– спросил басист испуганно.
– Я всегда здесь жила. Просто мы раньше не встречались…
– Слава Богу…
– А ты клево играешь, – осторожно сказала Юлька и внутренне поежилась. Она пришла в чужой дом, лежит теперь на чужой кровати и досаждает чужому человеку.
– Спасибо, – улыбнулся басист – А ты откуда?
– Отсюда. Я в универе учусь. На втором курсе. Уже закончила.
– Восемнадцать тебе?
– Ага. А тебе?
– Двадцать три.
Помолчали. Захотелось спать. Басист зевнул.
– А что у вас за группа? – спросила Юлька, с трудом раздирая слипающиеся глаза.
– Сборная, – сонно улыбнулся басист – Я из другой…
Они скоро уснули, прижавшись друг к другу, будто были самыми дорогими друг для друга людьми и боялись потеряться в жизни. С пьяными молодыми людьми всегда так бывает.

Утром Юлька проснулась на голой груди басиста и не поверила в это. Она сидела на диване и не верила. Упорно. Басист мерно дышал. Юлька смотрела на него во все глаза. Она его обожала. Но не могла поверить, что так бывает. В один день. Бах! – и все сразу! Юлька подумала, что дома ее убьют. Тихо встала, взяла сумку и ушла, стараясь не шуметь. Потом, когда рассказывала об этом, говорила, что совершенно не соображала, что делает. Она просто пошла домой. Она просто не поверила. В жизненный концентрат.

Через три дня Юлька и Галя снова пошли гулять на Плотину. Юлька была в таком подавленном состоянии, что Галя решила проветрить ей мозги.
На Плотине опять стояла толпа. Чебурашка и компания опять зажигали.
Юлька увидела басиста. Он сидел на динамике, качал ногами и головой. Ничего не отражал и улыбался. Рядом примостились три девушки с пивом. Еще две танцевали. Юлька, как зомби вышла в первый ряд. Встала. Басист ее не видел. Смотрел и не видел. А может, не хотел. Юлька простояла так целый час, Чебурашка спел за это время десять песен и собрал две кепки денег. Басист прикалывался с девушками. Теми тремя, с пивом.
Юлька развернулась и пошла прочь. В душе было жуткое чувство – будто вырвали кусок и плюнули сверху. Нужна она басисту. У него и так три штуки… или даже больше. Он их домой водит. Трахает. Как и Юльку хотел. Может, надо было согласиться?
Басист посмотрел Юльке вслед. Ему показалось, что где-то он ее уже видел. А где, не помнил.

На потолке размеренно качалась тень от ветки. Пахло дождем и сигаретным дымом, но не резко, как фон. Наська смотрела в потолок на тень. Казалось, что потолок оседает, становится трудно дышать… Потом легче. Тень качается крючковатой детской ручкой… Наська съежилась под одеялом, задела теплое Пашкино плечо. Он дышал рядом и на него потолок не падал. Наська села на постели.
Вчера они гуляли по роще. Потом пошли в парк «Юность», один раз прокатились на американских горках (Паша хотел еще, но у Наськи ноги подкашивались и мелко дрожали), попили пива, потом пошли к Паше «попить чаю»…

Наське всегда не везло с парнями. Точнее, им с ней не везло. Но и ей тоже. Она влюблялась в одного (самого странного, – именно так можно было бы определить ее выбор – не красивый, не умный, а именно странный), но как раз этот один был уже влюблен в ее одноклассницу (соседку, подругу, кинозвезду) – крепко и навсегда. Или не влюблен, но все равно занят – друзьями, работой, героином. Наська просто не могла понять свое сердце, – а может, любовью распоряжается не сердце, а какая-то клетка в мозгу – это даже скорее всего, – она всегда попадала «не на тех». Рядом крутились другие мальчики, их было не то чтобы очень много, но они были. Наська хотела полюбить их – доступных, чтоб не мучиться. С одним, одноклассником Вовой, однажды пошла на свидание. В десятом классе. Подруги уже спали с парнями, наперебой рассказывали, в каких позах и что скажет мама, а Наська даже не целовалась не разу. Дура. Она пошла с Вовой. Гулять в ближайший парк. Вова, по-видимому, тоже в первый раз гулял «со своей девушкой». Он нервно курил и матерился больше обычного. Прошли один раз вокруг пруда, сели на скамейку. Вова молчал. Наська тоже. Потом он ее обнял и попытался поцеловать.
Наське стало противно и жалко себя просто до слез. Она вскочила со скамейки и убежала из парка, долго блуждала по темным улицам, а когда пришла домой, тщательно почистила зубы два раза, даже с мылом. На этом свидания кончились.
А потом она привыкла, что «все подружки по парам в тишине разбрелися, только я в этот вечер засиделась одна». Читала дома книжки. А вообще она увлекалась астрономией и вместе с подружкой Людкой Колосовой разглядывала в телескоп звезды. Потом они вместе рисовали в тетради созвездия. Людке тоже не везло с парнями – она была пухлая и жутко комплексовала по этому поводу. Наська пухлой не была. Она была тонкая, стремительная и жутко стеснялась сама себя. Непонятно почему.

…Дома у Паши чая не оказалось. Пили джин и вино, но не то чтобы очень много. Зато оказалось ведро земляники, собранной Пашкой и мамой за день до того. Наська пила, ела и сходила с ума. Потом они переместились из кухни в комнату, Пашка поставил «Шоу Трумэна» с Джимом Керри. Не очень располагающий для интима фильм, но через десять минут Наська и Паша уже целовались, Пашка стянул с нее юбку и трусики, сам расстегнул ширинку и они трахнулись не раздеваясь. Потом разобрали диван, разделись и продолжили.

Поступив в универ, Наська уже не думала заводить романтические знакомства – она привыкла к мысли, что у нее никого не будет. Ну, не то чтобы никогда не будет, а конкретно сейчас плюс – минус два года. Погано, конечно, но… Пришлось бы вырвать ту самую клетку в мозге. А как?
Наська сидела на первом ряду, записывала лекции, повторяла их дома и уже успела получить три «пятерки» по русскому и написать реферат, когда познакомилась с Антоном.
Их группа сдавала историю; историчка считала: чем дольше и тщательней она будет проверять знания, тем лучше для всех. Очередь растянулась по всему коридору. Наська прокопалась в библиотеке и пришла в числе последних. И застряла в универе до семи вечера. Не одна, конечно. Под конец остались еще Леха Петров, Костя Патрушев, Юлька Мухина и Антон. Были друг с другом почти не знакомы, а тут сдружились. Ожидание объединяет. Леха рассказывал о всяких страхах, которые, якобы, ожидают студентов в первую сессию. Костя по правде пугался, а Юлька нервно смеялась и пыталась шутить, а потом поведала о том, как она прошлым летом ездила в деревню и чуть не утонула. Наська проникалась духом всеобщей любви и дружбы на курсе. Рассматривали пирсинг Антона – в ушах по три дырки, в носу одна и одна в брови.
Потом ушла сдавать Юлька, за ней Костя и Леша. За ними Антон. Наська стояла последняя и ей уже было все равно, как сдавать. Очень хотелось есть. За окнами стояла густо-синяя темнота. Бр-р-р…
Антон вышел и она зашла, держа перед собой в вытянутой руке конспекты. Историчка курила и смотрела на стену. На Наську даже не повернулась. Потом все-таки взяла у нее конспекты, задала пару вопросов по датам. Над верхней губой исторички кустились жесткие черные волоски, взгляд был, как у замученного спаниеля.
Наська наконец вышла, вздохнула. Пустой коридор вкрадчиво молчал. У стены на корточках сидел Антон. Увидел Наську, поспешно встал.
– Ты что тут делаешь? – удивилась она.
– Тебя жду, – почему-то виновато ответил Антон – Поздно ведь.
Наська опешила. Антон засунул руки в карманы, пошел рядом. Спустились вниз, Наська одела куртку, Антон молчал и смотрел в сторону. На остановке спросил:
– Тебе куда?
– На Декабристов.
Автобусы не ходили. Точнее, ходили, но не те.
Они постояли полчаса, потом Антон предложил:
– Пошли лучше пешком. Я провожу.
– Пошли, – согласилась Наська.
Шли рядом и молчали. Наконец Наська спросила (совершенно идиотский был вопрос, но его все друг другу задавали, как попугаи):
– А у тебя сколько баллов?
– Четырнадцать. А у тебя?
– Пятнадцать…
– Молодец! – обрадовался Антон. Совершенно искренне, будто Наська была ему дочерью или сестрой на худой конец.
– Ты тоже!
Посмеялись.
– А ты чем вообще занимаешься?
– Я это… музыкой… – засмущался Антон – Играю на ударных, на фортепиано…
Позже Наська узнала, что к музыке приплюсовывается еще пирсинг, татуировки и трава. Или героин по праздникам. Иногда все одновременно, включая пиво или водку. Антон с друзьями напивались, обкуривались, потом кто-то вмазывался и этой иглой протыкали Антону очередную дырку в ухе. Не только Антону, конечно. Тут же пристраивался Геша – мастер по татушкам. В общем, и жизнь хороша и жить хорошо. Весело.

…Пашка вспотел и был скользкий. Пошел помыться, лег спать. Рядом. Поцеловал Наську и пожелал «Доброй ночи».

Наська не хотела, чтобы он кололся и Антон бросил героин. А траву он не считал чем-то серьезным. Но когда Наська попросила попробовать, нахмурился и сказал:
– Не прикасайся к этому дерьму, поняла? Ты не такая… Я не хочу, чтобы ты стала, как они…
Он имел в виду своих друзей и знакомых.
Но на друзей Антон все чаще забивал (они понимали, не сердились и не обижались – видимо, так себя и ведут настоящие друзья), забивал на траву и музыку – чтобы побыть с Наськой. Посидеть рядом с ней, когда она рассказывает про свои созвездия. Попить чаю с ней и Людкой Колосовой. Потом остаться вдвоем. Сидеть, обнимая Наську, как зверьки в норе. Тепло. Родной человек. Они даже не целовались. Просто разговаривали.
Потом Наська сама его поцеловала. Было не противно, а даже наоборот. Потом они первый раз переспали. У Антона дома. Антон сидел на подоконнике в джинсах на голое тело и курил. Наська пила кофе. Потом посмотрела на него.
– Знаешь, я никогда тебя таким счастливым не видела, – сказала удивленно.
Антон прерывисто вздохнул, не в силах описать то чувство, которое переполняло все его сердце, точнее клетку в мозгу. Прошептал:
– Я никогда таким и не был…
Потом испугался, что Наська подумает что-то не то, поспешно объяснил:
– Это не из-за секса, правда. Точнее, не из-за него одного… Я…
…и увидел Наськины глаза. Понял, что испугался зря. Дурак. И объяснять ничего не надо было. А может, и надо. Он сказал:
– Я без тебя сдохну.
– Я тоже.

С Пашей Наська познакомилась на втором курсе. Они вместе стояли в библиотеке. Потом столкнулись в столовой. Пашка учился на четвертом. Работал уже где-то менеджером, но по характеру больше походил на школьника. Дурной какой-то. Но красивый. И главное: он нравился всем Наськиным знакомым. Кроме Людки Колосовой. Антон не нравился. У него было слишком много «не так». Он не так одевался, не так говорил, приходил поздно и пропадал неделями. Наська выслушивала это от подруг и однокурсниц, пыталась разубедить их, но получалось наоборот – они убеждали ее. А с Пашкой проблем не было.
– Стеклов – кул! – завистливо говорили девчонки и Наська млела.
Она забила на Антона.
Стеклов не курил, не торчал, не бухал в клубах и не валялся там никакой. Зато Антон сочинял песни. Про Наську. Но Пашка умел говорить приятные вещи. И с ним было легко.
Неделю назад Наська официально порвала с Антоном. Жалко было, но не очень. Перемены всегда напрягают. Как в первые ночи в лагере. Наська плакала в подушку, но потом тоска по дому проходила и она целыми днями валяла дурака с другими такими же детьми. Привыкнуть можно ко всему.

Тень от ветки поблекла. Вдруг резко обозначилась в полосе света от фар запоздалой машины. Та скрипнула тормозами и шурша удалилась. Вновь повисла прохладная тишина.
Наська лежала и не могла понять: почему же ей так хреново? Попыталась убедить себя, что это «отголоски прошлого» и скоро все пройдет. Как в лагере в детстве.
Но потом поняла: не пройдет.

Людка ей сказала вчера:
– Ты дура. Зачем ты разрешаешь другим людям решать за себя?
– Ха! – ответила Наська – Я все делаю, как хочу.
– Ха! – мрачно парировала Людка – И что интересно?
Наська поняла, что этот разговор постепенно перейдет на личности и Людка будет втолковывать ей, какая она, Наська, скотина, раз послала Антона. Поэтому быстро сказала:
– Стеклова я сама выбрала. И нечего.
– Не сама. Тебе его выбрали, дура. Твои однокурсницы хреновы, которым насрать совершенно…
И не договорив ушла.

Сашка Бердышев отмечал «последний июнь». Пил один на кухне. Мимо пролетали тени, мусор, мысли – они тоже как тени. Или мусор. Они складывались в историю без начала и с продолжением. Начало было где-то в прошлом, он не задумывался, зачем. Сашка пил, но не для «напиться», а чтобы показать «им всем». А кому – он, наверное, и сам не знал. Он придумал их тенями и мусором, он кричал на них, он любил кого-то. Из них. И он всегда считал, что счастлив. Если есть в мозгах – значит, было. Значит, можно рассказать реальным. Или жить самому молча в том мире, запереться, закрыться не пускать. Никого. И даже лучшего друга. Друг удачлив, все есть и даже с верхом. У Сашки – мысли, тени и мусор, из которых он строил свою историю жизни. Никогда никого в нее не посвящал, ее не было, где-то была, но не здесь. Он забыл о ней, вспомнил вчера, когда трахать уже некого было. Сашка просто пил и думал ни о чем, он хотел, он мечтал, но внутри и молча. Он всегда говорил, что где-то есть его девушка, как-то между прочим. Интерес, вопросы разбивались напрочь. Он молчал и все думали, что о чем-то. Он молчал просто так, потому что не жил. Может, жил, но не здесь. Может, даже любил. Но не тех.
Его вдохновляли друзья на подвиги. Он играл по клубам вместо Серого, стоял и смотрел в пол. Песен не знал. У него были свои.
Встал, закурил, смотрел в окно. Там летели тени с людей и мусор с помойки. Облака закрывали небо в крапинку, в клеточку, он так думал. Он знал, что гость, что когда-нибудь уедет туда, где родился. Оставит друга, но тот забудет. А больше некого – все с собой. Даже голый, в ванной, разговаривал с ними. Смеялся, шутил и плакал навзрыд. Никого не хотел, все были в прошлом. Даже, может, не в прошлом, но не там. Все, кто нужно, давно уже взяли билет и уехали. Может, в обед. Сашка спал.
Потушил сигарету о стену, взял новую. Его мучило что-то, не мог понять. Он хотел быть реальным и чувствовать, где он. Чтобы можно было кого-то обнять.
1 2 3 4 5 6 7