не буду в обрядах п-при-нимать…
– А кто тебя принимать просит? К иконе приложись и не принимай. Бабкин поцеловал босые облупившиеся ноги указанного ему мрачного святого.
– Сделал бы ты еще, Вовка, доброе дело. Починил бы свет на клыросе. – Вера Ивановна пошатала лампу на складкой ноге, привинченной к аналою. – Телепается туда-сюда!..
Такая же лампа была у жены Светланы для печатания на машинке, только у Светланы финская, а эта отечественная, с зеленым конторским колпаком. Светлана работала машинисткой-надомницей, несмотря на высшее образование. Работать она умудрялась почему-то только вечером, когда Бабкин с головой, распухшей от заводских чертежей, притаскивался домой. Не раз он малодушно мечтал сломать пишущую машинку, несмотря на стоимость в четыреста рублей.
– Инструмент надо, – солидно сказал Бабкин.
– Им бы только отпеть свое, а там хоть трава не расти, – бормотала Вера Ивановна. – И батарея у того алтаря капает… Таз подставляю. У меня ведь и ключ есть на батарею, зубастый такой… А дров, Вовка, больше в батюшкин дом не носи! Одной мокроты нанес вчера, я все назад сволочила. Женя-артист придет, наносит. Ты за котлами надзирай. У старого котла колосники прогорели, топи не топи… Батюшка-то не больно беспокоится, все бы только блеск навести, а от того блеска сердце чернеет…
– Есть кто? – раздался в притворе полупьяный веселый бас.
В дверях топтался здоровый мужик в праздничном костюме, с галстуком.
– Покойницу привезли… Батюшка здесь?
Вера Ивановна, вытирая руки о халат, деловито направилась в свой угол.
– Чего ему здесь делать на неделе? – проворчала она, доставая ведомость. – Дома отдыхает. В субботу будет.
– Понял, – кивнул мужик. – Значит, пускай она тут пока полежит?
– Ты что? Как я ее до субботы беречь буду?! Пошлем батюшке телеграмму, пусть приезжает отпевать… – Вера Ивановна сунула мужику лист бумаги. – Пиши имя, фамилие, сколько лет, возраст…
– Мое?
– На кой мне твое? Ее пиши, покойницы.
– Колюбакина Антонина Егоровна, – старательно, по складам пронес мужик, заполняя нужную графу.
Вера Ивановна медленно выпрямилась и зловеще взглянула на мужика.
– Какая Колюбакина? Тонька?
– Тетя Тоня.
– Так она ж полмесяца назад померла. Если не больше.
– Почему? – удивился мужик и протянул руку к двери, как бы прывая покойницу подтвердить. – Позавчера! А тогда у ней первый удар был. Да вон она, тетя Тоня, поди проверь.
Вера Ивановна не стала дослушивать, вышла церкви. Вернулась недовольная.
– Не может эта Тонька без проказ!.. Молебен полным чином?
– Как положено.
– Двадцать рублей.
Мужик полез за деньгами. Вера Ивановна обернулась к Бабкину.
– У тебя мотоцикл не балует, на ходу? Ехай к Катерине на почту, пошли батюшке телеграмму или позвони. А лучше ехайте в Москву вместе, разом и свечей купите. Пока погода, пока дорога, хоть дело сделаете. Покушай мигом и ехай, а то потом батюшка деньги побегит зарабатывать, не застанешь.
В трапезной бормотала Шура. Она поклонилась Бабкину и продолжала крошить яйцо в миску с молоком.
– Вот мужчина обходительный, всегда и покушать предложит, и бранного слова не услышишь… Влиятельный мужчина… ох, ох… Белток сама покушаю, а желток отдам кисе… Спасибо вам за ваше доброе…
– Чего? – не напрягаясь спросил Бабкин, Шуру он давно уже слушать перестал. Но и Шура не слушала Бабкина.
– Сегодня уезжаете, больше не приедете? – с непонятной надеждой, не вяжущейся с предыдущим воркованием, заулыбалась она. – В городе хорошо… На праздник потретов нарядют… Все со шпагами выступают, военный парад…
В трапезную вбежала Вера Ивановна с деньгами в руках.
– Деньги большие, спрячь на теле. И рыбы кошкам купи, а то они вон с ног валятся. Колбасы себе возьми сухой, рулон. По одиннадцать.
Бабкин завел мотоцикл. Из-за церкви выскочил Бука и понесся к нему. Вера Ивановна на всякий случай прихватила подол.
– Запер бы кобеля.
Бука подлетел к Бабкину, но, как всегда, по дурости не успел вовремя сбросить скорость и боком стукнулся о его ноги. Бабкин почесал Буку за ухом.
– Не надо з-запирать. Пусть так.
Вера Ивановна распахнула ворота. Бабкин крутанул газ.
– Стой! – вдруг крикнула Вера Ивановна. – Картошки мешок возьми батюшке!
Катерина Ивановна сдавала смену на коммутаторе.
– В Москву позвонить не желаешь?
– Д-дорого?
– За бесплатно. Номер в Москве? – 152-38-46.
Катерина Ивановна протянула ему трубку.
– А-ало!
– Мой папа Вова? – ясным голосом спросила Таня.
Бабкин понял: не надо было звонить, потому что сказать он ничего не сможет. Заклинило.
– Т-таня? – с трудом вытолкнул он. – Ты… босиком?
– Босиком… Мамочка в магазин ушла… А у тебя ухи мерзнут? У Буки тоже, что ли, мерзнут?
– Д-до свидания, Таня. – Бабкин положил трубку и закрыл глаза, почувствовав лютую одинокость и подступившие слезы.
– Позвал бы жену-то, – посоветовала Катерина Ивановна, – Все равно помиритесь, чего друг дружке нервы рвать?
– Слышь, Кать, – сказала сменщица, регулируя наушники по голове, – а Магомаев-то сейчас в браке, не знаешь?
– Да у него Синявская Большого театра.
– А чего он тогда все воет: «Прощай, прощай…»?

4

Возле храма в Сокольниках Бабкина чуть не смял тра
– Я маму твою!.. – начал было усатый в кепке, выкинув в окно волосатый кулак с перстнем, но, заметив на заднем сиденье женщину, пресекся.
– Грузин, – сказала Катерина Ивановна. – Тоже за свечами приехал. Ты вот что. Пока я все выпишу, ты к батюшке поезжай. Картошку отвезешь и про покойницу скажешь.
…Бабкин переложил мешок с картошкой на другое плечо и позвонил в нужную дверь. Дверь открылась.
– Здрасьте, – сказал Бабкин и оторопел: перед ним стоял певец Александр Малинин, даже коса такая же. Бабкин хотел было заглянуть сбоку: у Малинина еще серьга должна быть в том ухе, – но мешок мешал зрению.
– Отец, к тебе! – крикнул через плечо парень. Серьги не было.
– Пусть подождут! – донесся глубины квартиры недовольный матушкин голос. – Он обедает!
– Подождите, – незаинтересованно сказал парень, оставляя Бабкина в прихожей.
Бабкин послушно стал ждать, только мешок перетащил на другое плечо, поставить на лакированный пол не решился.
Отец Валерий стремительным шагом, вышел в переднюю, отряхивая на ходу бороду.
– Э-э, здравствуй, Владимир! – потирая руки, сказал он.
– Здрасьте, – буркнул Бабкин, пряча глаза. Ему было неудобно видеть батюшку одетым не по религии: ковбойка, джинсы… Как будто перед Бабкиным стояла полуодетая женщина. – Картошка вот, Вера Ивановна…
– Э-э… очень прекрасно, – с неожиданным ускорением после долгого «э-э» поблагодарил священник. – Ты на мотоцикле? Мешок-то сними.
Бабкин знал, что у него у самого неприятный взгляд: то ли глаза друг от друга блко, то ли глубоко посажены. Но у батюшки с глазами было еще хуже. Чуть прищурив один глаз, склонив голову набок, он сверлил Бабкина, как учитель двоечника. Как будто Бабкин уже наврал выше крыши и намерен врать дальше. И вот сейчас, с мешком на плече, в очках, закиданных дерюжной трухой, Бабкин вдруг понял, что отец Валерий все время чего-то боится и все время в себе не уверен… Точно так же, как и он сам, Бабкин. Бабкин поставил картошку в угол.
– За свечами мы. С Катериной Ивановной.
– Чтоб она сдохла! – донесся матушкин голос.
– Прекрати, мать! – крикнул батюшка, но так, чтобы матушка не услышала. И добавил погромче: – Поставь нам чайку!
– Сам поставь, я гобелен вышиваю.
– Борис! – позвал отец Валерий сына. – Иди познакомься.
– Не трожь Борю! – отозвалась матушка. – У него через час обедня.
– Не надо, – замотал вспотевшей головой Бабкин. Ему очень хотелось в туалет, но проситься было совестно.
Послышались шаги, в прихожую вышла Ариадна Евгеньевна.
– Ну что ты человека задерживаешь, отец? Пусть едет.
Вязаная юбка на матушке сзади была длинней, чем спереди. У Светланы тоже так задиралась юбка во время беременности.
– Ты, э-э… поздоровайся, – посоветовал отец Валерий жене.
Ариадна Евгеньевна метнула в мужа презрительный взгляд и, уведя лицо в сторону, процедила:
– Здравствуй.
Бабкин кивнул и, используя кивок, внимательно оглядел Ариадну Евгеньевну: нет, не беременна. Да вроде и не по возрасту. Хотя Софья Андреевна Толстая чуть ли не в семьдесят лет рожала? Бабкин вспомнил почему-то, как недавно по «Голосу Америки» папа римский запретил верующим пользоваться противозачаточными средствами.
Катерины Ивановны на месте не было. Бабкин вошел в с Храм был пустой. В дальнем углу строгий молодой священник отпевал дешевый гроб. На правом клиросе репетировали женские голоса. Один голос был знакомый. Бабкин остановился у колонны, заслушался. Потом голос оборвался, и с клироса по ступенькам легко спустилась высокая, чуть прыщавая девушка в платочке и дымчатых очках, опустив глаза, бесшумно прошла мимо Бабкина. Бабкин узнал: на нее орала матушка в трапезной, когда Толян привел его устраиваться истопником.
– Л-лена! – негромко крикнул ей вслед Бабкин.
Девушка остановилась.
– Вы теперь здесь р-работаете?.. Я Бабкин, истопник в Алешкине.
– Здравствуйте, – девушка улыбнулась, смиренно прижав руки к груди.
– А мы за свечами приехали.
– Как Вера Ивановна себя чувствует? Бабкин пожал плечами:
– Не знаю.
– Она ведь не скажет. В прошлом году молчала, молчала, чуть не умерла. Как осень, у нее астма начинается. Ей нельзя топить котлы, угольной пылью дышать. Не позволяйте ей, пожалуйста. Кофе пусть не бережет, я ей еще… пришлю, ей полезно.
– Вы больше совсем не приедете? – вдруг выкрикнул Бабкин, и даже без заикания. – Совсем?
– Совсем, – ответила Лена тихо, но твердо. – Не приеду.
Она постояла молча: может быть, Бабкин захочет еще что-нибудь сказать,
– но сказать Бабкину было нечего.
– Простите, – опустив голову, сказала девушка, – мне надо идти. – И боком, чтобы не повернуться к Бабкину спиной, скрылась за колонной.
Катерина Ивановна ждала его возле мотоцикла.
– Отвез картошечку? Ну молодец. Им бы еще свеколки подвезти, морковки, а то, бедные, совсем с голодухи пухнут! грузиться.
Пока грузчики носили в люльку мотоцикла шестигранные упаковки свечей, Катерина Ивановна справилась у мордатой кладовщицы, когда будет ладан – натуральный. Та лениво ответила, что розовый ладан не поступал, есть только зеленый – химический.
– Все, мамаш, – сказал грузчик, – десять пачек. Ладан будешь брать? Катерина Ивановна поморщилась.
– Ну давай два кило… Не ладан, я не знаю, прям как шампунь. Ничего божественного. А по сорок рублей.
Грузчик положил в люльку зеленовато-желтый обломок, похожий на мыло.
– Два кило.
– Восемьдесят рублей? – не поверил Бабкин.
– А то! – ухмыльнулась Катерина Ивановна. – И свечи – упаковка по сорок рублей, и уголь для кадила – таблетка пятачок.
Сзади гуднул грузовик с ленинградским номером.
– Ты знаешь, где метро «Щербаковская»? – забираясь на заднее сиденье, спросила Катерина Ивановна. – Надо нам одним разом уж и в управление заехать, отчет сдать. Узнать, сколько на Афганистан в этом году.
– Афганистан вроде кончился, – неуверенно пробормотал Бабкин, заводя мотоцикл.
– Другое чего-нито началось. Поехали!
Возле телефона-автомата Бабкин вдруг резко затормозил.
– Про покойницу сказать забыл, – испуганно оглянулся он, – Про Колюбакину.
– Про Тоньку-то? Позвони, какая беда.
Пока Бабкин дозванивался, Катерина Ивановна рассматривала фотографии киноартистов, выставленные в газетном ларьке.
– Вон этого покажите, – попросила она старика киоскера. – Нерусского.
– Джигарханяна? – старик положил фотографию на газеты.
– Почем? – спросила Катерина Ивановна, берясь за фотографию.
– Не хватайте! – проворчал кио – Руки грязные.
– Подавись ты своим Жихарганяном! – Катерина Ивановна обиженно кинула артиста на прилавок.
Светлану, жену Бабкина, год назад выгнали очень русского журнала за то. что она смертельно обидела любимого журналом автора – исследователя убийства царской семьи, вложив в его рукопись положительный отзыв некоего Соломона Фукса.
Светлана на службу больше не рвалась, со вкусом расположилась дома, печатала, а Бабкин по вечерам после работы стал мести школьный двор, возмещая потерянную женой зарплату. Дворником по совместительству он числился и по сей день.
Поэтому Бабкин, вместо того чтобы свернуть за эстакадой на проспект Мира к «Щербаковской», блудливо шмыгнул через проспект к Савеловскому, где проживал еще две недели назад.
Светлана ъеденной под корень метлой скребла мокрый асфальт школьного двора, заваленный тяжелыми пожухлыми листьями. Бабкин далека объехал школьный
– Нам же не сюда надо, – удивилась Катерина Ивановна. – Это «Щербаковская»?
– Ж-жена, – буркнул Бабкин, кивая на, Светлану, загороженную стволами школьных яблонь.
В Управлении по делам религий, конечно, был обед. Катерина Ивановна лопотала что-то, словно репетировала предстоящий разг Бабкин, переживая за жену, задремал. Наконец в приемную вошел хорошо одетый важный старик и взялся за ручку двери с табличкой «Лихов И. П.».
– Ой, здравствуйте, Иван Петрович! – тонким, не своим голосом пропела Катерина Ивановна.
Лихов обернулся.
– Не вызывал. Кто это с тобой?
– Истопник наш, – замельтешила Катерина Ивановна. – За свечечками ездили, картошечку батюшке завезли на зиму, как хорошо деревенской картошечки покушать… Это Володенька наш, парень молодой, сильный, все помощь нам, старухам, спаси Христос!
– Да не прибедняйся! – нахмурил брови Лихов, – На вас воду возить можно! В церкви у себя по сто раз лбом в пол стучитесь, а я вот и разу не выгнусь!
– Вам мухоморной настоечкой надо спинку помазать. И – как рукой! Я привезу. Или вот Володенька привезет. На днях и доставит… А сколько мы в этом году на мир перечислить должны?
– У секретаря спроси. Уладили с батюшкой или по-прежнему конфронтация?
– Уладили-уладили, – мелко закивала Катерина Ивановна. – Перестройка у нас.
– Ишь ты! – усмехнулся Лихов. – Выучили. Все вы одним миром мазаны. А вот вы, молодой человек, знаете, почему так говорят:
1 2 3 4 5 6 7 8 9