"Прав товарищ
Струмилин!"
Крутой лоб комиссара покрылся холодным потом, скулы заострились, но в
глазах по-прежнему качались язычки холодного огня, а взгляд уходил далеко,
сквозь единственного слушателя, тянул след как бы поверх голов невидимого
собрания, так что марсианин, скрипнув лаковыми сапогами, повернулся и
удостоверился, нет ли кого еще позади. Но нет, никого там не было...
- Безумно интересный кадр! Ах, какой будет кадр! Обойдет все планеты,
- причмокивая губами, бормотал единственный слушатель трибуна Струмилина.
- Неужели снимали? - удивился Струмилин, приходя в себя.
- Все снимается, что вокруг. Все. Съемочная аппаратура - вот она, -
удовлетворенно усмехнулся кинооператор и потрепал материал куртки.
Комиссар еще раз внимательно посмотрел на нее, подумав, что неплохо было
бы такую штуковину презентовать Академии наук, что с такой курточкой не
один сюрприз можно было бы ткнуть в нос мировому эмпириокритицизму.
- Да, у вас программа-максимум, - сказал марсианин, возвращаясь к
главному разговору. - Нам для подобных результатов понадобилась эволюция и
жизнь многих поколений.
- Так то же эволюция! Э-волюция, дорогой ты наш товарищ с того света!
- загремел жестяным смехом Струмилин. - А у нас революция! Разом решаем
проблемы.
- Нелегко вам будет, ох, нелегко, - сочувствовал нашим бедам гость и
с острым любопытством глядел на комиссара, как бы ожидая от этого
человека, сбросившего с лишним весом и все сомнения, новых откровений,
качеств, завидных оттого, что их нет в тебе самом. - Ведь это то же самое,
что разобрать на части, скажем, паровоз и на полученных частях пытаться
собрать электровоз - машину, принципиально новую.
- Превосходно! - азартно крикнул Струмилин. - Разбираем паровоз,
плавим каждую деталь и из этого металла куем части электрички. А кузнецы
мы хорошие. Вводим в вашу технологическую схему элемент переплавки - и
точка! Недаром по вашим же расчетам наше дело победит.
Глаза комиссара Струмилина весело сияли, он знал силу своей
полемической хватки, знал, когда пускать на прорыв весь арсенал отточенной
техники диалектика, и чувствовал, что еще несколько удачных приемов - и он
выйдет с чистой победой, и теперь он прямой дорогой вел оппонента к месту,
уготованному для его лопаток, как профессиональный борец, чемпион ковра,
ведет противника, не прикасаясь к нему, на одних финтах искушенного боем
тела, ведет в угол, из которого единым броском метнет его в воздух, чтобы,
не кинув даже взгляда на поверженного, в ту же секунду сойти с ковра.
- Переплавка - хорошо, - соглашался представитель академического
понимания хода истории. Его взгляд по-прежнему фиксировал каждый жест
Струмилина, а шкатулка всеми своими дырочками глядела прямо в рот
комиссару.
- Подумаем-ка лучше, как перекроить финал вашей пьесы. Так, чтобы не
пришлось гибнуть балтийским морякам на потеху кинозрителям. А?
Марсианин вздрогнул. Резко, очень уж резко повернул комиссар от
личного к общественному, к конкретным мероприятиям.
- Ну, дорогой товарищ по счастливым развязкам, даешь соответствующий
финал!
И с этими лобовыми словами комиссар положил руки на плечи всемогущему
перебежчику, качнул его к себе, и так они замерли друг возле друга.
- Ну, демонстрируй профессиональные качества, чтоб ахнул зритель. И
тот, - комиссар ткнул перстом вверх, - и этот самый, - палец очертил
полную окружность. - А потом прямым ходом в штаб белых. Историческая
выйдет сцена. Вот где страсти разыгрываются! Эх!
- Крупные планы из штаба белых, - печально сказал марсианин, будто
ему подсунули на подпись приказ о выговоре самому себе...

Многотруден путь факта в глупый мозг человека, да, многотруден.
На месте Струмилина, пожалуй, любой из нас устроил бы разговор вокруг
фактов, проявленных в тайной беседе с перебежчиком. Размахивал бы руками,
божился, требовал серьезного отношения и в конце концов сам перестал бы
верить собственным показаниям. Струмилин же нет. Он знал, чем делиться с
ближними, а о чем крепко молчать - день, год, потребуется - всю жизнь. И
потому вернувшиеся в блиндаж товарищи застали его как ни в чем не бывало
склонившимся над картой, на которую уже никто без отвращения и смотреть не
мог.
- Ну, что перебежчик: есть интересные показания? - спросил командир,
устало устраиваясь на дощатый топчан.
- Послал его в цепь, поднимает настроение у состава. Поговорит по
душам о будущем.
- Он там такую агитацию разведет! - сквозь зубы процедил заместитель.
- Недорезанный...
- Он астроном, - веско возразил комиссар, - редкий специалист по
жизни на других планетах. Он расскажет о братьях по разуму, которые уже
пролили кровь за счастливую жизнь, такую, какая будет у нас.
- И это неплохо, - сказал командир. Бодрости в его голосе не
чувствовалось.
- И еще, - тихо добавил Струмилин, - кажется, следует на всякий
случай повозки запрячь. Раненых приготовить к дороге. Ручаться не могу, но
непредвиденности могут возникнуть. Знаете, случаются такие
непредвиденности в теплые летние ночки с чистыми звездами на небе.
Все с величайшим любопытством уставились на комиссара, но тот ничего
добавить не мог, ибо в самом деле ничего не мог добавить.

И действительно. В перелеске, под разлапистым хвойным навесом, на
душистых мхах, в бликах каменного цветения угольков с пеплом, марсианин,
которому не посчастливилось родиться на благословенной Земле, уже
развернул натуральный доклад о жизни иной, делился впечатлениями.
Такое накатило время на Россию, слушала Россия всякого, лишь бы за
словом в карман не лез. По царской воле, под влиянием исторических
факторов так уж произошло, что с седых времен Великого Новгорода не
сбиралось в России вече, отсутствовал свой Гайд-парк, кратко говорил
народ, на бытовые темы, чтобы в кутузку не загреметь. А тут - прихлопнуло,
повырастали откуда ни возьмись ораторы на каждом углу, повыкатывались
бочки, стали на попа трибуною, завился веревочкой мудреный разговор. Хоть
к лобному месту с плакатом становись, руби правду-мать в глаза, возражений
нет!
Вмиг научился народ речи говорить и слушать их полюбил. И тут же
стали различать: кто свой, а кого - в доску! И ежели свой, выкладывай
соображения за милую душу о земле, хлебе, недрах и власти над ними, а
хочешь, о звездах, над которыми пока власти нет. Но о звездах, понимаем,
не каждый толковать смел, и тому, кто смел, внимали с двойной порцией
сочувствия.
- Удивительными показались бы вам порядки на этой планете, - ронял
слова беглый астроном, будто и не имел к этой планете отношения, не
оставил на ней своего дома. - Многое назвали бы вы непонятным, а то и
чуждым. Не всему, думаю, вынесли бы вы одобрение. А между тем планета эта
во многом - ваше будущее. Но будущее это не совсем такое, каким оно вам
сейчас представляется. И жителей планеты той нельзя винить в этом, как
нельзя винить внуков ваших в том, что им захочется иного, чем вам,
большего. Понять вас ничего не стоит, задним числом! А вот вам их... А
надо, потому что их жизнь - ваше будущее. Примерно, разумеется.
- Чем же они нам пример? - с ухмылкой врезал матрос Конев Петька,
который не сумел надерзить перебежчику в первом его явлении, но не терял,
видно, надежд проявить буйную свою индивидуальность и посадить фраера на
мель по самую ватерлинию. Разутые ноги Петьки отдыхали у самого пепелища,
и когда угли разом наливались огненным соком, то на чахлых щиколотках
Петьки можно было различить татуированный узор слов, среди коих явственно
выделялись каллиграфией "дело рук" и "главным калибром по гидре".
Беспощадные, взрывчатые слова нашел матрос, чтобы украсить ноги свои, чтоб
не осталось сомнений в том, какую из сторон баррикады облюбовал Петька:
наделил сам себя бессрочным пропуском, который уж если и потеряешь, так
вместе с ногами. И, ввязавшись в дискуссию, Петька закатал трепаный клеш,
предъявляя тем свои права на повышенную дерзость.
- Ну, так вот, удивительной показалась бы вам планета на первых
порах, - продолжил этот на редкость обходительный лектор. - Города там,
например, подвешены в воздухе, высоко над землей, а прямо под городами
леса, травы, озера. Так что кому на землю захотелось, тот достает крылья и
кидается головой вниз. Или нанизывается на магнитную силовую линию и
скользит, как по перилам. По таким, знаете ли, материализованным
меридианам, морякам это должно быть понятно.
- А деревни? Деревня тоже на воздусях? - беспокойно спросил кто-то,
несомненно землепашествующий.
- Деревни оставлены на земле, - заявил лектор. - А вот сами крестьяне
тоже обитают, как вы говорите, на воздусях. Вернее, крестьян как таковых
нет, есть только специалисты по сельскому хозяйству, их там и называют
крестьянами. Все растет само по себе и убирается умными машинами.
Собственно, не только крестьян - пролетариев тоже нет уже... Говорят же
вам, станки обходятся без людей.
- Как же так? Ни крестьянства, ни пролетариата. Кто же там тогда?
Буржуи одни? В чьих руках власть? - недоверчиво спросили из кустов, и по
тому, как зашевелилась вокруг темнота, пришла в беспокойство человеческая
масса, марсианин догадался, что вторгся в заповедные моменты жизни этих
людей.
- Нет классов в их обществе, - как можно энергичнее сказал он. - А
чем они все занимаются? Ну, чем... Умственным трудом, искусствами,
трансформацией.
Зашумела темнота вокруг на разные голоса:
- Без диктатуры куда ж! Паразиты расплодятся, мироед за глотку
возьмет! Мужики долг сполнять забудут, в кабаки порхнут! Факт? Факт!
- Без паники, граждане! - накрыл гвалт трубный глас комендора
Афанасия Власова. За неимением председательского колокольчика комендор,
когда надо, пропускал сквозь мощные заросли голосовых связок струю пара,
сжатого до нескольких атмосфер в оркестровой яме его объемистых легких, и
тогда накат низкой, но чрезвычайно широкой звуковой волны выносил вон
плескание человеческой речи, закрывая таким способом разгулявшееся
собрание или, наоборот, открывая перед ним фарватер вновь.
- Тихо, граждане! Все правильно товарищ излагает. Бесклассовое
общество, слияние умственного с физическим. Это ж, братишки, коммунизм,
тот самый, за который нас с вами в медвежьем углу приперли. Теорию,
братишки, подзабыли, брашпиль вам в форточку!
Марсианин, надо сказать, прямо расцвел ввиду такой
кинематографической сцены.
- Вот они, типажи! Вот они, кадры! Вот они, личные контакты!
Ай-яй-яй! - вскрикивал он радостно, тверже сжимал в руке драгоценную
шкатулку.
В общем, как видим, повезло всем. Профессиональному
марсианину-кинооператору - потому, что он с ходу влетел в митинговую гущу
беззаветных героев собственного кинофильма, и крупный план кадр за кадром
косяками шел теперь на катушки приемников корабля, тормознувшего среди
звезд по поводу такой сюжетной находки. Повезло и балтийцам, которые
сразу, из первых рук, так сказать, самотеком получили известие о
замечательной жизни на других мирах, в существовании которой хотя никто из
них и не сомневался, но все же иной раз проявлял колебания ввиду неясной
постановки вопроса со стороны административных кругов. А тут вдруг
стопроцентный астроном с наипоследними, как подчеркнул комиссар Струмилин,
и обнадеживающими данными в кармане! От такого вылетит из башки и страх
перед смертью, что уже заказана, запрессована в нарезные стволы озверелого
противника на дистанции прямой наводки.
Прав, прав, как всегда, оказался комиссар Струмилин. Задал-таки
подпольный марсианин морячкам тонус, который вовсе не каждый обнаруживает
в себе перед лицом смерти, не чьей-нибудь, а собственной, а потому особо
наглядной и убедительной. А тонус есть, значит, дорого, ох, дорого
заплатит классовый враг за кровь комиссара и товарищей его, потому что в
крови этой вскипела вера в новый мир и счастливую звезду его, на которой,
наверное, тоже когда-то летели наиболее сознательные головы братьев по
разуму, и по-другому быть не могло, иначе какие же они, к черту, братишки.

Между тем сгусток влажной тьмы скатился с восточных широт планеты и
теперь клубился над болотами, замкнувшими отряд.
Представление, начатое марсианином с легкой руки комиссара
Струмилина, по-прежнему продолжалось. Ему вполне удалось удержать свое
реноме в рамках лектора-эрудита, не расширяя этих рамок до истинных
размеров оригинала, так что ни одна живая душа не догадывалась о его
подлинном происхождении. Впрочем, никому теперь и дела не было до его
происхождения, как и до вороны, что где-то вверху хриплым карканьем
отметила приход глухого часа полуночи. Марсианин успел поведать о занятиях
на дальней планете, об отдыхе на ней, о насыщенном распорядке дня,
показал, как танцуют наши сверхдальние сородичи - высоко подпрыгивая и
чуть зависая в воздухе, коснулся тех вещей, что делают жизнь марсиан
счастливой, и, чтобы до конца быть правдивым, перешел теперь к минутам,
когда марсианину бывает нехорошо. Такова уж, видно, биология всего живого,
не может оно быть счастливым без конца.
- Вот просыпается он утром, - говорит марсианин, - и чувствует: нет
настроения, пропало. Жить не хочется. Переутомился, что ли? Одевается,
выходит на площадку, хорошо кругом. Солнце сияет, птица садится на плечо,
ветерок. А под ногами, глубоко внизу, пенится морской прибой у кромки
золотого пляжа. Надевай крылья и головой вниз! А может, без крыльев?
1 2 3 4