Как и у ребенка, которому все время велят что-то делать, которого постоянно побуждают не доверять своему самому естественному побуждению, – так и где-то внутри нас существует глубокое чувство утраты, и оно иногда порождает глубинный гнев.
Когда мы добираемся до этого узла страха и гнева, мы отчасти удивлены; но до тех пор, пока мы не примем его с подлинной любящей добротой к самим себе, пока мы не примем его с полным сочувствием к степени своей человечности, мы не сможем распустить его. Пока мы его подавляем, наша привязанность питает его корни. Признавать свой гнев для нас болезненно. Но сердиться – вполне хорошо; так же хорошо и не сердиться. Хорошо впустить гнев и выпустить. Нам следует слышать, каков он для каждого из нас. Когда я говорю, что сердиться хорошо, у некоторых людей мороз пробегает по коже: «Что вы имеете в виду? Разве сердиться хорошо? А мне говорили, что злиться плохо. Нехорошо оскорблять кого бы то ни было». Гнев – это состояние ума; для того, чтобы произвести действие, он совершает волевое усилие. Если же гнев ясно виден, он никого не оскорбляет; он оскорбляет кого-нибудь только тогда, когда мы теряемся в нем. И один из способов потеряться в нем – это говорить: «Я не сержусь!»
Когда мы в гневе кого-то ударили, это не больно творческий или здоровый кармический поступок в нашей жизни. Есть много удачных способов справиться с ситуацией; но подавление гнева и сжатие сердца по отношению к самим себе из-за того, что мы сердимся, не будет одним из них. Мы можем доверять себе, когда признаем свой гнев, когда признаем свой страх. Когда мы раскрываем доверие к себе, у нас оказывается достаточно сострадания и терпимости к себе, чтобы работать с этими весьма мощными эмоциональными побуждениями – они становятся нашей работой над собой вместо того, чтобы оставаться проблемой. Эти состояния ума бывают крупными событиями только тогда, когда мы питаем их или боремся с ними. Когда же мы культивируем внимательность, которая способна их принять, мы признаем свою целостность и видим все это таким, каково оно есть: здесь просто еще какой-то хлам, какие-то пузыри, проходящие через обширное пространство ума.
Нет ничего такого, от чего нужно прятаться; мы можем сказать: «Ух ты! И внутри меня находится этот хлам?» Но это есть «я» до тех пор, покуда мы это прячем. Вынесенное на свет, оно не имеет над нами власти, не устремится к действию. Когда мы располагаем достаточным состраданием, достаточным терпеньем по отношению к себе, чтобы позволить такому состоянию появиться и быть видимым, оно медленно распадается. Сознание, свободное от осуждения, обладает силой увидеть нечто таким, каково оно есть, и освободиться от него. Когда мы оказываемся способны увидеть нечто не столько как содержание, сколько как процесс, мы узнаём, что весь этот эмоциональный хлам, который мы так часто принимаем за себя, в действительности не так уж лично наш.
Нам не следует бояться увидеть что бы то ни было. Когда мы ясно видим гнев, или страх, или неуверенность, или сомнение, каждое из этих явлений растворяется; оно не требует выражения, его реактивная сила рассеивается. Внимательность пробьется сквозь него; внимательность ослаблит силу его возникновения также и в будущем, даже несмотря на то, что она может иметь такую энергию, что на некоторое время удержится. Когда мы переживаем чередование мгновений внимательности и гнева, мы начинаем подрывать власть гнева.
Иногда мы пребываем в недоумении относительно того, как реагировать на какое-нибудь упорное разочарование. Если, например, мы готовим ужин своим детям, а какой-то незваный гость сует нос в холодильник и бесцеремонно съедает пищу, предназначенную на вечер, мы можем положиться на себя, ибо знаем, как поступить. Нам нет нужды выбрасывать его из сердца, когда мы выставляем его вон.
Природа ума такова, что когда наличествует осознавание, оно вытесняет тот вид вожделения, который порождает разочарование. У нас не могут существовать одновременно активное осознавание и вожделение. В одном и том же пространстве они несовместимы. Когда мы невнимательны, когда мы отождествляем себя с помыслом, – а это есть забывчивость, противоположная внимательности, – нас затягивает в процесс. Когда же мы внимательны, каждый помысел возникает и исчезает, сменяясь следующим; и прилипчивости нет. Поэтому когда мы внимательны к гневу, он не удерживается. Мы не подавляем его, мы его не устраняем. Мы просто внимательны к нему, переживаем его, наблюдаем, как он приходит и уходит.
Внимательность представляет собой мощнейшее средство для очищения, которым мы располагаем, потому что она взращивает в уме отсутствие вожделения. Любопытно, что в буддийской мысли не так много говорят о взращивании любви и доброты, как о развитии отсутствия ненависти; а об освобождении меньше, чем о развитии невожделения. Когда эти нездоровые качества, ненависть и алчность, в уме отсутствуют, раскрывается естественное состояние любящей доброты и великодушия. Когда отсутствует ненависть, становится очевидной любовь, всегда присутствующая в уме мудрости.
Внимательно вступить в данный момент – значит полностью принять самих себя. Мы знаем, что существуют чувства с неизвестными нам корнями, чувства, с которыми мы не соприкасаемся: «Я думаю вот так, но не знаю, почему; я испытываю неловкость, но не знаю, откуда она происходит; вот и сижу здесь с ней». Мы можем разрешить себе не напрягаться в ответ, не погружаться в него, не вызывать в уме противодействия, не противодействовать также и в теле. Если мы не знаем, то это хорошо – у нас остается место для знания.
Мы можем экспериментировать со своей практикой, чтобы увидеть для себя, что происходит в нас. Мы можем наблюдать, на что похоже чувство гнева, на что похоже чувство радости, или отдельности, или страха, или свободы от потока, или беспокойства. Мы можем увидеть, как работает освобождение. Мы можем целиком пережить самих себя. Мы создаем пространство для самих себя во всей полноте и со всей душой возвращаемся в поток – с умом, терпимым к самому себе, не пойманным в осуждении других душевных состояний.
Мы позволяем себе просто наблюдать выносящий суждения ум и видим, как оценивающее суждение, говоря словами третьего патриарха дзен, «помещает небо и ад бесконечно далеко друг от друга». Мы видим, что открытое пространство, в котором появляется содержание ума, само по себе полностью свободно от суждений, от мнений, от разделенности. Оно не останавливается на том или этом, оно принимает все. Суждение разбивает первоначальное пространство ума на миллиард осколков. Наблюдая выносящий суждения ум, проявляя к нему сочувствие, мы внимательно культивируем приятие самих себя.

10. Препятствия

Препятствие – это преграждение света ума-мудрости. Вряд ли стоит называть его «грехом», лучше бы усмотреть в нем просто помеху для понимания, отвлекающую внимание, создающую отождествления, уводящую нас от уравновешенного осознавания потока. Препятствия составляют основу многих реакций поневоле и семена многой кармы.
Хотя существует множество препятствий, их обыкновенно делят на пять главных разрядов; это, если хотите, пять врагов уравновешенного ума. Вот они: чувственные желания , которые представляют собой особую форму алчности; ненависть или гнев , представляющие особую форму отвращения; леность и вялость; взвинченность и беспокойство ; наконец, пожалуй, величайшее препятствие для исследования и ясности – сомнение . Большинству из нас до некоторой степени свойственны все эти качества, хотя часто одно из них получает преобладание над другими. Например, в случае чувственного желания и ненависти, алчности и отвращения в какой-то момент времени может присутствовать только одно из них, поскольку по своему действию они взаимно-противоположны. Если мы страстно желаем чего-то, мы стремимся к этому, мы готовы поглотить желанный предмет. Если же мы чувствуем к нему отвращения, мы стараемся оттолкнуть его подальше. Хотя ум способен измениться в течение какой-то доли секунды, мы не в состоянии иметь и то и другое в один и тот же момент ума.
Алчность зачастую бывает желанием приятных состояний, желанием «больше, раньше, быстрее». Это не обязательно похоть, хотя она, несомненно, представляет собой легко узнаваемый аспект алчности. Это может быть даже страстное желание некоторых таких тонких состояний ума или вершинных переживаний; это может быть желанием лестных образов себя, скажем: «Я хорошо медитирую». Проблема этого препятствия, как и всех препятствий вообще, заключается в том, что оно направляет внимание во внешнюю сферу, а потому редко распознает себя. Конечно, без осознавания того, что происходит, очищению и освобождению возникнуть очень трудно. Мы можем уловить качество страстного желания в гораздо более тонкой форме, когда едем по шоссе и замечаем, что наши глаза читают дорожные афиши и объявления, хотя мы и не устремляли туда взора; такова обусловленная страсть ума к получению стимулов.
Это одна из преобладающих энергий, которые мы замечаем в уме, – вожделение к объектам, жажда переживаний. Вожделение может быть для нас самих крайне болезненным, а нередко болезненным и для вожделенного объекта, если объектом нашего вожделения оказывается другой. Вожделение по отношению к кому-то, – плотское или более тонкое, когда мы желаем, чтобы этот человек служил отражением того, чем мы представляем самих себя, – так вожделение является причиной того, что данный человек становится предметом для удовлетворения, то есть объектом, лишенным своей удивительности, своей собственной внутренней ценности. Мы полностью отделены от таких предметов удовлетворения, мы питаемся ими, пользуемся ими. Этим мы не хотим сказать, что нам нельзя слегка потанцевать со своими желаниями; но музыка должна слышаться с обеих сторон, и сердца надо держать открытыми.
Второе препятствие – это отвращение, или ненависть; оно заключает в себя и страх. Это все, чего мы не хотим, все вещи, которые отталкиваем. Когда налицо отвращение, оно закрепощает тело и ум. Чувствуемые гнев, предрассудки, отвращение отталкивают прочь целый мир. Все эти виды отвращения противодействуют тому, что есть ; все они создают преграду для свободно текущего ума, который познает вещи в каждое мгновенье такими, каковы они есть, и не желает их переделать. Будда уподобляет гнев, наиболее обычную форму отвращения, протягиванию голой руки в костер, чтобы взять там уголек и бросить его в кого-то другого. Прежде чем навредить другому, мы навредим самим себе. Наблюдая гнев, мы замечаем, что целью гнева бывает желание как-то навредить другому, унизить его. Мы не в состоянии по-настоящему рассердиться на кого-то или на что-то, не желая навредить ему. Таково злосчастное естественное свойство этого душевного фактора.
Когда мы ясно видим эти препятствия такими, каковы они есть, они не создают дальнейшей кармы. Чем скорее такие состояния будут отмечены, уже когда они начинают оформляться в уме, тем скорее можно будет от них избавиться, тем меньше силы будут они иметь для того, чтобы вызвать самоотождествление. Если мы знаем, что сердимся, и не осуждаем гнев, не испытываем отвращения к этому виду отвращения, мы можем раскрыть окружающий его ум, раскрыть предлагаемое осознаванием пространство и разрушить свою отождествленность с отвращением. Если мы открыто узнаём и признаём отвращение, когда оно есть, мы перестаем подпитывать пламя, и потом оно может остаться только в виде уменьшающегося результата былых помыслов. Пламя будет не усиливаться, а выжигать все те старые привычки ума, которые послужили причиной его выдвижения на первое место.
Когда мы следим, как эти препятствия действуют внутри ума, мы видим, что они нам не друзья. Хотя мы, возможно, долгое время находимся в теснейшей связи с препятствиями и думаем о них в значительной мере как о себе – «мой гнев», «моя алчность», – они остаются всего лишь качествами ума, как и любое иное качество. Когда мы видим их в свете понимания, они обладают все меньшей и меньшей силой для того, чтобы втянуть нас в деятельность, отвлечь ум. Мы можем исследовать для себя эти состояния ума, мы можем увидеть, как они создают из этого мира множество чудес.
Далее у нас имеются два наших старых товарища, лень и вялость, которые, как сказал один учитель, лучше всего олицетворены в банановом слизняке. Леность и вялость многообразны в своих проявлениях. Обыкновенно это – неповоротливость ума, которую мы время от времени ощущаем. Иногда, когда мы наблюдаем ум, мы отмечаем значительную долю сонливости и подавленности, которые становятся настоящим препятствием для ясности, потому что без должной энергии очень трудно быть проницательным. Леность и вялость, подобно другим препятствиям, могут зайти настолько глубоко, что станут частью нашего характера, способом нашего отношения к миру. Иногда это обстоятельство становится для нас очевидным, когда мы сидим и отмечаем такое свое думанье: «О, сейчас это уже лишнее…» или: «Думаю, пора остановиться!..», «Ну, для меня достаточно!» Это лень; и когда она присутствует, она способна воспрепятствовать дальнейшей работе. Эта сонная ослепленность погружает ум в особое состояние слабоумия; часто мы определяем его как «свою усталость» – вместо того, чтобы видеть в нем просто «утомление», «вялость», и оставаться с ним без противодействия, которое могло бы возникнуть в виде реакции на него.
Внимательность представляет собой самое мощное средство для преодоления каждого из препятствий. Мы можем сидеть с любым из них; и вместо того, чтобы препятствовать нашей медитации, они могут стать объектами исследования. Наблюдение за утомлением, за гневом или жадностью может оказаться захватывающе интересным, если ум при нем останется легким и свободным от осуждения. Мы можем просто осторожно и пристально наблюдать эту активность в уме и теле.
Когда внимательность недостаточно сильна для того, чтобы преодолеть препятствия, существуют некоторые искусные средства, предназначенные для работы с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20