Покупал тут сайт Водолей
То, что мистицизм священника не выходил за рамки благоразумия, вдохновило Жуковского. Их идеи относительно прав и обязанностей монарха во многом совпадали. Он пишет императрице Александре: «Мы можем поздравить себя с нашим выбором. Вашему сыну, в силу его предназначения, требуется религия сердца. Власть царя исходит от Бога. Да, эти слова глубоко истинны, если подразумевают ответственность перед высшим Судьей, но они приобретают зловещий смысл, если означают для монарха лишь то, что ему все позволено, поскольку он зависит только от Бога. Я считаю, что Павский обладает всеми качествами, необходимыми для того, чтобы внушить эту мысль нашему воспитаннику».
Это мнение отнюдь не разделяло высшее духовенство православной церкви, чьи наиболее ревностные представители не доверяли открытому и терпимому наставнику, придерживавшемуся слишком современных взглядов. К их хору присоединились голоса некоторых святош из числа придворных. Митрополит Санкт-Петербургский Филарет (Дроздов) умолял императора отказаться от услуг «подозрительного» священника. Скрепя сердце Николай уступил давлению со стороны окружения. Павского сменил отец Баянов, чьи взгляды вполне устраивали церковных иерархов. Одновременно с этим Александр, еще не завершивший своего духовного образования, стал членом Святейшего Синода.
Что же касалось военного ремесла, Николай оставался непоколебим. Отвергнув нелепую идею «потешного полка», выдвинутую Жуковским, он требовал, чтобы его сын с самого раннего возраста приобщался к строгой казарменной дисциплине. В 1829 году одиннадцатилетнего Александра отдали в кадетскую школу, где наследник престола воспитывался вначале, как простой солдат, а затем как унтер-офицер. На парадах мальчик носил мундир подпоручика. В тринадцать лет его произвели в штабс-капитаны. Чуть позже он был назначен командиром роты Преображенского полка. Присутствие ребенка в офицерской форме во главе закаленных в боях ветеранов беспокоило старого вояку Мердера. Он записывает в своем дневнике: «Хотелось бы верить, что частые появления Его Высочества на парадах не создают у него впечатления, будто речь идет о важном государственном деле… Он может всерьез поверить, что действительно служит тем самым империи…»
Несмотря на звучавшие вокруг довольно сдержанные высказывания по этому поводу, Николай не желал отказываться от мысли сделать Александра генералом. Он стремился внушить сыну всепоглощающую страсть к парадам и маневрам и, дабы придать ему импульс в этом направлении, будет впоследствии назначать его почетным полковником кирасир-гвардейцев, драгун Московского полка, гусар Павлоградского полка, командующим всех казачьих войск… Он даже поручит барону де Жомини, бывшему начальнику штаба маршала Нея, перешедшему в 1813 году на российскую службу, обучать наследника престола секретам стратегии. Александр не протестовал против того, что его целыми днями пичкали тонкостями военной науки, но как того и опасались Жуковский и Мердер, он гораздо меньше интересовался артиллерией и фортификацией, нежели всевозможными подробностями жизни солдат. Блеск парадов затмевал в его глазах суть военного искусства. Ему, обвешанному галунами и медалями, больше импонировало быть салонным офицером, чем воинским начальником. Его отец обратил на это внимание и сказал Мердеру: «Я замечаю, что Александр не проявляет должного рвения в изучении военных наук. Он должен быть солдатом в душе, иначе в наш век его ждет незавидная судьба. Мне кажется, его занимают лишь внешние атрибуты воинской службы». Мердер тут же заверил императора, что под его руководством царевич станет «рыцарем без страха и упрека».
В то же время преподаватели отмечали, что мальчик слишком чувствителен и впечатлителен, чтобы когда-нибудь командовать войсками под огнем противника. Он был подвержен быстрым сменам настроения. Малейшее препятствие, малейшая неудача вызывали у него горькие слезы. Наделенный превосходной памятью и чрезвычайно живым воображением, он испытывал отвращение к методичной работе. Александр неоднократно признавался Мердеру, что его тяготит роль наследника престола. Разумеется, он никогда не осмелился бы сказать подобное отцу. Последний, узнав однажды о том, что его сын получил во время занятий плохие оценки, запретил ему поцеловать себя перед сном. Александр был потрясен. Для него это было равносильно изгнанию из семьи.
Близкие нежно любили его. Вокруг него постоянно были младшие сестры – Мария, Ольга, Александра (примечание: у императора Николая и императрицы Александры было семеро детей: Александр, будущий император Александр II (1818–1881); Мария (1819–1876), будущая герцогиня Лейхтенберг; Ольга (1822–1892), будущая супруга наследника Вюртембергского престола, позже короля Карла I; Александра (1825–1844), будущая супруга Фридриха-Вильгельма Гессе-Касселя; Константин (1827–1892), будущий великий русский адмирал и председатель Государственного Совета; Николай (1831–1891), будущий фельдмаршал; Михаил (1832–1909), будущий фельдмаршал, главный инспектор артиллерии) – товарищи, гувернеры, весь этот маленький двор, шумный и веселый, в окружении которого он находил утешение после тягостных часов занятий. Для развлечения детей Жуковский основал журнал под названием «Муравейник», единственными редакторами которого они и стали. Императрица устраивала праздники, спектакли, танцевальные вечера, чтобы приучать великого князя и его сестер к светской жизни.
В апреле 1829 года царь, решивший короноваться королем Польши, отправился в Варшаву в сопровождении супруги и старшего сына, которому в ту пору минуло одиннадцать лет. Это путешествие произвело на Александра неизгладимое впечатление. Он плакал от радости, слушая пение жаворонков в поле. При виде коленопреклоненных крепостных крестьян на фоне покосившихся изб у него сжималось сердце, но он утешал себя мыслью, что они, должно быть, как ему говорили, просто «ленивы».
После церемонии коронации они направились в Пруссию, на родину императрицы. Оказавшись при дворе Фридриха-Вильгельма III, Александр был покорен радушием хозяев. В окружении принцев и принцесс, которые проявляли по отношению к нему братские чувства, он физически ощущал кровные узы, связывавшие его с многочисленными немецкими родственниками. Ему показали замок Сан-Суси и гробницы Фридриха Великого и его бабки по материнской линии королевы Луизы. Он долго стоял в раздумье перед мраморной статуей покойной. Но большую часть его времени занимали парады, игры и танцы. Ему доставляло огромное удовольствие принимать участие в факельных процессиях, и к тому же он пристрастился к картам. На обратном пути в Санкт-Петербург он остановился со своей свитой на берегу Немана, на холме, с которого Наполеон наблюдал, как его армия наводняет русскую равнину. Будучи сентиментальным, он поднял с земли ветку на память и сказал Мердеру: «Все в прошлом, Наполеон и его ужасная армия более не существуют. Остались только этот холм и связанная с ним легенда».
Несмотря на множество дорожных впечатлений, ему не терпелось вернуться домой. Въехав в парк Царского Села, он воскликнул: «Наконец-то я дома! Боже мой! Здесь каждый куст, каждая тропинка напоминают мне о каких-нибудь счастливых моментах моей жизни!» Вновь пошли своим чередом занятия, парады, балы, пикники и выездки на утиную охоту.
Подарки, которые получал Александр на праздники, всегда имели целью развитие у него вкуса к власти и уважения к армии. Так на новый 1831 год под огромной елкой, установленной в зале Зимнего дворца, он обнаружил бюст Петра Великого, ружье, саблю, ящик с пистолетами, форму кавалергарда и фарфоровые тарелки, украшенные изображениями мундиров различных императорских полков. Но даже если эти подарки ему и понравились, наибольший восторг у него вызвала книга, озаглавленная «Народы России, или описание нравов, обычаев и костюмов различных народов Российской империи». Эта огромная страна, в которой ему предстояло царствовать, ассоциировалась в его сознании, главным образом, с позолоченной лепниной Зимнего дворца, чистыми аллеями парка в Царском Селе, московским Кремлем и кадетской казармой в Петергофе. Если жизнь армии была ему известна довольно хорошо, жизнь народа он не знал вовсе. А нужно ли ему было вообще знать ее? Николай I осознавал необходимость ознакомительного путешествия великого князя по России, но он хотел, чтобы тот сначала достиг совершеннолетия, наступавшего в шестнадцатилетнем возрасте, и принес торжественную присягу на верность трону и клятву занять его по наследству.
В шестнадцатый день рождения Александра, когда ему объявили, что отец требует от него принесения присяги, он взволнованно воскликнул: «Не слишком ли рано?» Церемония была назначена на 22 апреля 1834 года в церкви Зимнего дворца. После службы Николай взял сына за руку и подвел к аналою, где Александр в присутствии придворных зачитал длинный текст присяги. В какой-то момент он запнулся, сдерживая подступивший к горлу комок, но справился с секундной слабостью и закончил чтение. Довольный Николай расцеловал его, по словам очевидцев, «в губы, глаза и лоб». Из храма процессия направилась в зал Святого Георгия, где наследник должен был принести присягу на верность армии. Множество людей в мундирах толпилось среди коринфских колонн из белого мрамора. Перед великим князем склонились знамена гвардейских полков. Военный оркестр заиграл новый императорский гимн «Боже, царя храни», сочиненный по заказу Николая I генералом Львовым.
Александр согнулся в поклоне, подавленный величием момента, еще не зная о том, что его любимый воспитатель Мердер только что скончался от сердечного приступа в Риме, куда он уехал подлечиться незадолго до этого. Не желая больше причинять душевные волнения своему легкоранимому сыну, император распорядился сохранить новость в тайне до следующего дня. Узнав, в конце концов, о кончине своего самого близкого друга, тот рухнул на колени и захлебнулся в рыданиях, зарывшись головой в подушки дивана. Когда один из присутствовавших, Юрьевич, попытался успокоить его, великий князь, всхлипывая, прокричал: «Не понимаю, как вы могли сдерживать до сих пор свои чувства и как я мог не догадаться о том горе, которое ожидало меня!» И, немного придя в себя, добавил: «Хотя вы поступили правильно, что ничего не сказали мне до церемонии». Он понимал, что с такой болью в сердце не нашел бы в себе сил принести присягу. Определенно, он не был готов к сильным эмоциональным потрясениям, которыми изобилует жизнь. Жуковский явно переусердствовал в стремлении развить в своем воспитаннике душевную утонченность. Во время поминальной церемонии, проводившейся по лютеранскому обряду, Александр вздохнул: «Я никогда не спрашивал у него, какова его вера, но он был человеком добрейшей души, достойным любви и уважения».
Еще три года обучения в соответствии с планом Жуковского, с экзаменами, расставленными во времени, словно барьеры на манеже. И неожиданно первый самостоятельный вылет из семейного гнезда. Согласно отцовской воле наследник престола должен был познакомиться со своими будущими подданными. Предусматривалось, что он будет отсутствовать в столице в течение семи месяцев и посетит тридцать губерний, проникнув даже за Урал. Его сопровождала многочисленная свита, в которую входили неизменный Жуковский и генерал Кавелин, заменивший Мердера. Жуковский сравнивал это масштабное предприятие с поспешным просмотром книги, в процессе которого глаз успевает схватить лишь названия глав. «Впоследствии, – пишет он, – великий князь подробно прочтет каждую главу. Книга эта – Россия».
Путешественники выехали из Санкт-Петербурга весной 1837 года. Деревнями они пренебрегали и останавливались лишь в городах, и то ненадолго. Перемещаясь по стране, словно вихрь, Александр не замечал ни нищеты крестьян, ни несправедливости и злоупотреблений администрации, ни жестокости и мошенничества землевладельцев. Местные власти принимали наследника престола со всем радушием, на какое только были способны. Перед его приездом мостовые спешно подметались, на домах вывешивались флаги, улицы расцвечивались иллюминацией. Возбужденные толпы кланялись в пояс этому стройному молодому человеку с длинным носом, тонкими губами и мечтательным взглядом, олицетворявшему собой надежду России. Люди приветствовали его восторженными криками, осеняли крестным знамением и заливались слезами, когда он проезжал мимо. Если кто-то протягивал ему прошение, его тут же перехватывал секретарь и передавал в соответствующую инстанцию. Их потом наберется свыше шестнадцати тысяч. Было отдано распоряжение удовлетворить наиболее настоятельные и неотложные из них. Едва цесаревич успевал познакомиться с интересными людьми, как ему нужно было вновь отправляться в путь. «Я не жду от этого путешествия большого объема практических сведений о текущем положении дел в России, – пишет Жуковский императрице Александре 6 мая 1837 года. – Мы ездим слишком быстро, поскольку должны строго придерживаться установленного маршрута, и поэтому успеваем увидеть не так уж много». И действительно, перед глазами Александра словно в калейдоскопе мелькают Москва, Новгород, Ярославль, Кострома, Полтава, Киев… Церкви, соборы, дворцы, рынки, образцово-показательные мастерские. Время от времени он присутствует на парадах, вечерами танцует до упаду на балах. Для юных представительниц провинциального дворянства он «prince charmant» («очаровательный князь»). Александр со всеми любезен, но женщины его еще не интересуют. Пока что он находит удовольствие исключительно в парадах, танцах и играх. Он неутомим. Уставший Жуковский пишет 22 июня 1837 года императрице: «Сердце радуется, глядя на мощный полет нашего юного орла, и, наблюдая за ним, я кричу ему снизу: смелее, поднимайся выше в своем небе!.. Это небо, в котором он сейчас летает, величественно, просторно и ясно:
1 2 3 4 5
Это мнение отнюдь не разделяло высшее духовенство православной церкви, чьи наиболее ревностные представители не доверяли открытому и терпимому наставнику, придерживавшемуся слишком современных взглядов. К их хору присоединились голоса некоторых святош из числа придворных. Митрополит Санкт-Петербургский Филарет (Дроздов) умолял императора отказаться от услуг «подозрительного» священника. Скрепя сердце Николай уступил давлению со стороны окружения. Павского сменил отец Баянов, чьи взгляды вполне устраивали церковных иерархов. Одновременно с этим Александр, еще не завершивший своего духовного образования, стал членом Святейшего Синода.
Что же касалось военного ремесла, Николай оставался непоколебим. Отвергнув нелепую идею «потешного полка», выдвинутую Жуковским, он требовал, чтобы его сын с самого раннего возраста приобщался к строгой казарменной дисциплине. В 1829 году одиннадцатилетнего Александра отдали в кадетскую школу, где наследник престола воспитывался вначале, как простой солдат, а затем как унтер-офицер. На парадах мальчик носил мундир подпоручика. В тринадцать лет его произвели в штабс-капитаны. Чуть позже он был назначен командиром роты Преображенского полка. Присутствие ребенка в офицерской форме во главе закаленных в боях ветеранов беспокоило старого вояку Мердера. Он записывает в своем дневнике: «Хотелось бы верить, что частые появления Его Высочества на парадах не создают у него впечатления, будто речь идет о важном государственном деле… Он может всерьез поверить, что действительно служит тем самым империи…»
Несмотря на звучавшие вокруг довольно сдержанные высказывания по этому поводу, Николай не желал отказываться от мысли сделать Александра генералом. Он стремился внушить сыну всепоглощающую страсть к парадам и маневрам и, дабы придать ему импульс в этом направлении, будет впоследствии назначать его почетным полковником кирасир-гвардейцев, драгун Московского полка, гусар Павлоградского полка, командующим всех казачьих войск… Он даже поручит барону де Жомини, бывшему начальнику штаба маршала Нея, перешедшему в 1813 году на российскую службу, обучать наследника престола секретам стратегии. Александр не протестовал против того, что его целыми днями пичкали тонкостями военной науки, но как того и опасались Жуковский и Мердер, он гораздо меньше интересовался артиллерией и фортификацией, нежели всевозможными подробностями жизни солдат. Блеск парадов затмевал в его глазах суть военного искусства. Ему, обвешанному галунами и медалями, больше импонировало быть салонным офицером, чем воинским начальником. Его отец обратил на это внимание и сказал Мердеру: «Я замечаю, что Александр не проявляет должного рвения в изучении военных наук. Он должен быть солдатом в душе, иначе в наш век его ждет незавидная судьба. Мне кажется, его занимают лишь внешние атрибуты воинской службы». Мердер тут же заверил императора, что под его руководством царевич станет «рыцарем без страха и упрека».
В то же время преподаватели отмечали, что мальчик слишком чувствителен и впечатлителен, чтобы когда-нибудь командовать войсками под огнем противника. Он был подвержен быстрым сменам настроения. Малейшее препятствие, малейшая неудача вызывали у него горькие слезы. Наделенный превосходной памятью и чрезвычайно живым воображением, он испытывал отвращение к методичной работе. Александр неоднократно признавался Мердеру, что его тяготит роль наследника престола. Разумеется, он никогда не осмелился бы сказать подобное отцу. Последний, узнав однажды о том, что его сын получил во время занятий плохие оценки, запретил ему поцеловать себя перед сном. Александр был потрясен. Для него это было равносильно изгнанию из семьи.
Близкие нежно любили его. Вокруг него постоянно были младшие сестры – Мария, Ольга, Александра (примечание: у императора Николая и императрицы Александры было семеро детей: Александр, будущий император Александр II (1818–1881); Мария (1819–1876), будущая герцогиня Лейхтенберг; Ольга (1822–1892), будущая супруга наследника Вюртембергского престола, позже короля Карла I; Александра (1825–1844), будущая супруга Фридриха-Вильгельма Гессе-Касселя; Константин (1827–1892), будущий великий русский адмирал и председатель Государственного Совета; Николай (1831–1891), будущий фельдмаршал; Михаил (1832–1909), будущий фельдмаршал, главный инспектор артиллерии) – товарищи, гувернеры, весь этот маленький двор, шумный и веселый, в окружении которого он находил утешение после тягостных часов занятий. Для развлечения детей Жуковский основал журнал под названием «Муравейник», единственными редакторами которого они и стали. Императрица устраивала праздники, спектакли, танцевальные вечера, чтобы приучать великого князя и его сестер к светской жизни.
В апреле 1829 года царь, решивший короноваться королем Польши, отправился в Варшаву в сопровождении супруги и старшего сына, которому в ту пору минуло одиннадцать лет. Это путешествие произвело на Александра неизгладимое впечатление. Он плакал от радости, слушая пение жаворонков в поле. При виде коленопреклоненных крепостных крестьян на фоне покосившихся изб у него сжималось сердце, но он утешал себя мыслью, что они, должно быть, как ему говорили, просто «ленивы».
После церемонии коронации они направились в Пруссию, на родину императрицы. Оказавшись при дворе Фридриха-Вильгельма III, Александр был покорен радушием хозяев. В окружении принцев и принцесс, которые проявляли по отношению к нему братские чувства, он физически ощущал кровные узы, связывавшие его с многочисленными немецкими родственниками. Ему показали замок Сан-Суси и гробницы Фридриха Великого и его бабки по материнской линии королевы Луизы. Он долго стоял в раздумье перед мраморной статуей покойной. Но большую часть его времени занимали парады, игры и танцы. Ему доставляло огромное удовольствие принимать участие в факельных процессиях, и к тому же он пристрастился к картам. На обратном пути в Санкт-Петербург он остановился со своей свитой на берегу Немана, на холме, с которого Наполеон наблюдал, как его армия наводняет русскую равнину. Будучи сентиментальным, он поднял с земли ветку на память и сказал Мердеру: «Все в прошлом, Наполеон и его ужасная армия более не существуют. Остались только этот холм и связанная с ним легенда».
Несмотря на множество дорожных впечатлений, ему не терпелось вернуться домой. Въехав в парк Царского Села, он воскликнул: «Наконец-то я дома! Боже мой! Здесь каждый куст, каждая тропинка напоминают мне о каких-нибудь счастливых моментах моей жизни!» Вновь пошли своим чередом занятия, парады, балы, пикники и выездки на утиную охоту.
Подарки, которые получал Александр на праздники, всегда имели целью развитие у него вкуса к власти и уважения к армии. Так на новый 1831 год под огромной елкой, установленной в зале Зимнего дворца, он обнаружил бюст Петра Великого, ружье, саблю, ящик с пистолетами, форму кавалергарда и фарфоровые тарелки, украшенные изображениями мундиров различных императорских полков. Но даже если эти подарки ему и понравились, наибольший восторг у него вызвала книга, озаглавленная «Народы России, или описание нравов, обычаев и костюмов различных народов Российской империи». Эта огромная страна, в которой ему предстояло царствовать, ассоциировалась в его сознании, главным образом, с позолоченной лепниной Зимнего дворца, чистыми аллеями парка в Царском Селе, московским Кремлем и кадетской казармой в Петергофе. Если жизнь армии была ему известна довольно хорошо, жизнь народа он не знал вовсе. А нужно ли ему было вообще знать ее? Николай I осознавал необходимость ознакомительного путешествия великого князя по России, но он хотел, чтобы тот сначала достиг совершеннолетия, наступавшего в шестнадцатилетнем возрасте, и принес торжественную присягу на верность трону и клятву занять его по наследству.
В шестнадцатый день рождения Александра, когда ему объявили, что отец требует от него принесения присяги, он взволнованно воскликнул: «Не слишком ли рано?» Церемония была назначена на 22 апреля 1834 года в церкви Зимнего дворца. После службы Николай взял сына за руку и подвел к аналою, где Александр в присутствии придворных зачитал длинный текст присяги. В какой-то момент он запнулся, сдерживая подступивший к горлу комок, но справился с секундной слабостью и закончил чтение. Довольный Николай расцеловал его, по словам очевидцев, «в губы, глаза и лоб». Из храма процессия направилась в зал Святого Георгия, где наследник должен был принести присягу на верность армии. Множество людей в мундирах толпилось среди коринфских колонн из белого мрамора. Перед великим князем склонились знамена гвардейских полков. Военный оркестр заиграл новый императорский гимн «Боже, царя храни», сочиненный по заказу Николая I генералом Львовым.
Александр согнулся в поклоне, подавленный величием момента, еще не зная о том, что его любимый воспитатель Мердер только что скончался от сердечного приступа в Риме, куда он уехал подлечиться незадолго до этого. Не желая больше причинять душевные волнения своему легкоранимому сыну, император распорядился сохранить новость в тайне до следующего дня. Узнав, в конце концов, о кончине своего самого близкого друга, тот рухнул на колени и захлебнулся в рыданиях, зарывшись головой в подушки дивана. Когда один из присутствовавших, Юрьевич, попытался успокоить его, великий князь, всхлипывая, прокричал: «Не понимаю, как вы могли сдерживать до сих пор свои чувства и как я мог не догадаться о том горе, которое ожидало меня!» И, немного придя в себя, добавил: «Хотя вы поступили правильно, что ничего не сказали мне до церемонии». Он понимал, что с такой болью в сердце не нашел бы в себе сил принести присягу. Определенно, он не был готов к сильным эмоциональным потрясениям, которыми изобилует жизнь. Жуковский явно переусердствовал в стремлении развить в своем воспитаннике душевную утонченность. Во время поминальной церемонии, проводившейся по лютеранскому обряду, Александр вздохнул: «Я никогда не спрашивал у него, какова его вера, но он был человеком добрейшей души, достойным любви и уважения».
Еще три года обучения в соответствии с планом Жуковского, с экзаменами, расставленными во времени, словно барьеры на манеже. И неожиданно первый самостоятельный вылет из семейного гнезда. Согласно отцовской воле наследник престола должен был познакомиться со своими будущими подданными. Предусматривалось, что он будет отсутствовать в столице в течение семи месяцев и посетит тридцать губерний, проникнув даже за Урал. Его сопровождала многочисленная свита, в которую входили неизменный Жуковский и генерал Кавелин, заменивший Мердера. Жуковский сравнивал это масштабное предприятие с поспешным просмотром книги, в процессе которого глаз успевает схватить лишь названия глав. «Впоследствии, – пишет он, – великий князь подробно прочтет каждую главу. Книга эта – Россия».
Путешественники выехали из Санкт-Петербурга весной 1837 года. Деревнями они пренебрегали и останавливались лишь в городах, и то ненадолго. Перемещаясь по стране, словно вихрь, Александр не замечал ни нищеты крестьян, ни несправедливости и злоупотреблений администрации, ни жестокости и мошенничества землевладельцев. Местные власти принимали наследника престола со всем радушием, на какое только были способны. Перед его приездом мостовые спешно подметались, на домах вывешивались флаги, улицы расцвечивались иллюминацией. Возбужденные толпы кланялись в пояс этому стройному молодому человеку с длинным носом, тонкими губами и мечтательным взглядом, олицетворявшему собой надежду России. Люди приветствовали его восторженными криками, осеняли крестным знамением и заливались слезами, когда он проезжал мимо. Если кто-то протягивал ему прошение, его тут же перехватывал секретарь и передавал в соответствующую инстанцию. Их потом наберется свыше шестнадцати тысяч. Было отдано распоряжение удовлетворить наиболее настоятельные и неотложные из них. Едва цесаревич успевал познакомиться с интересными людьми, как ему нужно было вновь отправляться в путь. «Я не жду от этого путешествия большого объема практических сведений о текущем положении дел в России, – пишет Жуковский императрице Александре 6 мая 1837 года. – Мы ездим слишком быстро, поскольку должны строго придерживаться установленного маршрута, и поэтому успеваем увидеть не так уж много». И действительно, перед глазами Александра словно в калейдоскопе мелькают Москва, Новгород, Ярославль, Кострома, Полтава, Киев… Церкви, соборы, дворцы, рынки, образцово-показательные мастерские. Время от времени он присутствует на парадах, вечерами танцует до упаду на балах. Для юных представительниц провинциального дворянства он «prince charmant» («очаровательный князь»). Александр со всеми любезен, но женщины его еще не интересуют. Пока что он находит удовольствие исключительно в парадах, танцах и играх. Он неутомим. Уставший Жуковский пишет 22 июня 1837 года императрице: «Сердце радуется, глядя на мощный полет нашего юного орла, и, наблюдая за ним, я кричу ему снизу: смелее, поднимайся выше в своем небе!.. Это небо, в котором он сейчас летает, величественно, просторно и ясно:
1 2 3 4 5