Все в ваную, всячески советую 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Вот видишь – ни света, ни радио нет.
– Это совсем другое. Не упрямься, пожалуйста. – Валерий встал и заходил по просторному кабинету. – Я уже все распланировал: тут будет у нас спальня, здесь вроде гостиной. Перегородки я сделаю из своих материалов – недорого обойдутся. Ну там гардинчики, всякие подставочки тоже своим работягам закажу. Ну, каково?
– Мне надо подумать, посоветуюсь с начальником дистанции.
– Эх ты, трусишка! А на вид такая смелая…
– Здесь дело не в смелости.
– Ну ладно, ладно, – он обнял ее за плечи. – Хорошая ты, только жить не умеешь. Но это дело поправимое, с нашей помощью. А? – И он, довольный, расхохотался.
А Сане было совсем не смешно: какая-то беспокойная, гнетущая тяжесть наполнила ее грудь, и она опасливо, с тревогой прислушивалась к резким и шумным ударам сердца. В глубине души она была недовольна этим разговором. Но как же быть? Спорить с ним сейчас, возражать – значит обидеть его… Нет, она не могла сделать этого теперь. И Саня избегала смотреть Валерию в глаза.
7
Под вечер они пошли в Звонарево прогуляться. В буфете возле вокзала, разбившись на кучки, гуляли совхозные рабочие. Одна группа расположилась прямо у вокзальной стенки; на принесенном кем-то рядне сидели шесть парней. Посредине стояло ведро пива, валялись кружки, бутылки из-под водки. Черноусый, черный от загара, как цыган, парень в расстегнутой брезентовой куртке, надетой прямо на голое тело, короткими толстыми пальцами рвал гитарные струны и пел хриплым, но приятным голосом:
Гори, гори, моя звезда-а…
Саня остановилась возле них и строго сказала, мотнув головой:
– Вы что это возле вокзала расселись? А ну-ка марш отсюда!
Парень прекратил петь и учтиво спросил:
– Что? Марш? Пожалуйста! – и быстро заиграл, подпевая:
Легко на сердце от песни вэсэлай…
Валерий взял Саню за руку и силой увел от этой веселой компании.
– Нашла с кем связываться, с пьяными, – упрекал он ее и одновременно уговаривал: – Пошли, пошли, нечего тут делать.
– Так ведь они, чего доброго, и вокзал спалят, – слабо сопротивлялась Саня.
– Ну да, целые годы тут пьянствуют, и ничего, а нынче спалят!
– Черт меня дернул пиво заказать, – в сердцах сказала Саня.
– Здесь причина не в пиве, – возразил Валерий. – Они и водкой одной напились бы. Им сегодня аванс выдали.
– Месяц работают, а потом за два-три дня все пропивают. Ну что ж это за народ? – с горечью вопрошала Саня.
– А к чему им копить? Они нынче здесь – завтра там. Вербованные, холостые, – весело говорил Валерий.
– Можно подумать, что тебе это нравится.
– Нет, меня это просто не касается.
– Но ведь они же работают у тебя на стройке!
– Ну и пусть работают на здоровье. Они все получают, что положено.
– Действительно, как все просто! – с иронией заметила Саня.
У нее все более и более портилось настроение. После того дневного, такого солнечного подъема, когда вся душа ее звенела, как натянутая струна, когда хотелось нежных, необыкновенных слов и горячей ласки, она получила самое обыкновенное, законное предложение, как те совхозные ребята аванс. И потом этот разговор о кабинете…
Ну почему она, вступая в жизнь, должна хитрить, обманывать кого-то? Почему она счастье свое должна начинать сделкой со своей совестью? Да что ж это за жизнь такая!
По дороге в Звонарево Саня отмалчивалась и становилась все более угрюмой.
– А ты совсем нос повесила. Я знаю, чем тебя развеселить. Пошли на танцы! – предложил Валерий.
Гарнизонная танцплощадка представляла собой бетонное основание, огороженное частоколом. Возле самого забора стояли скамеечки, врытые в землю. Люди танцевали под баян в пальто. Возвышавшееся рядом темное здание клуба было закрыто – все еще ремонтировалось. Бетон на танцплощадке был шершавый, песок под ногами противно скрипел. Валерий раза два наступил Сане на ногу.
– Да что с тобой? – спросил он. – Ты совсем не слушаешь музыки.
– Я не могу больше, – тоскливо сказала Саня. – Пойдем отсюда.
– Куда?
– Хоть куда, мне все равно.
Валерий посмотрел внимательно на Саню и стал торопливо выбираться к выходу.
– Пошли на Сопку любви. Там тебя ветерком обдует и все пройдет, все пройдет, – приговаривал он на ходу.
Уже поднимаясь по склону когда-то такой курчавой, а теперь оголившейся сопочки, Саня посмотрела в сторону станции и обмерла: там, подсвеченные густым багрянцем зари, чернели приземистые длинные бараки. Над одним из них то выбрасывались, то гасли длинные, острые, как ножи, языки пламени. Искры густо роились в клубах черного дыма и разлетались, как светлячки, далеко по степи.
– Что это? Пожар? – испуганно спрашивала Саня, крепко вцепившись в руку Валерия.
– Да, кажется, станция горит, – осторожно ответил он.
– Горим, горим! – пронзительно, страшно закричала Саня и опрометью бросилась вниз, потом по степи напрямую к станции.
Валерий бежал за ней и время от времени старался сдержать ее:
– Успокойся, Саня!.. Ведь ты совсем запалишься.
– Горим, горим! – исступленно повторяла она и бежала, бежала без роздыха.
Возле горящего вокзала Саня, к своему удивлению, увидела совсем небольшую толпу. Стояли все свои да кое-кто из ремонтников и негромко гомонили; чуть подальше, возле пожарной машины, спокойно стояли пожарные да несколько человек звонаревских, видать приехавших с ними. Из совхозных никого не было. Пламя уже поглотило тесовую крышу и теперь туго ревело и клокотало внутри вокзала, как в колодце. Вокруг горящего здания все было залито тревожным, дрожащим светом и стояла необычайная, жуткая тишина.
Саня ринулась к пожарным:
– Что же вы не тушите? На поглядки приехали?
– Чем? Воды-то нет, – отвечал усатый пожарный, картинно стоявший на крыле автомашины.
– А багры на что! Растаскивайте! Я вам приказываю! – надрывно кричала Саня.
– Чего там растакивать? – невозмутимо произнес тот же пожарник, видимо старший. – Чуть тронешь – все рассыпается. Гнилье.
– Ах, так! Отказываетесь?.. – Саня подбежала к своим сослуживцам. – А вы что любуетесь? Кино вам бесплатное, что ли? Берите багры и растаскивайте стены!
– Напрасно волнуешься, дочка, – ответил кто-то из толпы, Саня не разобрала, чей голос. – Кассу вынесли в сохранности, а всякая лобуда пусть горит, ей и цена-то копейка.
– Как это – пусть горит? – опешила Саня, чуть не плача от бессилия и гнева.
Перед ней стояли словно не те люди, что сегодня с таким усердием рыли ямы, месили грязь, таскали столбы.
– Чего горевать, он уже и так отслужил, отстоял свое.
– Новый скорей построят.
– С чего же в огонь-то лезть? – раздавались из толпы голоса, и Саня все больше и больше накалялась от ярости.
Кто-то подбежал к толпе и крикнул:
– Ребята! Чеботарев с литовкой бежит сюда. Пьяный. Жену разыскивает. Кабы не порезал кого… Берегись!
– Он, сердечный, пьяным только на ней, ведьме, и отыгрывается, – заметил кто-то сочувственно.
– Зато уж наутро, тверезому, она ему задаст, – произнес кто-то злорадно.
– Пошли, ребята, своя жизнь дороже…
И толпа стала быстро таять. Это еще сильнее подстегнуло Саню.
– Своя, значит? Своя! А это чужое? Пусть горит? – пыталась она остановить толпу, но ее никто не слушал.
– Пошли, пошли отсюда, – тащил ее за рукав Валерий. – Долго ли до беды. Тебе дело говорят Новый скорей поставят. Закон!
– Ах и ты туда же! Я знаю – для тебя все чужое, все… Только шкура своя дорога… Вот он, твой закон. – И все накипевшее на душе, все, что западало от мерзкой людской расчетливости и давило, – все это взметнулось острым языком пламени, перехватило горло, сдавило дыхание. – Прочь от меня! Уходи отсюда!
– Ты что, ополоумела? – Валерий отпрянул от нее, но, увидев огненно-рыжую, словно горящая головешка, голову Чеботарева и за его плечом в медном отблеске пожара широкое лезвие косы, бросился наутек. А Саня с криком: «Бить их! Бить… всех, всех!..» – налетела, как коршун, на Чеботарева и била его по щекам до тех пор, пока не упала на землю в слезах, в исступлении. Чеботарев, в минуту протрезвевший, бросил косу, растерянно стоял перед ней.
– Вот оно как обернулось, – бормотал он. – Виноват… Нарушил, значит.
Потерявшую память Саню отнесли к Настасье Павловне. Потом приехал на велосипеде из Звонарева милиционер и забрал Чеботарева, чтобы посадить его в подвал, приспособленный участковым для вытрезвиловки.
8
На расследование пожара в Касаткино приехал начальник отдела кадров Софрон Михайлович Косяк. Это был человек солидной наружности и деликатного обхождения; крупные рыжеватые кудри и седые виски придавали ему артистический вид; у него все было округлым: и широкий скошенный подбородок, и розовые, как свежеиспеченные пирожки, щеки, и мясистый глянцевитый нос. Более двадцати лет прослужил он в армии, дошел до майора, однако выше должности инструктора политотдела дивизии не поднялся. При первом же сокращении его уволили в запас. В отделении дороги он работал уже третий год и успел заслужить авторитет объективного и беспристрастного человека.
Софрон Михайлович, понаторевший во всевозможных комиссиях, сразу приступил к делу. Он решил начать с опроса «противной стороны», то есть тех людей, с которыми Саня сталкивалась по службе. «Объективность – прежде всего, – рассуждал он, – а искать ее надо в столкновениях». Поэтому и вызвал первой кассиршу.
Он принял ее в буфете, спешно оборудованном под кабинет.
– Садитесь, пожалуйста, Вера Григорьевна, – мягко пригласил Косяк.
Верка церемонно поджала губу и осторожно присела на краешек стула.
– Что вы можете сказать нам по вопросу пожарных обстоятельств? – Косяк снова мягко улыбнулся.
Верка повела плечом:
– Это про какие же обстоятельства?
– Иными словами, то, что было до пожара.
– А что ж было? Ставили столбы, потом плескались возле дежурки. Пиво пили. Потом совхозные пришли, пьянствовали. А когда пожар случился, приехали пожарники тушить – воды не оказалось.
– А куда же вода делась?
– Так я же вам сказала: после работы плескались – всю израсходовали.
– А кто же дал указание на расход воды?
– Начальница наша, Курилова.
– Так, так… А можно было бы, скажем, отвести людей на помывку сапог куда-нибудь в степь? Болота есть в степи?
Кассирша внимательно посмотрела на Косяка и согласно улыбнулась.
– Сколько хочешь.
– Понятно. Значит, товарищ Курилова проявила в этом вопросе недомыслие? Вы согласны?
– Конечно, согласна! – с радостью подхватила она, догадываясь, куда клонит Косяк.
– Хорошо, так и запишем.
Он вдруг подался к Верке и быстро спросил:
– А за что вас отстранила Курилова от работы?
– Билет незаконно приказывала выписать. А я отказалась, – с достоинством отвечала кассирша. – Тогда она сама выписала. А ей за это начет сделали. Да уж если говорить начистоту, беззаконие здесь на каждом шагу. – Она наконец поняла, что от нее требуется, и разошлась. – Здесь все держится на сделках. Курилова держит на работе сторожем бывшего начальника станции, а деньги выплачивает его дочери, потому что ему не положено, он полный пенсионер. А возле главного пути совхозные построили незаконно склад. У них документов на разрешение постройки нет. Я все знаю! Бывшего начальника они за это угостили водкой, а Курилова с ихним десятником-строителем вроде за жениха с невестой. Он ей и столбы поставил, уж наверно за что-нибудь, не задаром же. А я честный человек, я скрывать ничего не стану.
Косяк быстро записывал и согласно кивал головой.
– Интересно очень… Спасибо вам, спасибо, – сказал он, потирая руки. – А не смогли бы вы пригласить ко мне того строителя из совхоза? Ну, скажем, после работы.
– Отчего ж нельзя? Приглашу. Он придет. – Верка, довольная и радостная, встала из-за стола. – Курилова замуж думает за него выйти! Но по секрету вам скажу ничего у нее не выйдет. Да! Она тут во время пожара такую истерику закатила. Обзывала всех, и его тоже, с кулаками лезла. Так неинтеллигентно! Он с той поры на глаза ей не попадается. Я все знаю, все…
– Так, так, – кивал головой Косяк, любезно провожая свою посетительницу до двери.
Он вызывал к себе и Крахмалюка, и Шилохвостова, и Кузьмича – всех, и даже глухую Полю. Но неожиданно для себя он не встретил со стороны этих людей активной поддержки своего расследования; они либо отвечали нехотя, одними и теми же фразами: «Нет, не видал…», или – «Чего не знаю, того не могу сказать…», либо вовсе отмалчивались.
А Кузьмич даже стал доказывать; что вокзальный барак загорелся от проходящего поезда – искры вылетели из паровозной трубы и попали на крышу; крыша-то ветхая, на ней не щепа – солома, ну и загорелось, стало быть. Чего же тут винить Курилову? Да и барак ветхий, отстоял свое… Грош ему цена.
Косяк сделал Кузьмичу строгое внушение за то, что тот безответственно относится к государственному имуществу, и, выпроваживая его, подумал: «Уже успела обработать своих подчиненных». Потом он вызвал Саню. Он нарочно разложил по столу исписанные листки и, встречая Саню, сказал:
– Ну вот, товарищ Курилова, в основном картина ясна. Скажем прямо – трудовая дисциплина на станции хромает. А там, где нет дисциплины, там чепе неизбежно. – Он сделал внушительную паузу и с особенной ласковостью добавил: – Да и вы, надо сказать, подразложились.
– А что, пахнет? – хрипло спросила Саня.
– Вы напрасно идете на обострение, – не повышая голоса, заметил Косяк. – Вы еще молоды, впереди у вас большая жизнь, и не надо затруднять…
– Оставьте мою молодость в покое, – прервала его Саня. – А облегчений я от вас не жду…
– Напрасно вы начинаете со мной разговор в таком тоне.
– А нам и не о чем с вами говорить: у вас ведь все уже записано, согласно показаний… Вы, не говоря со мной, уже определили, что я разложилась.
– Ну что ж, товарищ Курилова, в таком случае разрешите уточнить некоторые факты?
– Пожалуйста, спрашивайте.
– Воду из цистерны вы разрешили расходовать?
– Я.
– Пиво было привезено по вашему заказу?
– По моему.
– Так. Во время пожара отсутствовали?
– Да.
– Не скажете ли, где были?
– А что, вам еще не успели сказать?
– Товарищ Курилова!
– Не кричите, я вас не боюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8


А-П

П-Я