Смирнов Алексей
Мертвец
Алексей Смирнов
Мертвец
Документальный киносценарий по мотивам одноименного фильма Джима Джармуша, в котором рассказано о тягостном странствии Уильяма Блейка, прежде - поэта, а
ныне - покойника
Затемнение. Перебор электрических струн. Музыка выстреливается короткими очередями и улетает в небо, оставляя за собой долгие паузы. Воображение рисует сарсапариллу, чаппараль и пейот. Немного кактусов. Мексиканская натура за кадром. В крайнем случае - техасская.
Медленное просветление. Вагон электрички. За окном проплывает Финский залив. Близ берега - полузатопленная бригантина.
У окна чинно сидит молодой человек в широкополой шляпе и круглых очках. У него приветливое и вежливое лицо. Он читает детективный роман про девушку Надежду под названием "Надежда умирает последней".
Залив крупным планом. Гитары тоскливо стонут и резко умолкают.
Вагон полон людей. Рядом с молодым человеком сидит почтенный старик с сумкой-тележкой. Напротив - мама с дочкой, едят мороженое и болтают ногами.
На других скамьях сидят обычные люди. Все одеты почти по-летнему: весна. Компания строителей режется в карты. Строгая девушка прикрыла глаза и слушает плеер. Четверо рыбаков обсуждают политические события.
Молодой человек с интересом смотрит в окно, потом снова в книгу, потом разглядывает продавца газет.
Старик суется в сумку, не вполне разбирая, что там лежит, и пугаясь.
Проходят торговцы, беззвучно разевают рты, предлагая товар. Всхлипы гитар набирают силу. Надрывный аккорд. Молодой человек дремлет, привалившись к окну. Крупный план.
Затемнение.
Тот же вагон. Молодой человек уже проснулся и непонимающе глядит на ленту шоссе, бегущую вровень с путями. Поднимает глаза: вместо мамы и дочки напротив восседает ужасный субъект. Приоткрытая пасть, черные сгнившие зубки, бурое лицо. Шалый взор, загребущие лапы. Неясного фасона головной убор. Истоптанное пальто, сеточка с пустыми пивными бутылками.
И все обитатели вагона уже другие. Дикие, косматые хари, недобрые ухмылки. Детина, похожий на куль и лицом, и одеждой, обнимает винчестер. Второй, помельче, играет чудовищными револьверами. Два монстра пьют бензин "Галоша". Невооруженным взглядом видно, что это не мужчины и не женщины. На полу спит древний дед с аккордеоном.
За окном кричит чайка.
Бурый субъект изучает молодого человека. Тот ощущает неловкость и в конце концов слегка приподнимает шляпу.
- Здесь гиблые места, - сообщает субъект как бы себе самому. - Живым в них трудно. Откуда ты едешь, олень?
- Я приехал издалека, - с готовностью отвечает молодой человек. - Я получил по почте сообщение, что в здешней больнице освободилась койка, и я могу приезжать на лечение. Я ждал этого четыре года. Очень большая очередь. Я инвалид детства, у меня больные уши.
- Плохо слышишь, - понимающе кивает субъект и лезет пальцем в рот. Ощупывает и раскачивает пенек.
- Нет, - улыбается молодой человек. - Я слышу хорошо, но не то, что все. Я слышу ангелов.
- Это тебе пригодится! - философски замечает пассажир. - Я вот что тебе скажу, парень. Держи ухо востро. Береги слух смолоду.
Молодой человек крупным планом. Он продолжает застенчиво улыбаться. За его спиной что-то происходит: слышится шум, потом удары, выстрелы, шипение, клекот и сочные шлепки. Молодой человек порывается обернуться, но на плечо ему ложится огромная грязная лапа.
- Не смотри туда, - спутник облизывает себе лицо лошадиным языком. Тебе не надо этого видеть.
Пустынный аккорд. Неистовые прерии, чертополох. Затемнение.
Просветление.
Конечная остановка. Безлюдный перрон. Молодой человек осматривает окрестности. Возле его ног стоит черный чемодан, перехваченный бечевкой. Ветер гонит пыль и мелкий мусор, молодой человек прикрывается локтем. Он поправляет воротничок, галстук-бабочку, снимает и протирает очки. Наконец, подхватывает чемодан, спускается по ступенькам и идет по асфальтовой дорожке, уходящей в гору. Его фигурка уменьшается. Вокруг ни души. По обе стороны от дорожки - чахлые рощицы, объеденный черничник. Аккорд.
Затемнение, которое длится дольше, чем прежние.
Музыка меняется. Теперь она снова отрывистая, но без пауз. Под такую мелодию впору жрать крокодилу. Он где-то и жрет, делая за кадром жадные, ритмичные глотки.
Вдохновенное лицо молодого человека показывается крупным планом. Приезжий с удовольствием рассматривает пятиэтажный корпус больницы. Вынимает бумажник: проверяет, на месте ли направление. Оно на месте. Решительно проходит в воротца.
До ступеней несколько шагов, но молодой человек останавливается, привлеченный чьим-то частым дыханием. Он поворачивается и видит больничных псов. Их четверо, трое лежат, четвертый пристально глядит на него. Пес очень похож на койота, в нем - мудрость прерии.
Музыка отступает. Аккорд, одинокий и жаркий.
Молодой человек, очнувшись от гипноза, спешит в вестибюль. Там царит глубокомысленный полумрак и расхаживают люди, одетые вольно. Им нечего стесняться, они прогуливаются в пижамах, спортивных костюмах и домашних халатах.
На стенах висят санитарные плакаты: "Хочешь похудеть - выпей Фейри", "Лечебно-эйякуляционные мероприятия в туберкулезном очаге" и, самый большой, "Если врач поставил диагноз 'геморрой', вам помогут свечи 'герой' ".
Новичок останавливает первую попавшуюся белую фигуру и спрашивает:
- Прошу прощения - где здесь приемное отделение?
Фигура с преувеличенным участием берет его за плечи, разворачивает и направляет пальцем в пасмурный туннель правого крыла. Она не произносит ни звука. Приезжий всматривается и действительно видит под самым потолком кривую надпись, выполненную от руки зеленой масляной краской: "Приемное отделен". Две буквы не поместились, потому что притолока кончилась. Да и последние пришлось писать помельче.
- Благодарю вас, - вежливо кивает молодой человек.
Фигура молча покидает его и ныряет в какую-то дверь.
Молодой человек идет по коридору. Лампы дневного света трещат и трепещут, словно стрекозы.
Затемнение. И мгновенное просветление.
За конторкой сидит очередная фигура. По всему похоже, что она женщина, но челюсть смущает. Молодой человек снимает шляпу и прижимает к груди.
- Здравствуйте, - говорит он с легким поклоном. - Моя фамилия Пушкин. Я получил письмо, в котором содержалось любезное приглашение...
- Дайте сюда направление, - слышится из-за конторки.
Оно уже вынуто. Дежурная кладет его поверх толстого лохматого тома, большей частью рукописного, презрительно изучает.
- А вы обратили внимание, когда оно было послано?
- Да, разумеется, но... Я ехал издалека, через всю страну... С билетами ужасно трудно, сейчас сезон...
- Ваша койка занята.
Молодой человек непонимающе улыбается и кивает. Одновременно до него доходит, что кивать ему нечему.
- Но как же? . . Ведь его подписал Назымов!
Крупный план. Действительно: листок пересекает красная роспись, в которой угадывается эта фамилия. Техасский аккорд.
Дежурная раскрывает рот и разражается злобным хохотом. Тут же над конторкой появляется новая голова, молодая и мужская. Оказывается, сосед дежурной уже давно рылся в каких-то папках, и его пока не было видно.
- Вы долго добирались, - торжествующе объясняет юноша. - У нас в больнице большая очередь! Не будут же вас ждать.
Пушкин молча созерцает его зеленый колпак и утверждается во мнении, что видит перед собой дежурного доктора.
Решительность дается ему нелегко, но молодой человек собирает волю в кулак и запальчиво объявляет:
- Если так, то говорите сейчас же - где сидит этот Назымов? Я буду говорить с ним самим.
Юноша в колпаке недоуменно пожимает плечами:
- В своем ли вы уме? Кто же вам позволит? В лучшем случае вам удастся добраться до его помощника. Его зовут Фокиш...
- Мне не нужен ваш Фокиш! Мне нужен только Назымов!
Пушкин выхватывает свое направление из-под носа дежурной и потрясает им в воздухе.
Теперь за конторкой хохочут оба.
- Идите! - давясь, произносит дежурная. - Прямо по коридору, вторая дверь слева, от дальнего конца.
- Спасибо, - Пушкин благодарит ее с ядовитой учтивостью. Он надевает шляпу обратно и трясущимися пальцами поправляет бабочку.
Дежурная плачет от смеха, прикрывается ладонью и машет свободной рукой: уходи!
Молодой человек резко приседает, хватает чемодан и уходит по коридору.
Обратный проход занимает у него гораздо меньше времени.
Вскоре он останавливается перед кожаной дверью. По бокам две таблички: слева - "Фокиш", справа - "Назымов". Пушкин осторожно заходит внутрь. Он снова вежлив и надеется уладить дело миром.
Аккорд. Пушкин стоит в маленькой комнатке-предбаннике. Слева и справа двери. На левой написано "Назымов", на правой "Фокиш". Вошедший стоит в некоторой растерянности. Он озирается, ища человека, который мог бы, как он ожидал, помешать ему войти к Назымову, но предбанник пуст. И только на журнальном столике стоит пустой чайный стакан с ложечкой.
Пушкин осторожно стучит в кожу, но звука нет. Он заносит кулак и, не решившись, переносит уже раскрывшуюся ладонь на ручку. Нажимает. Дверь открывается на себя, так что Пушкину, прежде чем он войдет, приходится попятиться. Наконец, он проскальзывает внутрь.
В кабинете стоят два стола, сдвинутые то ли в "Т", то ли в "Г". У самого подножья буквы, как бедный родственник, с краешку, пристроился длинный человек в хирургическом халате, с завязочками сзади. Перед сидящим расстелена салфетка, на ней - полтора бутерброда с котлетой и соленым огурцом. Чуть дальше - дешевая Библия с тремя закладками, исчерканный ежедневник, гроссбух и третий том "Космического Сознания".
- Добрый день, - молодой человек сдергивает шляпу и кланяется. - Мне нужен главный...
- Подождите, - сидящий говорит с набитым ртом и хмурится. - Я же тут вот!
- Простите, - Пушкин делает шаг назад.
- Погодите, - возражает Назымов, сдвигает пищу, встает и подходит к посетителю вплотную. - Что вы хотели?
- Я хочу, - с подчеркнутой точностью отвечает Пушкин, - быть принятым на госпитализацию в вашу больницу. Вот направление за вашей подписью, которое мне переслали по почте...
Назымов берет направление двумя пальцами, изучает.
- Мил человек, да где ж вы шлялись? - он улыбается. - У нас койка простаивать не может. Ваше место занято.
- Но я...
- Ваше место занято, - повторяет Назымов. Его голос становится все радостнее и радостнее. - Оно занято. Это кроватка. С одеялом и подушкой. В ней могли бы лежать вы. Но теперь в ней лежит другой человек. А не вы. И он очень доволен. Он даже написал мне письменную благодарность. Поэтому вы вправе уехать, откуда прибыли.
- Но у меня...У меня ушли последние средства на билет... Я продал все свое имущество... Дом, утварь, скот... мои родные пошли в услужение...
Внезапно Назымов выкатывает рачьи глаза, багровеет и начинает хохотать. Он думает схватиться за живот, но дело, благо Назымов худ, как щепка, выглядит так, словно он собирается что-то прикрыть.
У Пушкина дрожат губы. Он с негодованием смотрит на хохочущего.
- Фокиш! - давясь, кричит Назымов. - Выведите его, ради Бога!
В предбаннике распахивается вторая дверь, и из нее выходит Фокиш, который начал хохотать еще внутри, еще даже не зная, в чем дело. Он удивительно похож на своего начальника, разве что сед по-благородному, да носит дорогие очки.
- Выходим! Выходим! - кричит Фокиш. - Станция "Приехали", любезный сударь!
Ревя от счастья, они выталкивают Пушкина в коридор. Дверь захлопывается.
Привычный аккорд. Экзистенция. Дневное накаливание.
Пушкин потерянно стоит в коридоре. Берет чемодан и под недобрыми взглядами пациентов и персонала возвращается в вестибюль. Там он ставит чемодан в самом центре, садится на него и погружается в мрачные размышления.
Вокруг кипит жизнь. Прямо перед Пушкиным гуляют створки стеклянных дверей, приводимых в движение силой фотоэлемента. Они похожи на воротца салуна. За воротцами, в оживленном коридорчике, виднеется аптечный ларек. Довольные завсегдатаи расходятся; кто-то пьет элеутерококк, иные - настойки овса и боярышника, третьи отваживаются попробовать медицинского спирта, который здесь продается под нейтральным бессмысленным названием.
Пушкин лезет в карман, вынимает монеты, тщательно пересчитывает. Его лицо выражает глубокое понимание безнадежности положения, в котором он очутился. Наконец он со вздохом встает и направляется в салун.
Там он спрашивает большую бутылку овсяной настойки.
Ему дают, однако сразу же, пересчитав монеты, отбирают и вручают взамен маленькую бутылочку с винтовой пробочкой, граммов на сто.
Со всех сторон слышится недобрый смех.
Экзистенция становится пронзительной.
Униженный Пушкин идет в вестибюль, садится на чемодан, срывает крышечку вместе с резьбой и осторожно пьет.
Аккорд. Призраки пустыни готовы к выступлению.
Под потолком кружат нетопыри.
Пушкин встает, кладет пузырек в карман и нетвердыми ногами шагает в приемное отделение. Там работает черно-белый телевизор; все увлеченно следят за бразильской телеверсией одноименной мексиканской телеверсии. Охранник, одетый в жилетку, сомбреро и кирзовые сапоги, поигрывает полуметровым кольтом. На рукаве у него эмблема казачьих войск, за голенищем - нагайка.
Пушкин хватается за горло, разрывает воротничок и дико кричит:
- Ангелы! Ангелы!..
Он зажимает уши и падает в конвульсиях, дыша овсяной настойкой. Из-за конторки выбегают белые, зеленые и мышиные люди, склоняются над Пушкиным.
Толпу расталкивает встревоженный человек в женском халате с вытачками:
- Подержите его! Зафиксируйте голову, поверните на бок! Сейчас я приду.
На Пушкина наваливаются, седлают руки, ноги и грудь. Кто-то отшвыривает чемодан, другой лезет за пазуху, ища документы; третий пытается разжать зубы охотничьим ножом.
Недавний человек врезается в самую гущу.
- Закатайте ему рукав! Спустите брюки!
- Слышу! ... Слышу ангелов! ... - рычит Пушкин, сокращаясь червем.
Взлетает и опускается шприц, потом второй раз, четвертый.
1 2