Но само молчание Евангелий красноречиво для чуткого слуха. Восемнадцать лет тишины проходят «в ее сердце»... Ничего не говорится об этом, кроме того, что Ребенок «был в повиновении у них» и «преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков»: тихий, глубокий рост, осененный любовью этой святейшей из всех матерей.
Затем он покидает отчий дом для исполнения Своей миссии. Но и здесь Она при Нем. Так, например, в самом начале, на брачном пире в Кане, где заметно как бы последнее проявление материнской привычки оберегать и наставлять (Ин 2.1-11). В другой раз до Назарета доходит непонятный тревожный слух, и Она отправляется, ищет Его, в беспокойстве стоит перед дверью... (Мк 3.21, 31-35). И снова Она при Нем, в последние Его дни, при Нем – у подножия креста (Ин 19. 25).
Вся жизнь Иисуса проникнута близостью его Матери. В Ее молчании таится невыразимая сила.
Есть одно изречение, показывающее, как глубоко Господь был связан с Ней. Он стоит среди толпы и говорит. Внезапно раздается голос одной женщины:
«Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, Тебя питавшие!» Иисус же отвечает: «Блаженны слышащие слово Божие и соблюдающие его» (Лк 11.27-28). Не кажется ли, что Он словно разом вырывается из шума теснящей Его толпы, что глубоко в Его душе как будто зазвучал колокольный звон, и Он перенесся в Назарет и ощутил присутствие своей Матери? (Лк 11.27-28).
В остальном же, когда мы вникаем в смысл слов, которые Иисус говорит Своей Матери, и в тех или иных обстоятельствах в данной обстановке, то каждый раз создается впечатление, что между Ним и Ею разверзается пропасть.
Тогда в Иерусалиме – Он ведь был ребенком – не сказав ни слова, Он остался там один, в такое время, когда город был переполнен массой паломников изо всех стран и можно было опасаться не только несчастного случая, но и всевозможных насилий! Без всякого сомнения она имела право спросить, зачем Он это сделал. А Он отвечает с удивлением: «Зачем было вам искать Меня?» И мы невольно ожидаем следующей фразы повествования: «Они не поняли сказанных Им слов».
В Кане Галилейской Он сидит в обществе за брачным столом. Это, очевидно, скромные люди, с небольшими возможностями. Вино на исходе, и все чувствуют надвигающуюся неловкость. Она просительно обращается к Нему: «Вина нет у них». Он же говорит:
«Что Мне и тебе, Жено? Еще не пришел час Мой». Это может означать только одно: действовать Мне надлежит только в Мой час, по воле Моего Отца, как Он непрерывно говорит Мне, и больше никак... Правда, сразу после этого Он исполняет ее просьбу, но делает Он это потому, что именно теперь пришел «Его час». То, как Бог давал указания пророкам, мгновенно призывая их то к одному, то к другому, может помочь нам понять происходящее.
Позже, когда Она, ища Его, приходит из Галилеи, а Он учит собравшихся в одном доме, и Ему говорят:
«Вот, Матерь Твоя и братья Твои и сестры Твои, вне дома, спрашивают Тебя», – Он вопрошает «Кто матерь Моя и братья Мои? – И обозрев сидящих вокруг Себя, говорит: вот матерь Моя и братья Мои. Ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь». И хотя затем Он, несомненно, пошел к Ней и выказал Ей Свою любовь, сказанные Им слова сказаны, и нас потрясает этот встречный вопрос, свидетельствующий о бесконечной отдаленности, в которой Он живет.
Даже и те слова, которые мы недавно восприняли как выражение близости, могут означать отдаленность: «Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы. Тебя питавшие!»... «Нет! Блаженны те, которые слышат слово Божие и его исполняют!»
Но когда на Кресте приближается конец, а внизу стоит Его Мать, в напряженности всей боли своего сердца, и ждет какого-то слова, – тогда Он говорит ей, глядя на Иоанна: «Жено! се, сын твой». И ученику: «Се, Мать твоя» (Ин 19.26-27). Несомненно, в этом проявилась забота умирающего Сына, но Ее сердце больше всего прежде почувствовало другое: «Женщина, вон там твой сын!» Он отсылает Ее от Себя. Он целиком принадлежит «часу», теперь «пришедшему», великому, страшному часу, требующему всего. Беспредельно его одиночество, с грехом, на Него возложенным, перед Божией справедливостью.
Мария всегда была при Нем. Все, что Его касалось, Она переживала вместе с Ним, ведь Ее жизнь была Его жизнью. Но не в прямом значении этих слов надо искать их смысл. Писание ясно говорит об этом: к Ней пришло «Святое», о котором гласило ангельское бла-говествование (Лк 1.35)– и как же Оно преисполнено тайны и Божией отдаленности! Ему Она отдала все -Свое сердце, Свою честь, Свою кровь, всю силу Своей любви. Она взлелеяла Его, но Оно переросло Ее, поднимаясь все дальше ввысь. Отдаленность открылась вокруг Ее Сына, Который был этим «Святым». Там Он живет, вдали от Нее. Последний предел был, разумеется, недоступен Ее пониманию. И как могла бы Она понять тайну Бога Живого! Но Она нашла силы на то, что по-христиански на земле важнее, чем понимание и что осуществимо только благодаря силе Божией, которая в свое время дает прозрение: она веровала, и притом в то время, когда в настоящем и полном смысле этого слова, еще, пожалуй, не веровал никто другой.
Если что и открывает Ее величие, так это возглас Ее родственницы: «Блаженна Уверовавшая!» (Лк 1. 45). Он включает и оба других изречения: «Но они не поняли сказанных Им слов» – и дальше: «Матерь Его сохраняла все слова сии в сердце Своем» (Лк 2.50-51). Мария веровала. И Ей приходилось все время заново укреплять Свою веру. Все сильнее, все тверже. Ее вера была больше, чем когда-либо у какого бы то ни было человека. Был Авраам с головокружительной высотой своей веры, но от Нее требовалось больше, чем от Авраама. Ибо «Святое», исшедшее из Нее, возрастая, ушло прочь от Нее, прошло дальше Ее и, удалившись от Нее, жило в бесконечной отдаленности: не прийти по-женски в смятение и не ошибиться при виде величия, которое Она родила и вскормила и видела беспомощным, – но и не знать сомнений в своей любви, когда Оно вышло из под Ее опеки, – и при этом верить, что все благо и во всем исполняется воля Божия; не проявлять слабости или малодушия, но сохранять стойкость и каждый шаг Ее Сына, совершавшийся Им в Его непостижимости, делать вместе с Ним силою веры – вот в чем было Ее величие. Каждый шаг, делавшийся Господом в направлении Его божественной судьбы, Мария делала вместе с Ним, но делала в вере. Понимание же принесла Ей только Пятидесятница. Тогда Она «поняла» все то, что раньше с верою «сохраняла в сердце своем».
Эта вера придает Ее близости ко Христу и участию в деле искупления больше достоверности, чем все легендарные чудеса. Сказание умиляет нас своими трогательными описаниями, но жить им мы не можем, и меньше всего тогда, когда речь идет о подлинном. Мы должны с верой идти вослед Божией тайне, преодолевая злое сопротивление мира. На нас возложена не милая, поэтичная, а суровая вера, – тем более в такое время, когда смягчающие ее жесткость покровы спадают с реальности нашего мира и повсюду сталкиваются между собой противоречия. Чем в большей чистоте встает перед нами из Нового Завета образ Матери Господа, тем больше открывается для нашей христианской жизни реальность этого образа.
Она Та, которая объяла Господа своей живой глубиной на протяжении всей Его жизни, и была подле Него и в смерти. Вновь и вновь Ей приходилось испытывать, как Он, живя из тайны Божией, перерастал Ее. Все время Он поднимался выше Ее, так что Она ощущала рану от «оружия» (Лк 2.35), – но Она все время поднималась верою вслед за Ним, чтобы объять Его снова. Пока, наконец, Он не захотел больше быть Ее Сыном. Ее сыном отныне становился другой, стоявший рядом с Нею. Иисус стоял один, наверху, на самой последней грани творения, перед Божией справедливостью. Она же, в последний раз деля Его страдание, приняла расставание – и именно этим снова встала, с верою, рядом с Ним.
Да, воистину: «Блаженна Уверовавшая!»
3. Вочеловечение
В рождественском богослужении содержатся два стиха из Книги Премудрости: «Когда все окружало тихое безмолвие, и ночь в своем течении достигла средины, сошло с небес от царственных престолов всемогущее слово Твое» (18.14-15). Эти слова говорят о тайне вочеловечения, и в них дивным образом выражена царящая в ней бесконечная тишина.
Ведь в тишине и происходят великие дела. Не в шуме и нагромождении событий, а в ясности внутреннего зрения, в тихом движении решений, в сокровенности жертв и преодолении, – когда сердца касается любовь. Когда свобода духа призывается к действию, и его лоно оплодотворяется для творчества. Тихие силы и являются собственно могучими силами. Сосредоточим же наши мысли на самом тихом из всех событий, на том, которое ограждено Богом от всякого внешнего давления.
Лука сообщает: «В шестой месяц – после того, как ангел явился Захарии и возвестил ему рождение его сына, который должен был стать предтечей Господа, послан был Ангел Гавриил от Бога в город Галилейский, называемый Назарет, к Деве, обрученной мужу, именем Иосиф, из дома Давидова; имя же Деве: Мария. Ангел, войдя к Ней, сказал: Радуйся, Благодатная! Господь с тобою». Она же смутилась от слов его и размышляла, что бы могло означать это приветствие. И сказал Ей ангел: «Не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Бога; и вот зачнешь во чреве, и родишь Сына и наречешь Ему имя: Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего, и даст Ему Господь престол Давида, отца Его; и будет царствовать над домом Иакова вовеки, и Царству Его не будет конца». Мария же сказала ангелу: «Как будет это, когда я мужа не знаю?» Ангел сказал Ей в ответ: «Дух Святой найдет на Тебя и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и Рождаемое Святое наречется Сыном Божиим; вот залог. Елисавета, родственница Твоя, называемая неплодною, зачала сына в старости своей, и ей уже шестой месяц; ибо у Бога не останется бессильным никакое слово». Тогда Мария сказала: «Се, раба Господня; да будет мне по слову твоему». И отошел от Нее ангел» (1.26-38).
Как тихо все протекло, видно из дальнейшего повествования: когда выяснилось, что она находится в ожидании, Иосиф, с которым она была обручена, захотел расстаться с нею, думая, что Она ему изменила; и его еще хвалят за то, что он, «будучи праведен», и, конечно, очень любя Ее, «хотел тайно отпустить Ее» (Мф 1. 19). Значит, все произошло на такой недоступной глубине, что Мария не нашла никакой возможности сказать об этом хотя бы тому человеку, с которым была помолвлена, и Сам Бог должен был просветить его.
Но за этой глубиной, к которой мы, хотя и с великим благоговением, еще можем приблизиться, открывается другая, Божия бездна. О ней говорят те слова, которые мы привели в начале. О ней говорится и в первом стихе четвертого Евангелия: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».
Здесь речь идет о «Боге». С Ним есть еще Некто, «у Него», «к Нему обращенный», как сказано по-гречески, называемый «Словом», – то, в чем Первый выражает Свою жизненную полноту, Свой смысл. Этот тоже Бог, как и Тот, Который произносит Слово, и все же есть только один Бог. И об этом Втором говорится, что Он «пришел к своим», в Им сотворенный мир (Ин 1.11). Будем внимательны к тому, что здесь говорится: Он не только властвует в мире как вездесущий и всемогущий Творец, но и, если можно так выразиться, в известный момент переступает некую границу, которую в мыслях и уловить невозможно. Вечно-Бесконечный, Неприступно-Отдаленный, Он Сам входит в историю.
Как могли бы мы представить себе отношения Бога к миру? Так, например, что, сотворив мир, Он жил над ним в бесконечной высоте, блаженно довольствуясь Самим Собою и предоставив творению идти раз и навсегда определенным ему путем. Или так, что Он находился в мире – как творческая первооснова, из которой все произошло, как всепроникающая формирующая сила, как смысл, выражавшийся во всем... В первом случае Он был бы отрешен от мира в потусторонней недосягаемости, во втором был бы Подлинностью всего. Если попытаться представить себе вочеловечение на основе первого предположения, то оно могло бы означать только то, что некий человек был неповторимым образом охвачен Божией мыслью и Божией любовью настолько, что можно было бы сказать: в нем говорит сам Бог. Если же основываться на втором предположении, то вочеловечение означало бы, что Бог выражает Себя везде, во всех вещах, во всех людях, но с особой силой и ясностью в этом Единственном, – настолько, что можно сказать: здесь Бог явил Себя телесно... Но мы сразу видим, что эти представления – не те, которые содержатся в Священном Писании.
То, что Откровение говорит об отношении Бога к миру и о Его вочеловечении, имеет совершенно иной смысл. Согласно ему, Бог особым образом вошел во временное: это было решением, которое Он принял совершенно свободно. У вечного и свободного Бога нет судьбы, судьба есть только у человека в истории. Здесь же подразумевается, что Бог вступил в историю и принял «судьбу» на Себя.
Но того, что Бог из вечности вступает в конечное и преходящее, что Он через «границу» совершает шаг в историческое, не постигнуть человеку. Может быть даже, человеческий ум, создав себе «чистое представление о Божестве», отказывается принимать то, что кажется ему случайным и свойственным человеку – и, однако, как раз здесь речь идет о самой сущности христианства. Одного мышления здесь недостаточно. Однажды один из моих друзей произнес фразу, благодаря которой я понял больше, чем мог бы понять только рассудком. Мы говорили на эти темы, и он сказал:
«Любовь творит такие дела!» Эти слова помогают мне и теперь. Хотя они ничего не объясняют рассудку, они взывают к сердцу, помогают ему возвыситься до ощущения Божией тайны. Тайна не постигается, но она становится близкой, и опасность «соблазнов» непонимания исчезает.
Ничто великое в человеческой жизни не возникло из одного мышления: все вышло из сердца, движимое любовью. Но любви присущи ее собственные «почему» и «зачем», – правда, для этого нужно открыть себя ей, иначе не понять ничего... А если любящий – это Бог? Если перед нами Божий глубина и всемогущество – на что только не будет способна тогда любовь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15