Только головные уборы различались. А без них нельзя: несмотря на ранний час, солнце жгло немилосердно. Лица намазали глетчерной мазью, губы – какой-то розовой дрянью австрийского производства. Любой встречный безошибочно признал бы в нас охотников за головами.
Первый участок: массивная скала, гладко отполированная тысячами тонн льда. Я разбил камень свинцового цвета и увидел на изломе блестящий серый гранит. Слева показалось второе озеро, поменьше первого, зато несравненно красивее. Ветер чуть морщил восхитительную голубую гладь, которая неудержимо манила нас, призывая выбросить из головы все безумные затеи.
А вот и конечная морена – могучие плиты, принесенные ледником. Словно шайка великанов играла в огромные каменные карты, да так и бросила их, оставив кучки высотой до восемнадцати метров. Мы карабкались по глыбам, словно муравьи. Где-то под ногами журчали незримые ручьи. Рядом вздымался к небу «сын» Мир Самира; с его склонов доносились странные рокочущие звуки.
Около половины девятого мы достигли ледника – первого в моей жизни. Он был больше двух километров в длину. Ближнюю к нам часть покрывал тридцатисантиметровый слой снега; ночью он смерзался, становясь плотным, но сейчас его разрыхлило солнце, и вода хлестала из-под кромки, будто там были скрыты пожарные шланги.
Мы ступили на лед, держась ближе к крутым снежным склонам в правой стороне. Очутившись в прохладной тени «сына», мы привязали кошки. Я впервые держал их в руках, если не считать того дня, когда покупал снаряжение в Милане. Язык не поворачивался спросить Хью, знаком ли он с этим приспособлением, но я заметил, что его кошки тоже совсем новые…
– Мне что-то не хочется идти дальше, – сказал Абдул Гхияз, словно прочитав мои мысли. Достаточно было посмотреть, как он возится, чтобы понять, что наш афганский друг никогда в жизни не пользовался кошками. – Моя голова очень болит.
– У меня болит живот, а у Ньюби – ноги, и все равно мы пойдем, – возразил Хью.
У нас хватило жестокости уговорить его продолжать восхождение. Не знаю, высота ли подействовала или еще что-нибудь, но мы решительно связались веревкой, и Абдул покорно присоединился к связке.

Пошли дальше: Абдул Гхияз с головной болью, Хью с поносом, я с больными ногами и поносом. Впрочем, в остальном мы чувствовали себя великолепно – так или иначе, ноги шли.
– По-моему, мы отлично акклиматизировались, – с удовлетворением заявил Хью.
Я безуспешно пытался представить себе самочувствие человека, который акклиматизировался плохо.
С непривычными кошками на ногах мы, наподобие заводных кукол, неуклюже шагали по леднику, не сводя глаз со льда и поминутно тыкая в него ледорубами на предмет обнаружения трещин. Я никак не мог отделаться от чувства, что мы ведем себя смехотворно. Более опытные восходители, возможно, с одного взгляда определили бы, что трещин нет, во всяком случае в нижней части. Но нам не с кем было посоветоваться, и мы предпочли продолжать в том же духе.
Сильно мешало яркое освещение. Несмотря на темные очки, было такое ощущение, словно водитель встречной машины забыл выключить дальний свет. Хотелось пить, кругом заманчиво журчали ручейки. Трудно было устоять против соблазна сделать хотя бы один глоток; только состояние наших кишечников помогло нам преодолеть искушение.
В верхней части ледник был круче, а снег глубже. Я стал рубить ступени – сперва излишне большие, потом, по мере того как приноровился, все меньше и меньше. Грозная стека надвинулась вплотную, однако вдоль верхней кромки ледника, отделяя нас от скалы, тянулось нечто вроде противотанкового рва.

– Бергшрунд, – произнес Хью.
– Это еще что такое?
– Такая трещина в леднике. Она неглубокая, всего полтора метра.
– Откуда ты знаешь? – не удержался я, хотя место было не самое подходящее для длительных разговоров.
– В тот раз, когда мы были здесь с Дрезеном, я поскользнулся на спуске и упал в нее.
– Ты шел на кошках?
– Нет. Шагай дальше.
Я продолжал идти, потрясенный до глубины души. Тут и с кошками-то еле ползешь! Правда, у нас подошвы «вибрам», а с триконями проще… но ведь Хью и в 1952 году шел без триконей!
Выше, выше… к одному из ребер. На его теневом склоне висели, грозя проткнуть нас, длинные сосульки. Здесь бергшрунд сходил на нет, мы перешагнули его и начали траверсировать участок твердого блестящего фирна. Заглянуть в трещину не представлялось возможности, но сверху мне казалось, что до дна не меньше пятидесяти метров.
Траверс крутого склона был намного труднее, чем лобовой подъем до трещины. Для новичка кошки – в одно и то же время спасение и несчастье. Я поминутно цеплялся за собственные штанины. На одном участке нам пришлось страховать друг друга и идти по всем правилам, как учил доктор Ричардсон.
Около половины одиннадцатого мы одолели несколько метров легкой скалы и, наконец, очутились на гребне. Восхождение длилось всего два часа, но на такой высоте этого оказалось вполне достаточно для альпинистов нашей квалификации.
Ширина гребня достигала здесь четырех с половиной метров. На восток он обрывался отвесной шестидесятиметровой стенкой к верхней кромке ледника, который очень напоминал пройденный нами, но был намного больше. Огромное белое поле простиралось в восточном направлении. Справа над ним возвышались почти на километр крутые северные склоны восточного отрога: неприятные снежники, сильно смахивающие на те, что на фотографиях в нашем справочнике были названы «лавиноопасными», черные бараньи лбы и пониже – бергшрунд, который выглядел отсюда довольно-таки глубоким.
– Что если спуститься на ледник по веревкам? – спросил Хью.
– Но ведь потом надо подниматься обратно?
– Да, это было бы сложно, – признал он.
Вершина была где-то вверху, скрытая северо-западным отрогом. Стена, на которую мы взобрались, упиралась в этот отрог. Первый взлет представлял собой совершенно гладкую неодолимую стенку. Вдоль нашего гребня выстроились десятиметровые «жандармы»; мы сидели между двумя из них.
Вдалеке за восточным ледником и лабиринтом невысоких гор вздымались к небу снежные вершины. Одна напоминала правильный конус.
– Высота «5953». Туда мы пойдем после Мир Самира, если останется время.
Кругом все было таких исполинских размеров, что я чувствовал себя пигмеем.
– Так я и думал, – продолжал Хью, глядя на отрог. – В тот раз мы с Дрезеном пришли к тому же выводу: это нам не под силу.
Я с трудом подавил жгучее желание спросить Хью, стоило ли забираться так далеко, чтобы удостовериться в том, что он и без того знал. Однако место было не подходящим для иронии, к тому же вид великолепный.
– Хотелось бы посмотреть его южные склоны, – Хью показал на восточный гребень. – Если отсюда не получится, можно попытаться с той стороны. Там меньше снега.
– Зато больше скал.
– Туда всего три дня хода. А нам все равно по пути.
Началось отступление. Я шел последним. Облегчение, которое я испытал, узнав, что мы не пойдем дальше, а также уверенность, что бергшрунд не глубже полутора метров, породили беззаботное настроение, которое физиологи называют «эйфорией» (Бурное возбуждение в горах, нередко сменяется упадком сил); состояние, отнюдь не совместимое с ответственностью предстоящего спуска. Здесь резвиться не полагалось. Снег был твердый, как лед, а из нас никто не знал, как зарубиться ледорубом, если сорвешься.
Все шло хорошо, пока я страховал Абдула Гхияза. Он спускался чрезвычайно осмотрительно; врожденное чувство подсказывало ему, как действовать в подобной обстановке, и он сразу приноровился к непривычному снаряжению. Затем настала моя очередь, и тут-то мне ударило в голову. Я дважды цеплялся кошками за штанины и, радостно фыркая, приземлялся на «пятую точку». Мое счастье, что оба раза это было на участках с глубоким и рыхлым снегом!.

В конце концов Абдул окликнул Хью. Тот немедленно остановился.
– Он говорит, что ты нас угробишь! – крикнул мне Хью. – Одурел, что ли?
– Самое опасное позади.
– Начхал я на то, что позади. Смотри под ноги.
Я угомонился.
Мы все заметно устали. Путь через ледник был подлинным испытанием. Очки запотели, и мы еле-еле шли. Поле зрения неуклонно сужалось, и под конец я видел только веревку между мной и Абдулом и лед под ногами. Во льду попадались странные дыры, до полутора сантиметров в поперечнике и глубиной около двадцати сантиметров. Будто их провертели коловоротом. На дне углублений лежали земля или камешки. Ледник таял полным ходом, и под нами звонко пели незримые ручьи. А когда мы достигли кромки, то увидели могучий поток – хоть мельницу ставь.
В половине второго мы пришли в лагерь. К этому времени приподнятое настроение начисто улетучилось, как сон, и теперь мы замечали только недочеты места, избранного нами для «лагеря 1». Солнце стояло высоко, и кругом не было ни клочка тени. В палатке – сущая баня. Она не была рассчитана на подобную погоду: ее конструировали для завершающего штурма. Палатка для марша, оснащенная всеми удобствами, о которых может только мечтать путешественник – вентиляторы, сетки от мух, высокие стойки, – не нашла себе применения. Нет, это была отличная палатка, но когда мы на пробу установили ее в саду в Кабуле, то убедились, что брать ее с собой – значит тратить большую часть суток на свертывание и развертывание лагеря.
Мы махнули рукой на палатку, укрепили на ледорубах спальные мешки и устроились в их скудной тени. Наших сил хватило лишь на то, чтобы лежа пить чай и грызть мятные пряники. Хью позеленел.
– Мало мне живота, так еще, голова раскалывается, – сказал он.
– Из твоей головы хоть кровь не идет. – Я как раз перебинтовывал ноги; эта процедура повторялась два раза в день и с каждым разом становилась все менее приятной: хватит ли бинтов до конца путешествия?

– А мой понос не хуже твоего, – добавил я.
Абдул Гхияз сообщил, что решил начисто отказаться от восхождений.
– У меня тоже головная боль, – сказал он. – И кроме того, – большая семья.
Я горячо сочувствовал ему. В моей голове все утро роились сходные мысли.
Полное отсутствие каких-либо намеков на уют и мрачная беседа, слушая которую можно было принять нас за трех престарелых ипохондриков, совершенно отбили у меня охоту спать. Отдохнув, я до самого вечера бродил по плато, отшагал не один километр, даже поднялся снова к верхнему озеру и прилег возле него, чуть не поддавшись искушению напиться. Возле берега в воде торчали ребристые камни. За ними в льдисто-зеленой толще плавали необычные рыбы – словно коричневые палочки с меховым воротником.
Помимо вездесущих примул, я нашел золотистые ранункулы и потенциллы, голубые непеты, а также розовый и желтый рододендрон. Жужжали пчелы, порхали маленькие бабочки цвета слоновой кости, с серыми пятнышками. В небе уныло кричали альпийские галки. Носились стаи небольших пестрых птиц, напоминающих дрозда, а возле зубчатых скал по соседству с «сыном» Мир Самира кружил одинокий орел.

Около семи часов солнце ушло за край плато, и Мир Самир окутался облаками. Мы хорошо пообедали: съели суп, шоколад, варенье, выпили кофе – и втиснулись в палатку. Она была так мала, что Абдул Гхиязу пришлось спать на «улице». В арктическом спальном мешке, который делал его похожим на куколку фантастического насекомого, он устроился не хуже, а даже лучше нас. Прежде чем лезть в мешок, Абдул заставил нас вооружиться ножами и ледорубами.
– От волков.
– Вздор какой-то, – сказал я Хью. – Мы же в палатке, нам нечего бояться…
Как и все мои ночи в обществе Хью, эта была довольно беспокойной. Маленькая палатка плотно облегала нас, и трудно было не потревожить соседа, совершая очередной бросок за ближайший камень. И всякий раз Абдул выскакивал из спального мешка, держа наготове ледоруб.

Сидя на морозе на корточках и слушая завывание ветра на склонах, было легко понять страхи Абдула Гхияза.
Утром я пожаловался Хью на беспокойную ночь. Он удивился:
– Когда я вставал, ты спал как убитый.
– Ничего подобного! Я только делал вид, чтобы не огорчать тебя. А вот ты действительно спал, я сам слышал, как ты храпел.
– Да я глаз не сомкнул!
То ли от недостатка, то ли от избытка сна – во всяком случае, встали мы слишком поздно, часы показывали половину шестого, когда мы, наконец, вышли в путь. Следовало выйти минимум на час раньше: накануне мы убедились, что после одиннадцати становится слишком жарко, чтобы бродить по горам, разведывая подходы к вершинам. Абдул Гхияз остался в лагере, однако мы не особенно завидовали нашему сторожу, которому предстояло торчать на солнцепеке среди красивого, но все же страшного плато.
На этот раз нашей целью был юго-западный отрог Мир Самира (если такой отрог вообще есть, в чем мы отнюдь не были уверены). Мы надеялись пройти к нему через проход в гребне за озером.
Долина за седлом была ужасна. Огромные «живые» глыбы угрожающе качались под ногами. Из глубины осыпи доносилось журчание воды. Слева высились отвесные склоны «сына», справа – скальная стена со льдом. Морена вздыбилась так круто, что за ней не было видно самой горы.
Путь преградила скала. Мы нашли турью тропку, легко поднялись по ней, связавшись веревкой, и очутились словно в огромном ящике под западным склоном Мир Самира. По-прежнему слева возвышался «сын». Здесь было мрачно и жутко, облака стремительно ползли вверх, скрывая вершину. Под ногами черный камень; лужи еще не освободились от ночного льда.
Стена справа обрывалась тесной расселиной; дальше высилось плечо Мир Самира. К нему вел надежный путь, начинающийся в глубоком снегу. Но, чтобы убедиться, есть ли путь дальше, от плеча к вершине, нужно было взойти на гребень, а нас что-то не тянуло совершать такую разведку. Вдоль подножья громоздились недавно упавшие обломки. Мы стали осторожно огибать склон, как вдруг сверху посыпались камешки – маленькие, но не менее опасные, чем осколки артиллерийского снаряда.
– Вот бы сюда наших официанток-альпинисток! – сказал Хью. Я думал то же самое.
1 2 3 4 5 6 7