– Ещё бы ты не пришла!!! Как там Нигер? – поинтересовалась мимолётом.
– Э…э… – замялась я.
– Ладно, до вечера, дорогая, – у Волковой, видимо, не было времени ждать, пока я соображу.
– Пока.
Волковой по фигу. Она идёт в «Молоко», чтобы на халяву бухнуть и развлечься. Поглядеть, как пьяные девки будут хотеть Ляпу, Крэза, Сэма и Витю. Они ей более безразличны, чем мне. Это я сижу у Ляпы дома и обжигаюсь кофе, а не она.
Тогда почему Ляпа звонит Волковой, а не мне? Хм…
Пришла мысль: «Ляпе всего восемнадцать, он в армии не служил… Жизни не знает».
…Жизни Ляпа, может, и не знал, но играл, как будто установка барабанная вместе с ним родилась. Волкова намахнула пива и теперь расслабленно созерцала толпу молодёжи, а за их головами: толстощёкий Сэм с высунутым языком, с басом наперевес. Витя-гитарист – смуглый, с чёрной густой чёлкой. Орущий в микрофон Крэз. Совсем у стены – блестящие тарелки, мелькающие палочки и потная Ляпина рожа.
– Она спешить босая… дорогою из рая… но ранят камни ноги… и нет конца дороге!
У меня в животе всё дрожало и гремело. Музыка прошла насквозь, никаких своих мыслей не осталось и поэтому радость пёрла из глаз. Прозрачная, без всего.
У Волковой были безумно любящие глаза. И брови изгибались изящно.
Я моталась туда-сюда с поллитровым стаканом пива. Ляпа лихорадочно облизнулся, отпил из пластиковой бутылки минералку, уставился на Витю. Витя размеренно начал, чуть ли не по слогам:
– По-лу-за-кры-ты-е глаза мне объ-яс-ни-ли, что к чему…
И пьяный ветер вновь раздул давно погасшую войну.
Ночное небо неспроста пылает в зареве огней.
А я бессмысленно шепчу в плену несбыточных идей…
Тут Крэз захрипел:
– Дай!… мне! Дай!… мне! Дай!… мне немного солнца!!! Дай!… мне! Дай!… мне! Дай!… мне холодно-а-ай воды!!!
Толпа запрыгала, что-то крича, из каждого пёрла энергия, я чуть с ума от счастья не сошла. Такое вот концертное счастье: все вокруг – одно целое, через всех продето навылет «Дай!… мне! Дай!… мне! Дай!… мне!!!». А-а-а-а!!!
Всё остальное – неважно.
Потом поехали на квартиру к Сэму. Напились, как свиньи. Последнее, что помню: Волкова называет меня «моя сладкая девочка», Сэм с какой-то тёткой заваливается на диван, тётку эту предварительно раздевает смуглый Витя…
Утром узнаю, что пока я веселилась в «Молоке», приходил «такой бритый, кто он, это с ним ты ходишь до ночи?». Ну всё понятно, у Дени любовь ко мне проснулась. Или ещё что-нибудь.
После вчерашнего бесячьего состояния, Деня казался устаревшим, не умеющим веселиться челом. Немодным. А кто модный? Тот, кто «жизни не знает»? Внутри всё пело и орало, было на всё ха-тьфу. Жизнь прекрасна и удивительна. «Всё прах и суета сует! Всё ложь и… полнейший бред!» Ляпе надо в голову дать, что он, гад такой, не хочет меня. Да забить!… «Эх, мама, до чего ха-ра-шо!!!»
Именно в этот момент моего душевного подъёма зазвонил телефон, и голос Нигера на том конце провода великолепно в подъём вписался. Он без всякой лажи сразу сказал:
– Это ты? Погнали гулять.
О, е-е-е!!!
«Ну и что, что далеко,» – подумала я. А он в ответ быстро сказал:
– Я приеду, давай у эскалатора через час.
– Давай!!!
Картина такая: я стою, смотрю на эскалатор, а оттуда выезжает высокий рэппер в светлой кепке «NY», с торчащими ушами, с наглыми глазами и радостной до ушей улыбкой. Плечи широченные, весь здоровый, как конь. Выезжает и процесс этот не прекращается. О, наконец-то. Идёт ко мне. Под жёлтой клетчатой рубашкой – белая футболка, а ниже широкие штаны с болтающейся цепью. То, что этой цепью когда-то прилетело некоему приставучему Вове по голове, я как-то старалась не думать.
Первый раз вижу Нигера на трезвую голову и на свету. Он оказался выше меня на целую голову. Это существенно, потому что в моём окружении мальчики, в лучшем случае, одного со мной роста. Ляпе вообще, если постараться, руку на голову можно положить. Особенно, стоя на каблуках.
– Привет! – обрадовался Нигер. – Привет, киска!
Мне льстило его присутствие рядом. Мы ехали в метро, я смотрела снизу вверх и улыбалась, как какой-нибудь американский турист. Потом гуляли по Невскому, я соглашалась на все его мороженки, под конец так наелась, что просто куда бежать. Зашли на Дворцовую площадь, поглядели на падающих брейк-дансеров. Сели неподалёку в парке у фонтана, взяли пиво. В фонтане бултыхались дети и туристы.
Нигер рассказал про рэп, напел «Я не верю глазам, я не верю ушам – руль хип-хоп индустрии дали мудакам…». Потом смутился. Поглядел на меня своими наглыми глазами и поцеловал.
Дети визжали от радости. Туристы щёлкали фотоаппаратами.
«We gotta make a change…»
Всё встало на свои места, бардак в голове сменился прибранными полками. Всё просто «без залеча, без ботвы, без всякого отстоя-а…».
Только там была ещё кладовка, в которую были поспешно скиданы мысли о войне и тюрьме, о потных мальчиках и хриплых голосах…
Я перестала заходить к Волковой. То поздно приду домой, то забуду. Волкова не обижалась, тем более, что она как раз увлеклась «богатым мужчинкой» и разъезжала с ним по базам отдыха и шашлыкам.
Мы сидели на набережной, свесив ноги. Туда-сюда плавали пароходы и катера с туристами. Мы так удачно сели, что туристам, хотящим запечатлеть Зимний с катера, приходилось запечатлевать ещё и нас. Правда, на фотографиях мы получались мелкими, как мухи. Но всё равно приятно.
– …Может, одеваться нормально? – вдруг ни с того ни с сего сказал Нигер, глядя прямо перед собой.
– То есть?
– То есть, как гоп. Узкие джинсы, футболочка… – Нигер едва заметно скривил тонкие губы. Когда подумал, наверное, нормально было. А когда озвучил, понял: «Фу, как стрёмно».
– А что вдруг так?
– Да заколебали все. Все думают: во децл. Широкоштанинных развелось до фига… Если ты надел широкие штаны, то ты должен знать за рэп… А не просто потому, что сейчас это модно…. – Нигер воинственно сжал кулаки. – Прежде всего – это рэп культура. А то, бля, всякие уёбки послушают Эминема или, еще хуже, Децла и надевают широкие штаны – мы типа крутые рэппера… А я уже четыре года так хожу…. Рэп слушаю пять лет… И меня бесит когда какой то децл идет и смотрит на меня как на своего, типа он такой же… Хотя на самом деле он тупой гоп и ему еще до хуя до меня…
– О!… – только и нашлась, что сказать я.
Нигер встрепенулся.
– Ой, киска, я тут муть всякую гоню!… Извини.
– Почему муть? Да ну, ты же не децл, ха-тьфу на всех.
– Правильно! – выпятил грудь Нигер и обнял меня, прижавшись прохладной щекой:
– Киска, киска!…
– Что?
– Люблю тебя!

Неумолимо, как палач сжимает боль мои виски.
Мне нужно было сделать шаг, но я застрял на полпути.
И непонятно, что за бред в моей теснится голове…
Что за слова я говорю? Кто объяснит их смысл мне?

– …Бегемотик?
– Кашалотик!…
Мы с Волковой наконец-то встретились и встречу отметили. Отмечали у Волковой, разлив джин по кружкам. Наотмеча-ались! За окном повисла тёплая темень, а у нас горела лампа, урчал холодильник и булькал алкоголь из двухлитровой бутылки. Меня, как обычно, потянуло на откровенность. Волкову тоже в ту же степь занесло. И сидели мы на кухне, поджав под табуретками ноги, не слушая друг друга, «делились между нами, девочками». Между кашалотиком и бегемотиком.
– …Рэппер, блин. Ничего не хочет слушать, кроме своего рэпа. Ну ладно, пусть рэп. А мне уже нельзя ничего про Земфиру сказать. Он сразу – гадость! – картинно пожаловалась я.
– …Бивень! – быстро заклеймила Волкова и продолжила о своём:
– …А он такой: «Жена меня не удовлетворяет»! Ха! Идиёт. Дак я сказала, что хочу в этот… дорогой-то… Ну, насрать. В общем, поехали! Он там угрохал пять штук! За ужин! – глаза Волковой округляются.
Я подумала, что переборщила, что уж сразу «бивнем»-то обзываться? Решила подбавить плюсов.
– Вообще-то он ничего против не имеет… Да я ж не фанатка… Я всё помаленьку слушаю, видела же мои mp3… Зато Нигер меня до дому всегда провожает и со мной на скамейке торчит до двух ночи! Как же он потом домой едет! До Юго-Запада!…
– Бесчувственная тварь! – обозвалась на меня Волкова. – Метро-то не работает!… Ну вот… Отвёз меня, значит, на квартиру, – Волкова задумчиво наливает мне джин. – Не с женой которая. Снимает. Ничего себе, нормально обставлена. Телек. Видик… А член так себе, – Волкова хихикает в кружку – Меня чуть было на «ха-ха» не пробило в постели. Во комедия!…
«Всё – взгляд пустующих глазниц! Всё – песнь давно забытых птиц! Всё то, чем долго жили мы – весь мир сегодняшний – о, сны!… Сны ни о чем, сны ради сна!…»
Пришёл Волковский ротвейлер, поглядел заинтересованно. На две пьяные рожи.
Мне везло в жизни. После школы ни на какие курсы не ходила и вдруг – р-раз и поступила на философский факультет. Учителя дружно сказали: «А-ах…». Ещё бы – троечница, ни рыба ни мясо, по их мнению, успехом не пользовалась – и философский факультет. Отличницы и те завалили экзамены, ходили с красными глазами. А я – сдала – и с обычным лицом. Будто и не рада.
Мальчики штабелями не падали. Но что прибивало к берегу, то было моё. На первом курсе прибило отличника Сахарова. Его все любили, а он любил меня. Сначала взаимно, потом, через полтора года мне надоело. Сахаров носил белые рубашки и брюки в рубчик. Каждый день: рубашка и рубчик. Ношеное-переношеное, брюки на заду висели, как парашют. Зато знает наизусть всяких Сократов. Зачем они мне? Мне хотелось пива и секса в неограниченных количествах, а не за пять минут до прихода мамы Сахарова. Услыхала песню со словами: «О чём-то думать слишком поздно, тебе, я чую нужен воздух. Живём в такой огромной луже…» и решила, что всё-таки «прости меня, моя любовь». Все всплеснули руками. Сахаров месяца сидел дома как привидение. Глаза – как у больной собаки.
Вместо Сахарова приплыл Яшников с пятого курса. Крепкий, светловолосый, улыбочка очаровательная. Яшникова тоже все любили, а он никого не любил. Я убивалась и рыдала в подушку. Потом в один прекрасный день появился на горизонте Андрей и Яшников затонул где-то непонятно где. Андрей в отличие от Сахарова и Яшникова, никакого отношения к философскому факультету не имел. Работал себе охранником и брился наголо. И не приплывал он, кстати, а проплыл мимо моего заросшего ракушками берега, сделал ручкой и я тогда поняла: вот этого – буду. Люблю. Не могу. Андрей подумал иначе: буду, ещё раз буду, а потом… Мы всю осень встречались. Два раза в неделю. Вообще-то мне и этого и этого – во! Это же Андрей! Совершенство из всех совершенств. Старше на шесть лет, в философии ровным счётом ничего не понимает. У него своя философия: «Дурака надуть – себя порадовать» и «Мочи гадов». Под гадами подразумевались все, кроме девчонок и друзей. Голова кружилась от блатной романтики. До поры до времени.
Андрей поставил жирный крест сам и я превратилась в ту самую больную собаку. Ползала грустная, Волкова всё недоумевала, мол, какого хера? Он у меня в мозгах?
Андрей сидел в мозгах долго, почти год. За это время Сахаров успел найти себе девушку и бросить её. Ходил выпятив тощенькую грудь. Я подозревала, что в этой груди всё ещё шевелится любовь ко мне, но вслух не говорила. Сахаров был патологически обидчив. Ушёл с головой в учёбу, подтягивая штаны с выцветшим парашютным задом. Иногда смотрел умильно. Честно говоря, я задумывалась, может вернуться? Отдохнуть рядом с ним… Всё равно никого не прибивает к берегу. Андрей – гад. А больше никого в мире нет…
Ляпа приплыл в конце эпопеи с Андреем. Писал всякие смешные письма, мол, «целую крепко, твоя Репка». Репка моя. Моя ли?
И вот теперь – Нигер. Я в дауне. Я думала, что таких уже не делают.
Оказалось, делают.
О моих прошлых пассиях нигер отзывается примерно так: «мудень», «лох», «чмо какое-то». Мне становится непонятно, чего ж я тратила столько времени на всяких Андреев? Сахаров этот – бр-р-р… Яшников – вообще глист какой-то. Встретили тут его на ВМЦ. Яшников подбежал со мной здороваться, тряся кудрями. Нигер глядел на него сверху вниз презрительным взглядом. Чуть ли не плюнул.
Знакомство с Ляпой произошло у меня дома посредством компьютера, а точнее «винампа». Ляпа – это панк-рок, а не рэп. Но даже, если бы Нигер любил панк-рок, он никогда бы не стал слушать песни «этого твоего „мужа“, чё это за фотки его тут?». Мальчик ревнует. Фотка одна. Ляпа на ней в «Полигоне» с высунутым языком. Концертный момент.
– Даже если бы ты мне включила Земфиру, я бы и то сказал, что она лучше, чем эта… Ляпа.
Ну всё ясно…
Прошло полгода.
Я не вижу Деню. Где он? Неизвестно. Может, поехал в Чечню. Может, у него такой плотный рабочий график. Может… Волкова говорит: «Женился!» Да хотя бы.
Нигер – моя любовь. Я становлюсь жутко неинтересной собеседницей, когда дело касается Нигера.
Несчастье – это да, это всем любопытно в обсосанных подробностях. Счастье банально. Оно у всех одинаковое. Говорить о нём бесполезно: во-первых, не поймут, во-вторых, скучно.
Волкова отрастила волосы и похудела на три кило. Теперь она подъезжает к дому на джипах, вся из себя высокомерная и разодетая. Соседки ахают, завидуют, за глаза обзывают «блядь», а в глаза слащаво-приветливы. Соседки не такие красивые, как Волкова. Это понятно. Волкова зазналась. Но я-то знаю, что она Кашалотик…
Ляпу эти полгода я не видела.
И вот – весна. Всё цветёт и пахнет.
Я поехала на Юго-Запад к Нигеру и в метро встретила «мужа». Он не изменился – всё такой же по-щенячьи хорошенький. Глаза дурашливо блестят, губы виновато и неудержимо растягиваются в улыбку. Плечи подняты – может, удерживают рюкзак, а может, от смущения. Прохладно, но шапки нет. Торчат рожки.
– Кисонька! – громко обрадовался он, блуждая глазами где-то сбоку от меня…
Сидели опять на той же кухне. В комнате бесилась остальная группа. Сэм и Крэз отрывали друг другу головы, а Витя играл в GTA2. Жутко матерился. Видите ли, его менты каждые пять минут ловят. Плохая, мол, игра.
Все бухие. После репетиции. Ляпа пока не очень.
– Ты что будешь? Кофе?
– Давай пиво, морда…
Он обрадовался, с оглушительным хлопком открыл мне «Петровское».
Я сидела и смотрела на своего мужа и всё думала:
1 2 3 4