Рассказы -
Борис Можаев
КАК МЫ ОТДЫХАЛИ
– А что, не отдохнуть ли нам сегодня вечером? – сказал мой приятель Володя Гладких.
– Чего откладывать на вечер? – подхватил Семен Семенович. – Отдых – дело сурьезное; ежели ты вечером размахнешься отдыхать – гляди, и ночи не хватит.
Мы сидели под яблоней в саду у Семена Семеновича и пили водку на разостланном одеяле. Можно сказать, и не пили даже, а так – причащались от нечего делать, – на троих была одна бутылка, и та неполная. Время заполдни, жарынь. А ты сидишь в холодке, ветерком тебя обдувает, и ведешь приятные разговоры. В такое время тело млеет, а душа просится на свободу. Вот Володя и надумал: давай отдохнем по-настоящему, с размахом.
– Куда поедем? – спросил Семен Семенович.
– Куда ж еще? К Батурину, – ответил Володя.
– Тогда запрягай «козла». Не то вечером Батурина и семи кобелями не сыщешь.
– Ехать-то ехать, но «козла» нет, – сказал Володя.
– Вот на! – удивился Семен Семенович. – У вас же в райкоме два бегают.
– Разбежались. На одном первый в Рязань укатил. А на другом Николай Иванович где-то в Корабишине застрял.
Володя Гладких был вторым секретарем райкома, теперь остался один и вот соображал, где бы «козла» достать. Он был еще относительно молод – чуть за тридцать перевалило, но успел поработать и председателем колхоза, и главным агрономом управления. Окончил он Тимирязевку и даже кандидатскую диссертацию писал. При каждом моем появлении в Тиханове он заходил и спрашивал: «Венжера не привез?» Или: «Говорят, Лисичкин выпустил книгу о рынке?», «Ты Черниченко знаешь? Вот дает так дает…».
Но больше всего он любил поговорить с Семеном Семеновичем об уличных кулачных боях. Заспорят! Выдержат два боксера напор уличной стенки или не выдержат? «Два боксера – это ж тактика и стратегия! Круговая оборона, понял? – горячился Володя. – А уличная стенка – шантрапа необученная. Орут да кулаками машут, а глаза защурят, чтоб другие боялись». – «Это смотря по тому, какая стенка, – возражал Семен Семенович. – Ежели, к примеру, в стенке стоял бы мой дед Евсей. Он бы один уложил обоих твоих боксеров. Он, бывало, голицы наморозит, да еще коровьим дерьмом смажет. Они потяжельше твоих боксерских перчаток». – «Боксерские перчатки легкие, голова!» – «Тогда зачем в драке их на руки надевают?» – «Бокс – это честный бой, понимаешь?» – горячился Володя. «А в стенке тоже лежачих не били…» И так они могли спорить битый час.
– Где ж «козла» раздобыть? – раздумчиво вопрошал Володя.
– А чего тут ломать голову? Позвони Батурину, он пришлет свою «Волгу», – подсказал Семен Семенович.
– Куда ты ему позвонишь? Он теперь в лугах.
– Ну возьми в управлении. Они ж тебе подчиняются.
– У них свои гаврики на дорогах голосуют, – Володя задумался, потом радостно воспрянул: – Пошли на ветпункт! Врач на сборах, а «козел» в гараже.
– А как же я? – спросил Семен Семенович.
– Жди. Сперва мы найдем Батурина, договоримся… потом за тобой машину пришлем.
– А кто нам даст машину? – спросил я.
– Как кто? Пойдем и возьмем. Сами, – ответил Володя.
– Она в гараже, под замком! И для машины ключ нужен?!
Володя поглядел на меня, как на школьника, и даже поморщился. Потом вынул из кармана несколько автомобильных ключей на кольце, побрякал ими перед моим носом и сказал:
– Этими ключами можно завести почти все тихановские «козлы». Мне доверяют. Вот… – он вытянул медный, сильно потертый ключик. – Этот ветеринарский. А гараж у них гвоздем открывается. Пошли!
Ветеринарная лечебница стояла на отшибе от села. Когда-то ее строили за колхозной бахчой. Белая круглая башня с двумя крыльями, с окнами во все стороны смахивала на татарскую мечеть. Мужики посмеивались в те далекие годы: «Церкву закрыли, а мечеть для лошадей построили».
От колхозных бахчей теперь и следа не осталось: два порядка добротных домов под шифером, под голубой и красной жестью растянулись от Тиханова до самых Выселок. Сады, палисадники, улица широкая да травушка-муравушка… Красота! Идем с Володей, любуемся.
– Это кто ж построился? – спрашиваю. – Совхоз для рабочих, что ли?
– У нас из тихановских в совхозе работает только один человек – управляющий, – ответил Володя.
– Как?! – удивился я. – В Тиханове эдакая прорва людей… Где ж они работают?
– В конторах.
– Так уж все и в конторах?
– Еще на кирпичном заводе, на аэродроме, в доротделе, в лесничестве. Мало ли где.
– Но ведь у вас в райцентре совхоз? По крайней мере отделение. Кто ж в поле работает?
– Сергачевские.
Село Сергачево лежало в трех километрах от Тиханова.
– Что ж они, на автобусе ездят?
– На грузовиках.
– Весело живете, – говорю.
– Не жалуемся.
Мы остановились возле щитового финского дома, покрашенного в желтый цвет.
– Зайдем, – кивнул Володя. – Это мое жилье.
Дом как дом – ничем не лучше других; веранда с крылечком под козырьком, сарай за домом, а впереди палисадник, обнесенный штакетником: молодые яблони, приземистая кустистая черноплодная рябина, аккуратные грядки клубники.
– Чей сад? – спрашиваю. – Кто садил?
– Сад мой, а дом казенный.
– Значит, надолго осел.
– Не в том дело. Просто я терпеть не могу оголенные дома. Крестьянская привычка: где живешь, там и сад ростишь. Это, знаешь, вроде зуда в руках; как иная бабка без веретена или вязальных спиц сидеть не может, так и я… Эти яблони из рязанского питомника привез – семилетки. А за рябиной в Мичуринск ездил.
Он отпер дверь под английским замком, снял в сенях со стены брезентовую куртку и стеганую фуфайку.
– Выбирай, что по душе, – подал мне.
– Зачем? – спросил я удивленно. – И так жарко.
– Пригодится. Зори у реки холодные, – нехотя ответил он, захлопывая дверь.
Мы прошли задами к ветлечебнице. Здесь было пустынно и безлюдно. Двери на замке. В левом крыле окна выбиты.
– Это что? Ребятня хулиганит?!
– Нюрка Селезнева разбила, – сказал Володя, заглядывая внутрь, потом пояснил: – Санитарка эпидемстанции.
– Ненормальная, что ли?
– По пьянке… Они тут с врачом вдвоем хозяйничают. Он у нас и ветврач и эпидемиолог. Холостой… Путался с ней. Кто их знает – видать, поссорились. Он ее хотел уволить. Она напилась с утра пораньше и пошла окна бить. Да орет на все село: я ему, говорит, не только окна – глаза серной кислотой выжгу. Он и укатил на сборы.
Володя подошел к гаражу, с минуту поколдовал над замком и открыл ворота. В гараже стоял «газик» с зелеными крестами на боках и с длинной белой надписью по брезенту: «Ветеринарная скорая помощь». Мы сели в него и поехали.
Сперва мы приехали на пантюхинские луга. На станах у самой реки человек пять обступило крашенную в кирпичный цвет прицепную машину, похожую на перевернутую телегу – колеса у нее были выше платформы. Оказалось, это – прессовально-подборочная машина, и она испортилась: не подавало проволоку, отчего сенные брикеты разваливались.
– А ну-ка, дай попробую! – Володя засучил рукава и полез копаться, как заправский механик; то ложился на спину и под колеса заглядывал, то теребил барабан с намотанной проволокой. Наконец сообразил: – Да у вас секач не работает. Ну?! Глядите… Во-первых, скоба не захватывает проволоку, а во-вторых, она сползает… Не режет! Ну?
Секач исправили, машину запустили, и только потом Володя спросил:
– Батурин не был у вас?
– Был. За механиком уехал. Пресс чинить.
– Куда уехал?
– В контору, куда ж еще? Оттуда вызовет.
– Понятно… – он оглядел собравшихся и неожиданно спросил: – Чьи мотоциклы?
– Бригадиров один. А другой вон, Ивана.
– Николай, можно покрутиться? – спросил он сидящего на траве бригадира, одутловатого детину в замызганной кепочке и в белом тельнике.
– Валяй! – сказал тот и протянул ключ.
Володя завел мотоцикл с коляской и стал выписывать круги, опираясь на левую ногу, как на циркуль.
– Круто берешь! – крикнул кто-то. – Смотри не кувыркнись.
– Не таких объезжали, – сказал Володя.
Потом перешел к другому мотоциклу, без коляски. Этот завел не спрашиваясь: покрутил ручку, погазовал на месте и вдруг как откинется назад, как гикнет – и с ревом полетел на одном заднем колесе, держа переднее на весу.
– Эк, дьявол! Как рысак берет, с ходу!
– Кра-асиво.
– Отчаянная башка, – раздались голоса.
Я залюбовался его лихой и какой-то хваткой посадкой; белая рубашка пузырем вздулась на спине, плечи развернуты, голова запрокинута назад, глаза сощурены… А ноги сами по ветру летят. Разойдись, кому жизнь дорога!
Ладный мужик, ничего не скажешь. И ходит хозяином: поступь резкая, но пружинистая, легкая и взгляд снисходительный – только бровями поведет да веки чуть приспустит: «В чем дело? Какие могут быть затруднения?»
Батурина нашли мы в Пантюхине, в колхозном правлении. Это был дюжий мужчина в желтой чесучовой паре – пиджак с запасом, каждая штанина что твоя юбка, словом, костюм мог принять в себя еще одного мощного Батурина. Брови рыжие, косматые, нос толстый, голова красная, выбритая до блеска, как у Григория Котовского. Ну и, конечно, соломенная шляпа… Правда, покоилась она не на голове председателя, а лежала на его просторном столе.
– Владимир Васильевич! Андреич!! Вот так гостей мне бог послал! – широко улыбаясь, он встал нам навстречу и говорил тихим, надтреснутым тенорком.
– Гостей угощать надо, – сказал Володя и подмигнул мне.
– А как же, как же?! Значит, отдохнуть приехали? Сейчас мы сообразим… Сейчас отдохнем…
Он прошел к порогу и растворил дверь:
– Леша! Ива-ан! Да где вы там, черти? Позовите Рыжова!
Первым вбежал Леша, верткий морщинистый мужичок с ноготок.
– Иван Павлович, Рыжов в луга собрался пресс чинить.
– Да какой теперь к чертовой бабушке пресс!! Гости приехали. Скажи ему, чтоб Кутузову наказал: пусть, мол, приготовится. Мы зайдем на полчаса… На вот деньги возьми! – он сунул ему пачку «красненьких». – Да! Еще скажи: пусть к рыбакам пошлет «Москвича», чтоб рыбу приготовили… Да постой! Что тебя, пружина в зад толкает? Поезжай на ферму, закуски возьми. Корзину этих самых положи… Ну, понял?
– Понял, Иван Павлыч.
– Да в багажник положи пяток тех… горластых. Чтоб покрупнее были, помягче. Понял?
– Понял, Иван Павлович.
– Ну, поезжай!
Тот пулей вылетел.
– Значит, отдохнуть приехали. Это хорошо… Отдохнем, – потирая ручищи, радостно говорил Батурин, прохаживаясь по кабинету.
– Погоди радоваться! Ты сперва расскажи, как сенокос идет? – остановил его жестом Володя.
– Владимир Васильевич! – всплеснул руками Батурин. – Это мы всегда пожалуйста. У нас – не у гордеевских постников… У нас работа из рук не валится. Мы на шефах не едем. Да вот они, сводки! – он подошел к столу, раскрыл папку. – Вот, смотри!
Несколько минут они проглядывали сводки и ведомости: сколько скошено, да застоговано, да запрессовано; стучали на счетах, на бумаге прикидывали – когда кончат, сколько сена сдадут… Обычные сельские заботы да хлопоты.
Потом пришел механик Рыжов. Он был под стать самому Батурину: плечи – руками не обхватишь, улыбка во весь рот, зубы один к одному, что твой кукурузный початок. Под мышкой он нес две буханки черного хлеба.
– Наказал Кутузову? – спросил его Батурин.
– Наказал, – ответил тот от порога. – Хоть сейчас, говорит, приходите.
– А хлеб зачем? У него что, хлеба не хватает?
– Это жена мне наказала. Я думаю: дай-ка сейчас прихвачу. Не то загуляемся – позабудем.
– О! Одной рукой передок «Москвича» подымает, а бабы своей боится, – засмеялся Батурин, обращаясь к нам.
– В наше время кого ж еще бояться? – смеялся и Рыжов, здороваясь с нами.
Зазвонил телефон. Батурин с досадой поглядел на него, потом вопросительно на нас: брать, мол, трубку или рукой махнуть? Но Володя уклончиво молчал, а телефон все трещал и трещал. Батурин тяжко вздохнул, как бык, и покорно снял трубку.
– Тебя, Владимир Васильевич, – сказал он, зажимая конец трубки и отводя ее от лица. – Что сказать?
– Кто спрашивает?
– Настя.
– Давай сюда! – Гладких взял трубку и с минуту молча слушал. Потом сказал: – Хорошо, сейчас приеду.
– Что там загорелось? – чуть не со слезой во взоре спросил Батурин. – Вот бестолковый народ! Отдохнуть человеку не дают.
– Кузовков приехал. В приемной ждет, – ответил Гладких, кладя трубку.
– Чего еще надо этому шаромыжнику? Всю жизнь на иждивении. Захребетник несчастный, кислый подворник! – шумно возмущался Батурин.
– Чего ему надо? – переспросил Гладких. – Да все то же самое – людей. Шефы, наверное, разбежались с сенокоса. Ну, ладно, я поехал.
– Да как же так, Владимир Васильевич? – Батурин ринулся к дверям за Володей. – Мы все заказали, приготовили. А ты от ворот поворот? Зачем обижаешь?
– Хорошо, я приеду, – отозвался тот. – Вы где будете?
– В углу на Мотках… Возле самой реки. Ну там, где стол выкопан.
– Хорошо, я вас найду. А Семена Семеновича сразу Пришлю. Куда его?
– Семена Бородина! – обрадовался Батурин. – Семена давай прямо к Кутузову. Мы его там подождем.

Мы вышли втроем из правления: Батурин, Рыжов и я. «Волги» все еще не было.
– Пройдем пешком, – сказал Батурин. – Кутузов живет недалеко.
– Громкая у него фамилия, – заметил я.
– Какая фамилия! – удивился Батурин. – Кривой он, потому и прозвали Кутузовым. Пошли.
– Может, в магазин завернем, прихватим чего-нибудь, – предложил я.
– Еще чего! – отрезал Батурин. – Он сыроваром работает на молзаводе. У него только черта рогатого нет. И то потому, что эта скотина не держится на молзаводе. Не то бы он и черта рогатого спер.
Механик так и покатывается. Буханки черного хлеба он запер в столе Батурина. «Вечером загляну, – говорит, – прихвачу». А Батурин ему: «Смотри, вместо хлеба счеты не упри».
Кутузов нас встретил возле своего палисадника.
– Иван Павлович! Николай Федорович! – бросился он навстречу, словно родных братьев увидел. – Все уже готово. Только вас и ждем.
– Сейчас мы пробу сымем, – сказал Батурин, проходя мимо Кутузова в калитку. – Не переперчил?
Механик опять захохотал, а Кутузов в некоторой растерянности остановился передо мной: что это, мол, за птица? Откуда? На всякий случай подал мне широкую и жесткую, как лопата, ладонь:
1 2 3