Выбор порадовал, рекомендую!
Иакова, Литургии ап. Марка и Литургии ап. Петра?
Тексты этих Литургий, очевидно, подвергались позднейшим обработкам, но с древнейших времен они связывались именно с этими именами. Не придать значения апостольскому литургическому преданию – значит не расслышать прямых слов Христа: «Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира» (Ин. 6,51).
Древние Литургии – несомненный голос Предания. Отрицание их оценивается св. Василием как повреждение Евангелия «в главном», как «сокращение» христианской жизни до христианских словес 1671 Каноны или книга правил. с. 272.
.
Но вот что удивительно: тексты древних Литургий мало в чем согласны между собой. В одних нет эпиклезы, в других нет установительных слов…
Св. Ипполит, приведя образ молитвы римской Церкви, тут же говорит: «Нет никакой необходимости, чтобы он повторял те же самые слова, которые мы говорили раньше и заучивал их наизусть, вознося благодарение Богу» 1672 Св. Ипполит Римский. Апостольское Предание. с. 286.
. Значит, Предание и не в словах Евхаристического канона, но в самой Евхаристии. Общее всех древних Литургий – это их плод. Разнятся молитвы. Но едина реальность Таинства – и потому едино восприятие евхаристического Хлеба как Хлеба Жизни, как соединения со Христом.
Так не дает ли вновь это наблюдение нам повода к заключению о том, что именно о Евхаристии и созидании Церкви как Тела Господня шла речь в тех беседах Воскресшего Спасителя, о которых столь скупо говорит Писание: «В продолжение 40 дней являясь им и говоря о Царствии Божием» (Деян. 1, 3). Не литургические формулы Он передавал им, но говорил о самой реальности Богообщения, о тайне причастия Богу.
«Тайные догматы жизни», хранимые в Древней Церкви, имели самое непосредственное отношение именно к мистической, литургической жизни христианской общины. Для нашей темы очень важно отметить, что все предания, открытые древними церковными писателями, относятся к литургической жизни Церкви. Для св. Иринея Лионского пример устного апостольского Предания – запрет на коленопреклонения в день Пасхи 1673 См. Congar Y. La Tradition et les traditiones. Essai historique. – Paris, 1960, p. 106.
. Для Оригена устное предание – это крещение детей (На Левит. 8, 3); обращение в молитве на Восток, чинопоследование крещения и Евхаристии (На Числа. 5, 1). Для св. Киприана неписанное предание – в том, что в чашу с вином на Литургии добавляется вода (Послание 63, 9-13).
Для св. Василия Великого также устное предание говорит не о вероучении, а о литургической жизни: крестное знамение, обращение на восток, нестояние на коленях в воскресные дни. И самое главное – эпиклеза: «Мы не довольствуемся теми словами, которые упомянули Апостол или Евангелие, но и прежде и после них произносим другие как имеющие великую силу к совершению таинства, приняв их из неизложенного в Писании учения…» (О Св. Духе, 27). Кроме того, св. Василий тут же пишет: «Из сохраненных в Церкви догматов (dogmaton) и проповеданий (kerygmaton) некоторые мы имеем от письменного наставления, а некоторые приняли от Апостольского Предания по преемству в тайне». По-видимому, рассуждает проф. Ливерий Воронов, последнюю часть фразы лучше было бы перевести так: «А некоторые приняли от Апостольского предания как переданные нам в таинственном священнодействии»… Что же касается выражения «переданные нам в таинственном священнодействии», то оно, по всей вероятности, значит: «переданные нам в чинопоследованиях таинств» 1674 См. Воронов Ливерий, прот. К вопросу о так называемом «тайном» чтении священнослужителем евхаристических молитв во время Божественной Литургии. // Богословские труды. – М., 1968. №4, сс. 179-180.
.
Св. Иоанн Златоуст в полемике с гностиками (некоторые из них полагали, что Логос покинул сына Марии прежде страданий или же вместо него был распят Симон Киринеянин), как и Василий, обращается к Преданию и прежде всего к таинству Евхаристии: «Когда они говорят: откуда известно, что Христос принес Себя в жертву? – то мы, кроме других свидетельств, заграждаем уста их и самыми таинствами. Если Иисус не умер, то символом чего же служат таинства?» 1675 Св. Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Матфея. – М., 1993. Ч. 2, с. 821.
.
В III веке св. Ипполит Римский скажет: «мы подошли к самому истоку предания» 1676 Св. Ипполит Римский. Апостольское предание. с. 283.
именно перед тем, как рассказать о посвящении епископа, а затем – о совершении самой Евхаристии. Аналогично и св. Киприан Карфагенский к надлежащему исполнению епископского служения применяет характеристику: «Божественное предание и апостольское смотрение» (Послание 67, 5).
Почему столь важна апостольская преемственность для послеапостольского века? Дело в том, что Предание не есть сумма знаний, которые можно усвоить непосредственно, прочитав книжку когда-то жившего незнакомого человека. Предание – это введение человека в Тело Христово, в Богочеловечество. Как может ввести сюда постороннего кто-то, кто сам чужд ему? Ап. Павел однажды вопрошает: «Что ты имеешь, чего бы не получил» (1 Кор. 4, 7). А если не получил – что можешь передать?
Таинство создает Церковь, но само Таинство может быть совершено только в Церкви. – Поэтому необходимо продолжение той таинственной жизни, что началась в Апостолах, поэтому необходимо апостольское преемство.
Но, следовательно, там, где нет Литургии, нет и Церкви. «Чистое приношение одна только Церковь приносит Создателю, и все сонмища еретиков не делают приношения Богу. Наше же учение согласно с Евхаристией, и Евхаристия, в свою очередь, подтверждает наше учение», – свидетельствует св. Ириней 1677 Св. Ириней Лионский. Цит. по: Успенский Н. Анафора. с. 73.
. Чистую Жертву может принести Богу только истинная Церковь, а истинной может быть только та Церковь, которая создана истинной Жертвой. А потому – не может быть self-made-Church, самодельной Церкви, воссозданной энтузиастами из исторической и онтологической пустоты. «Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба» (1 Кор. 10, 17).
Потому – «Никто да не обольщается! Кто не внутри жертвенника, тот лишает себя хлеба Божия» (св. Игнатий Богоносец. Ефес. 5).
Человеку не дано воссоздать Церковь апостолов, он может лишь присоединиться к ней. К этому уже рожденному Телу можно прививаться, но его нельзя создать заново вне него и помимо него. Живое тело не может начать где-то расти второй раз, оно не может начать новую, отдельную жизнь, разорвав непосредственную и физическую связь с тем телом, которое было дано при рождении. Это верно в отношении к человеческому телу. Но точно так же и Тело Христово не может расти из пустоты. Апостольское преемство – не просто каноническая, но онтологическая реальность, онтологическое требование, условие бытия Церкви как Христова имения, как инобытия Бога. По слову ап. Павла, «Никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос» (1 Кор. 3, 11).
Итак, Церковь созидается Литургией и только Таинства хранят ее и в добрые и в дурные дни.
Но почему же учение о Литургии, о тайне Богочеловечества, прежде передаваемое эзотерически, стало явным?
Из сокровенного «догмата предания» в «керигму» проповеди движение происходит, если появляется необходимость ясного высказывания Церкви по некоему вопросу. В этом смысле догмат не развивается. Он изначален. Нельзя говорить о догматическом развитии Церкви, но можно – о керигматическом. Развивается и меняется область керигмы – область миссии. В конце же концов – «нет ничего тайного, что не было бы узнано» (Мф. 10, 26).
Вот как выглядит путь из сокровенного предания в керигму у одного из раннехристианских авторов св. Илария Пиктавийского: «Злоба еретиков вынуждает нас совершать вещи недозволенные, выходить на вершины недостижимые, говорить о предметах неизреченных, предпринимать исследования запрещенные. Следовало бы довольствоваться тем, чтобы искренней верой то, что нам предписано, а именно: поклоняться Богу Отцу, почитать с Ним Бога Сына и исполняться Святым Духом. Но вот мы вынуждены пользоваться нашим слабым словом для раскрытия тайн неизреченных. Заблуждения других вынуждают нас самих становиться на опасный путь изъяснения человеческим языком тех таин, которые следовало бы с благоговейной верой сохранять в глубине наших душ» (О Святой Троице. 2, 2).
По мысли св. Иринея Лионского, церковь могла бы проповедовать без Писания. Но Писание незаменимо для опровержения еретиков. То есть сама Библия возникает как бы по полемической необходимости. Так, впрочем, считает и сам евангелист Лука: «Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен» (Лк. 1, 1-4).
Апостольские и раннехристианские послания говорили «по поводу»: с какой ересью шла борьба – об этом они и писали. Без этого непонятно, почему Ириней Лионский вслед за Климентом Римским видит суть апостольского предания в проповеди «Единого Бога всемогущего, Творца неба и земли, создателя человека, наведшего потоп и призвавшего Авраама и положившего закон» (Против ересей 3. 3, 4). Только зная гностическую ненависть к закону и демиургу (характерную и для сегодняшних теософов), можно понять, что речь идет о защите дела Христова – а потому это не просто «общерелигиозное», а именно апостольское предание.
Так по мере возникновения новых вопросов, а также по мере рассеивания оккультизма в том мире, в котором жила Церковь, происходило изнесение прежде «тайных», то есть скрытых от язычников, но не от христиан, учений и практик в общедоступное сведение. Только одно есть в церковном Предании нерукотворное Действие – Литургия. Развитие Предания – устроение жизни вокруг Литургии. Это все! Но кто скажет – где та сфера человеческой жизни, которая вообще должна быть лишена ориентации на Литургию? И развитие Предания в частные предания происходит как внесение неотмирного брожения в косное тесто устоявшихся стереотипов: религиозных, нравственных, социальных, культурных, философских…
Тайное предание древних христиан не исчезло и не забывалось. Просто исполнились слова Христа: «Я тайно ничего не говорил… Нет ничего тайного, что не было бы узнано» (Ин. 18,20; Мф. 10, 26).
Церковь против Рерихов
«Невежды» о теософии
Что за мысль, будто Церковь хочет увлечь нас назад, в Темные века? Только Церковь извлекла нас оттуда. 1678 Честертон Г. К. Вечный человек. – М., 1991, с. 467.
Г. К. Честертон
Полемику с Рерихами их сторонники сразу назвали «наступлением невежд на культуру». Раз такое обвинение выдвинуто – стоит прислушаться к мнению деятелей именно культуры. Теософы всех несогласных с ними величают «невеждами». Что ж – вот суждения о теософии некоторых из этих «невежд».
Первым надо дать слово Владимиру Соловьеву. Не только потому, что он величайший русский философ, но и потому, что его нередко используют в качестве «внешнего щита» для прикрытия оккультизма Блаватской и Рерихов. Дело в том, что Соловьев любил термин «теософия». Он даже свою собственную систему называл этим именем. И потому с его текстами легко совершить элементарный подлог: то, что Соловьев писал о своем идеале целостного знания, выдать за его оценку системы Блаватской.
Самый примитивный рецепт драпирования оккультизма в христианские одежды – это действие по принципу «в огороде бузина, а в Киеве дядька». Следуя ему, В. Байгужаков в газете «Подмосковье» (26.8.1995) так определяет место Блаватской в философском процессе: «Здесь я хочу привести одну любопытную, на мой взгляд, аналогию. Люди, интересующиеся отечественной культурой, конечно же, знают имя великого русского мыслителя Владимира Сергеевича Соловьева, предпринявшего попытку создать философскую систему, которая получила название „метафизика всеединства“. Примерно в одно время с Владимиром Соловьевым создавала свои произведения Елена Петровна Блаватская. Ее работы повлияли как на западную мысль, так и на отечественную».
Далее идет перечисление обаянных Блаватской оккультистов (но отнюдь не философов!) – Рерихи, П. Успенский, Гурджиев, Шмаков. Но при чем же здесь Соловьев? Это все равно что сказать, что одновременно с Есениным творил свои произведения Демьян Бедный. Тоже «любопытная аналогия». Но из факта современности никак не вывести ни единомыслия, ни взаимного влияния, ни даже совместимости духовных и поэтических обликов Есенина и Бедного, равно как и Соловьева и Блаватской.
К сожалению, и издания более солидные, нежели газета «Подмосковье», начинают делать не в меру глубокие приседания перед модой на оккультизм.
Я привык с уважением и благодарностью относиться к профессиональным и объективным изданиям Института научной информации по общественным наукам РАН. Но вот ИНИОН выпустил книжку «Синтез науки, религии и философии (о творчестве Е. П. Блаватской)». И разговор о Соловьеве и Блаватской начинается со вполне неприличной для философа игры словами:
В «Философских началах цельного знания» Соловьев отмечает, что в древнейший период человеческой истории в области знания «нет совсем различения между теологией, философией и наукой, – вся эта область представляет одно слитное целое, которое может быть названо теософией». В поисках «цельного знания» он приходит к выводу, что «свободная теософия – органический синтез философии и опытной науки – может заключать в себе цельную истину знания; вне него и наука, и философия, и теология – суть только отдельные части или стороны, оторванные органы знания и не могут быть, таким образом, ни в какой степени адекватны самой цельной истине». Таким образом, Соловьев недвусмысленно говорит о том, что суть теософского учения, содержание теософии – это синтез науки, религии и философии… Таким образом, о синтезе науки, религии и философии писал В.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
Тексты этих Литургий, очевидно, подвергались позднейшим обработкам, но с древнейших времен они связывались именно с этими именами. Не придать значения апостольскому литургическому преданию – значит не расслышать прямых слов Христа: «Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира» (Ин. 6,51).
Древние Литургии – несомненный голос Предания. Отрицание их оценивается св. Василием как повреждение Евангелия «в главном», как «сокращение» христианской жизни до христианских словес 1671 Каноны или книга правил. с. 272.
.
Но вот что удивительно: тексты древних Литургий мало в чем согласны между собой. В одних нет эпиклезы, в других нет установительных слов…
Св. Ипполит, приведя образ молитвы римской Церкви, тут же говорит: «Нет никакой необходимости, чтобы он повторял те же самые слова, которые мы говорили раньше и заучивал их наизусть, вознося благодарение Богу» 1672 Св. Ипполит Римский. Апостольское Предание. с. 286.
. Значит, Предание и не в словах Евхаристического канона, но в самой Евхаристии. Общее всех древних Литургий – это их плод. Разнятся молитвы. Но едина реальность Таинства – и потому едино восприятие евхаристического Хлеба как Хлеба Жизни, как соединения со Христом.
Так не дает ли вновь это наблюдение нам повода к заключению о том, что именно о Евхаристии и созидании Церкви как Тела Господня шла речь в тех беседах Воскресшего Спасителя, о которых столь скупо говорит Писание: «В продолжение 40 дней являясь им и говоря о Царствии Божием» (Деян. 1, 3). Не литургические формулы Он передавал им, но говорил о самой реальности Богообщения, о тайне причастия Богу.
«Тайные догматы жизни», хранимые в Древней Церкви, имели самое непосредственное отношение именно к мистической, литургической жизни христианской общины. Для нашей темы очень важно отметить, что все предания, открытые древними церковными писателями, относятся к литургической жизни Церкви. Для св. Иринея Лионского пример устного апостольского Предания – запрет на коленопреклонения в день Пасхи 1673 См. Congar Y. La Tradition et les traditiones. Essai historique. – Paris, 1960, p. 106.
. Для Оригена устное предание – это крещение детей (На Левит. 8, 3); обращение в молитве на Восток, чинопоследование крещения и Евхаристии (На Числа. 5, 1). Для св. Киприана неписанное предание – в том, что в чашу с вином на Литургии добавляется вода (Послание 63, 9-13).
Для св. Василия Великого также устное предание говорит не о вероучении, а о литургической жизни: крестное знамение, обращение на восток, нестояние на коленях в воскресные дни. И самое главное – эпиклеза: «Мы не довольствуемся теми словами, которые упомянули Апостол или Евангелие, но и прежде и после них произносим другие как имеющие великую силу к совершению таинства, приняв их из неизложенного в Писании учения…» (О Св. Духе, 27). Кроме того, св. Василий тут же пишет: «Из сохраненных в Церкви догматов (dogmaton) и проповеданий (kerygmaton) некоторые мы имеем от письменного наставления, а некоторые приняли от Апостольского Предания по преемству в тайне». По-видимому, рассуждает проф. Ливерий Воронов, последнюю часть фразы лучше было бы перевести так: «А некоторые приняли от Апостольского предания как переданные нам в таинственном священнодействии»… Что же касается выражения «переданные нам в таинственном священнодействии», то оно, по всей вероятности, значит: «переданные нам в чинопоследованиях таинств» 1674 См. Воронов Ливерий, прот. К вопросу о так называемом «тайном» чтении священнослужителем евхаристических молитв во время Божественной Литургии. // Богословские труды. – М., 1968. №4, сс. 179-180.
.
Св. Иоанн Златоуст в полемике с гностиками (некоторые из них полагали, что Логос покинул сына Марии прежде страданий или же вместо него был распят Симон Киринеянин), как и Василий, обращается к Преданию и прежде всего к таинству Евхаристии: «Когда они говорят: откуда известно, что Христос принес Себя в жертву? – то мы, кроме других свидетельств, заграждаем уста их и самыми таинствами. Если Иисус не умер, то символом чего же служат таинства?» 1675 Св. Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Матфея. – М., 1993. Ч. 2, с. 821.
.
В III веке св. Ипполит Римский скажет: «мы подошли к самому истоку предания» 1676 Св. Ипполит Римский. Апостольское предание. с. 283.
именно перед тем, как рассказать о посвящении епископа, а затем – о совершении самой Евхаристии. Аналогично и св. Киприан Карфагенский к надлежащему исполнению епископского служения применяет характеристику: «Божественное предание и апостольское смотрение» (Послание 67, 5).
Почему столь важна апостольская преемственность для послеапостольского века? Дело в том, что Предание не есть сумма знаний, которые можно усвоить непосредственно, прочитав книжку когда-то жившего незнакомого человека. Предание – это введение человека в Тело Христово, в Богочеловечество. Как может ввести сюда постороннего кто-то, кто сам чужд ему? Ап. Павел однажды вопрошает: «Что ты имеешь, чего бы не получил» (1 Кор. 4, 7). А если не получил – что можешь передать?
Таинство создает Церковь, но само Таинство может быть совершено только в Церкви. – Поэтому необходимо продолжение той таинственной жизни, что началась в Апостолах, поэтому необходимо апостольское преемство.
Но, следовательно, там, где нет Литургии, нет и Церкви. «Чистое приношение одна только Церковь приносит Создателю, и все сонмища еретиков не делают приношения Богу. Наше же учение согласно с Евхаристией, и Евхаристия, в свою очередь, подтверждает наше учение», – свидетельствует св. Ириней 1677 Св. Ириней Лионский. Цит. по: Успенский Н. Анафора. с. 73.
. Чистую Жертву может принести Богу только истинная Церковь, а истинной может быть только та Церковь, которая создана истинной Жертвой. А потому – не может быть self-made-Church, самодельной Церкви, воссозданной энтузиастами из исторической и онтологической пустоты. «Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба» (1 Кор. 10, 17).
Потому – «Никто да не обольщается! Кто не внутри жертвенника, тот лишает себя хлеба Божия» (св. Игнатий Богоносец. Ефес. 5).
Человеку не дано воссоздать Церковь апостолов, он может лишь присоединиться к ней. К этому уже рожденному Телу можно прививаться, но его нельзя создать заново вне него и помимо него. Живое тело не может начать где-то расти второй раз, оно не может начать новую, отдельную жизнь, разорвав непосредственную и физическую связь с тем телом, которое было дано при рождении. Это верно в отношении к человеческому телу. Но точно так же и Тело Христово не может расти из пустоты. Апостольское преемство – не просто каноническая, но онтологическая реальность, онтологическое требование, условие бытия Церкви как Христова имения, как инобытия Бога. По слову ап. Павла, «Никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос» (1 Кор. 3, 11).
Итак, Церковь созидается Литургией и только Таинства хранят ее и в добрые и в дурные дни.
Но почему же учение о Литургии, о тайне Богочеловечества, прежде передаваемое эзотерически, стало явным?
Из сокровенного «догмата предания» в «керигму» проповеди движение происходит, если появляется необходимость ясного высказывания Церкви по некоему вопросу. В этом смысле догмат не развивается. Он изначален. Нельзя говорить о догматическом развитии Церкви, но можно – о керигматическом. Развивается и меняется область керигмы – область миссии. В конце же концов – «нет ничего тайного, что не было бы узнано» (Мф. 10, 26).
Вот как выглядит путь из сокровенного предания в керигму у одного из раннехристианских авторов св. Илария Пиктавийского: «Злоба еретиков вынуждает нас совершать вещи недозволенные, выходить на вершины недостижимые, говорить о предметах неизреченных, предпринимать исследования запрещенные. Следовало бы довольствоваться тем, чтобы искренней верой то, что нам предписано, а именно: поклоняться Богу Отцу, почитать с Ним Бога Сына и исполняться Святым Духом. Но вот мы вынуждены пользоваться нашим слабым словом для раскрытия тайн неизреченных. Заблуждения других вынуждают нас самих становиться на опасный путь изъяснения человеческим языком тех таин, которые следовало бы с благоговейной верой сохранять в глубине наших душ» (О Святой Троице. 2, 2).
По мысли св. Иринея Лионского, церковь могла бы проповедовать без Писания. Но Писание незаменимо для опровержения еретиков. То есть сама Библия возникает как бы по полемической необходимости. Так, впрочем, считает и сам евангелист Лука: «Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен» (Лк. 1, 1-4).
Апостольские и раннехристианские послания говорили «по поводу»: с какой ересью шла борьба – об этом они и писали. Без этого непонятно, почему Ириней Лионский вслед за Климентом Римским видит суть апостольского предания в проповеди «Единого Бога всемогущего, Творца неба и земли, создателя человека, наведшего потоп и призвавшего Авраама и положившего закон» (Против ересей 3. 3, 4). Только зная гностическую ненависть к закону и демиургу (характерную и для сегодняшних теософов), можно понять, что речь идет о защите дела Христова – а потому это не просто «общерелигиозное», а именно апостольское предание.
Так по мере возникновения новых вопросов, а также по мере рассеивания оккультизма в том мире, в котором жила Церковь, происходило изнесение прежде «тайных», то есть скрытых от язычников, но не от христиан, учений и практик в общедоступное сведение. Только одно есть в церковном Предании нерукотворное Действие – Литургия. Развитие Предания – устроение жизни вокруг Литургии. Это все! Но кто скажет – где та сфера человеческой жизни, которая вообще должна быть лишена ориентации на Литургию? И развитие Предания в частные предания происходит как внесение неотмирного брожения в косное тесто устоявшихся стереотипов: религиозных, нравственных, социальных, культурных, философских…
Тайное предание древних христиан не исчезло и не забывалось. Просто исполнились слова Христа: «Я тайно ничего не говорил… Нет ничего тайного, что не было бы узнано» (Ин. 18,20; Мф. 10, 26).
Церковь против Рерихов
«Невежды» о теософии
Что за мысль, будто Церковь хочет увлечь нас назад, в Темные века? Только Церковь извлекла нас оттуда. 1678 Честертон Г. К. Вечный человек. – М., 1991, с. 467.
Г. К. Честертон
Полемику с Рерихами их сторонники сразу назвали «наступлением невежд на культуру». Раз такое обвинение выдвинуто – стоит прислушаться к мнению деятелей именно культуры. Теософы всех несогласных с ними величают «невеждами». Что ж – вот суждения о теософии некоторых из этих «невежд».
Первым надо дать слово Владимиру Соловьеву. Не только потому, что он величайший русский философ, но и потому, что его нередко используют в качестве «внешнего щита» для прикрытия оккультизма Блаватской и Рерихов. Дело в том, что Соловьев любил термин «теософия». Он даже свою собственную систему называл этим именем. И потому с его текстами легко совершить элементарный подлог: то, что Соловьев писал о своем идеале целостного знания, выдать за его оценку системы Блаватской.
Самый примитивный рецепт драпирования оккультизма в христианские одежды – это действие по принципу «в огороде бузина, а в Киеве дядька». Следуя ему, В. Байгужаков в газете «Подмосковье» (26.8.1995) так определяет место Блаватской в философском процессе: «Здесь я хочу привести одну любопытную, на мой взгляд, аналогию. Люди, интересующиеся отечественной культурой, конечно же, знают имя великого русского мыслителя Владимира Сергеевича Соловьева, предпринявшего попытку создать философскую систему, которая получила название „метафизика всеединства“. Примерно в одно время с Владимиром Соловьевым создавала свои произведения Елена Петровна Блаватская. Ее работы повлияли как на западную мысль, так и на отечественную».
Далее идет перечисление обаянных Блаватской оккультистов (но отнюдь не философов!) – Рерихи, П. Успенский, Гурджиев, Шмаков. Но при чем же здесь Соловьев? Это все равно что сказать, что одновременно с Есениным творил свои произведения Демьян Бедный. Тоже «любопытная аналогия». Но из факта современности никак не вывести ни единомыслия, ни взаимного влияния, ни даже совместимости духовных и поэтических обликов Есенина и Бедного, равно как и Соловьева и Блаватской.
К сожалению, и издания более солидные, нежели газета «Подмосковье», начинают делать не в меру глубокие приседания перед модой на оккультизм.
Я привык с уважением и благодарностью относиться к профессиональным и объективным изданиям Института научной информации по общественным наукам РАН. Но вот ИНИОН выпустил книжку «Синтез науки, религии и философии (о творчестве Е. П. Блаватской)». И разговор о Соловьеве и Блаватской начинается со вполне неприличной для философа игры словами:
В «Философских началах цельного знания» Соловьев отмечает, что в древнейший период человеческой истории в области знания «нет совсем различения между теологией, философией и наукой, – вся эта область представляет одно слитное целое, которое может быть названо теософией». В поисках «цельного знания» он приходит к выводу, что «свободная теософия – органический синтез философии и опытной науки – может заключать в себе цельную истину знания; вне него и наука, и философия, и теология – суть только отдельные части или стороны, оторванные органы знания и не могут быть, таким образом, ни в какой степени адекватны самой цельной истине». Таким образом, Соловьев недвусмысленно говорит о том, что суть теософского учения, содержание теософии – это синтез науки, религии и философии… Таким образом, о синтезе науки, религии и философии писал В.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151