал Райан, — что в начальной школе я дружил со всеми белыми, и мальчиками и девочками, мы вместе купались, строили крепости из глины, и на коньках катались, и на санках, и я привык считать, что они в самом деле мои друзья, а потом, когда мы подросли, они обнаружили, что я «цветной», и поспешили мне об этом сообщить, а когда я пошел к одной девочке, с которой мы много лет играли вместе у нее во дворе, мне сказали, что ее «нет дома», а потом я видел, как она вышла из подъезда с прыщавым белым мальчишкой, которого мы все презирали. У нас сегрегация, капитан? Нет, что вы, просто карантин!
Джон Вулкейп сказал мягко:
— Мы с Мэри мало ощущаем дискриминацию. Конечно, мне неприятно, когда двенадцатилетний белый малыш заглядывает ко мне в подвал и орет: «Эй ты, чертов Джонни, куда ты запропастился?» Но так обращаются со всеми дворниками. А что касается оскорблений в ресторанах и кино, мы предпочитаем не нарываться на них. По вечерам сидим дома — читаем, или слушаем радио, или играем в карты с друзьями — и никогда, никогда не выходим. Мы с Мэри не любим скандалов и крика, и нам так спокойнее. Никто не может к нам придраться и попытаться выселить нас из нашего дома. Да, мы очень любим наш дом, и здесь мы в безопасности.
— До поры до времени, — грубо сказал Клем. — Сейчас на Юге стало чуть получше, — меньше линчеваний, больше негров получили право голоса, кое-где даже одинаковая плата для учителей, цветных и белых. Так зато на Севере стало хуже — иначе бы я остался без работы.
— Да, — сказал Аш Дэвис. — Северянина в роли синтетического Роберта Э.Ли ждет великое будущее. Вот, например, мистер Пит Снитч — Иллинойсская Сталелитейная Компания братьев Снитч. Он покупает в Южной Каролине зимний дом, и через два года он больше южанин, чем любой уроженец Юга.
Когда-то он работал у пудлинговой печи, а теперь у него миллион, и ему с его женушкой понадобились аристократические традиции — замок, увитый плющом, и резвые кони, чтобы совсем как у Вальтера Скотта. И вот на Юге все это к его услугам — магнолии, и дрозд-пересмешник, и белые колонны, и полянка в лесу, где некогда местные щеголи дрались на дуэли, и почтительные бедняки, во всяком случае, почтительные на словах. Последний отпрыск семьи, в усадьбу которой Снитчи вселились, как кукушка в чужое гнездо, работает в какой-то бирмингамской газете, так что мистер Снитч вполне может считать, что вместе с домом в его собственность перешли и фамильные привидения в кринолинах.
Он стал помещиком с помощью денег и южанином с помощью лингафона. Но ему нужно доказать свою родовитость, а лучший способ для этого — оскорблять тех, кто стоит ниже тебя; поскольку же нам, эфиопам, не отпущено природой его англосаксонского пивного румянца, он решает, что именно мы стоим ниже, и орет на нас громче, чем какой-нибудь каролинский тюремщик, и в любом разговоре в Боллингтон-холле полковник Питерборо Снитч первый будет кричать истошным голосом: «Не захотите же вы, чтобы ваша дочь вышла замуж за ниггера!» Да, да, у вас, северян, богатые перспективы по части феодальных и плантаторских традиций.
А старую поговорку «С волками жить — по-волчьи выть» я для себя дополнил так: «Только не воображай, что ты первый до этого додумался!»

Дальше разговор принял несколько истерический и не совсем понятный для Нийла характер. Его прервало появление Шугара Гауза с котелком для завтрака.
Шугар родился на сахарных плантациях Луизианы, но каким-то образом научился обращению с рабочим инструментом. Сейчас он шел на завод Уоргейта, где работал механиком в ночной смене. Работал он безупречно и поэтому верил, что его оставят на заводе и после войны, и, не уступая в наивности Ашу Дэвису, купил двухкомнатный домишко, где жил со своим сыном Бобби — отличным танцором-эксцентриком, черным вундеркиндом Файв Пойнтс.
Говорил он по-южному, глотая половину согласных, и Нийл с трудом понимал его. Он был похож на индейца — тонкие губы, тонкий черный нос с горбинкой, высокая, прямая фигура: статуя судьи Кэсса Тимберлейна, высеченная из базальта. Одет он был в синюю рубашку и комбинезон, живописный, как всякая рабочая одежда.
Когда его попытались втянуть в обсуждение расового вопроса, он сказал: нет, он ничего не знает насчет дискриминации, знает только, что здесь, как и везде, цветных берут на работу в последнюю очередь, а увольняют в первую, так что не все ли равно?
Нийл спросил его:
— Но как вы переносите наши холодные зимы?
— Мистер, в дырявой хижине в Луизиане в сорок градусов жары холоднее, чем в моем здешнем крепком домике в сорок градусов мороза.
— Шугар довольствуется малым, — сказал Аш. — У него хватает ума не терзаться постоянным ощущением неуверенности и бессилия, которое удручает нас с Мартой.
— Вы, образованные, больно чувствительны, док, — сказал Шугар. — Где вам знать, что думает рабочий человек!
— Рабочий! — возмутился Аш. — Я, когда кончил колледж, работал поваром в салон-вагоне — в жизни не забуду, какие там устраивали попойки, — а получив ученую степень, пошел служить на фабрику патентованных средств, изредка выводил формулы, а больше упаковывал ящики и грузил их в машины.
Клем Брэзенстар начал было возражать Шугару:
— Станешь чувствительным, когда в автобусе женщина пересаживается на другое место, если ты сел рядом с ней… Софи! Радость моя!
В комнату незаметно вошла темнокожая молодая женщина, и Мэри сказала Нийлу:
— Знакомьтесь — Софи Конкорд. Она медицинская сестра в городской больнице. А это мистер Кингсблад, новый друг.
— Я видела мистера Кингсблада в банке, — сказала Софи и добавила с совершенно невинным видом: — Эта должность ему очень к лицу.
Она смотрела на него живым и смелым взглядом, и он подумал, что никогда еще не видел такой красивой женщины — и такой незамороженной.

Софи Конкорд, уроженка Алабамы и ровесница Нийлу, была высокого роста, как Вестл, и с таким же открытым лицом, но более щедро наделена мягкими, длинными линиями и изгибами, которые произвели впечатление даже на такого мирного битюга, как Нийл. У нее был большой рот и кожа почти такая же темная, как у Аша Дэвиса, теплая, темная кожа, гладкая, как атлас, и ее голые руки цвета полированного ореха оттеняли белую ткань не очень нового вечернего платья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48