Сидеть, то есть почти лежать, было удобно, хоть засни. Все было под рукой. Ткни пальцем - и вспыхивает свет внутри, а вот загорается прожектор, и свет бьет наружу плотным столбом. Вот наушники от радио. А это отопление, а здесь электрический подогреватель. Тут пюпитр для карт, для книг. Если я накреплю на нем карту - в каком хочу масштабе, то по ней могу пустить указатель - он мне будет указывать, где я сейчас. Его очень легко пустить в действие. Все, все было предусмотрено Камкиным, до последних мелочей, и все было устроено так, что работало автоматически. То есть ребенка посади сюда - и он не пропадет. Я сидел и все пробовал: пускал и тушил свет, двигался чуть - Паспарту занимал почти все помещение и разгуляться-то было негде. Потом пускал отопление, и градусник показывал двадцать градусов, и отопление само выключалось. Все, что мог попробовать тут, - работало без отказу. Все было точно так, как писал в своих записках Камкин. Я вылез оттого, что лаяла собака. В двери стучали. Я крикнул:
- Кто?
Голос тещи:
- Чтобы сейчас шли, жена зовет - не беспокойтесь, все хорошо, но она хочет вас видеть.
Я крикнул через дверь, чтобы подавали мотор, и слышал, как отбежала теща. Я запер собаку и Паспарту. Мастеровые кланялись и поздравляли. Я вскочил в мотор и полетел в лавки, надо было запасти ту именно провизию, которую предписал Камкин: компактно, питательно и абсолютно не портится. Я ездил из лавки в лавку, трудно было найти как раз то, что надо: сгущенное какао с молоком, наш русский нарзан, а кое-что надо было заказать, чтоб приготовили. Я уже два часа ездил, наконец все собрал и приказал везти обратно в гараж. Шофер оглянулся, поднял выше лба брови, но я крикнул: "Да, да, в гараж!" Он повернул назад. Я все уложил в Паспарту, опустил шторы, запер двери, зашел в мастерскую: мне сказали, что теща ищет меня по всему городу. Я сказал, что бегу к жене. Дейстзительно выбежал. Но я обежал квартал и в свои задние ворота вошел к Паспарту. Теперь меня никто не потревожит.
Я зажег свет и сел на стул к стене. Сидел и любовался Паспарту. Я не мог дождаться ночи, влезал внутрь, садился в кресло, даже поспать пробовал. Но вот смолкла работа в мастерской - 6 часов. Я назначил себе час: в 10 часов. И я заснул в Паспарту, лежа в кресле. Продрал глаза - была полночь. Фонари горели под крышей гаража. Собака ходила и подвывала от голода. Пошел. Я двинул пальцем всего-навсего. И Паспарту ринулся вперед, он проломал ворота в мастерскую, я слышал, как они треснули, я поворотил чуть вправо, и раздался грохот это Паспарту разворотил кирпичную стену, она рухнула на него, на улицу повалились кирпичи, и я вылез на площадь. Я видел, как обомлевший шуцман присел, схватившись за уши. Я остановил Паспарту, зажег прожектор, мазанул им вокруг и тут резко двинул рычажок вверх. Меня немного тряхнуло: и все исчезло, я почуял, как свистит воздух вокруг. В темной черноте я видел только впереди столб света, густого, будто даже плотного света от моего прожектора. Я смотрел, не отрываясь, вперед, но видел только это молочно-яркое бревно света. Мне казалось, что я стою на месте, и если бы не свистел ветер вокруг оболочки Паспарту, я б мог побожиться, что просто я вишу в воздухе, как дитя в люльке. Признаться, я боялся, что вдруг что-нибудь не так и я полечу с этой высоты. Я глянул: стрелка стояла на 250. Значит, я был на высоте 250 метров над землей.
Я боялся тронуть рычажок, думал, черт с ним, как бы чего не вышло, а пока меня несет, пока я жив, буду сидеть тихонько, пока рассветет. Может быть, до утра ничего не случится. Передо мною стояла карта, и по ней двигался едва заметно штифтик указателя, и я следил, как указатель сам, как живой, полз по карте, я знал, что так должно быть, я же сам все до последней шпильки монтировал, а теперь смотрел, как на чудо. Я глядел на штифтик, вылупя глаза, как ворона, и не смотрел на карту, пока не заполз штифт на кружок - город. Я неверной рукой открыл окно вниз - внизу блестели огни.
Так и есть, и я прочел на карте "Мюнхен". Я немного начал уж приходить в память и сообразил, что Паспарту несет меня прямо на юг. Несет, мерзавец, довольно скоро. Впереди по моему пути были обозначены горы, и штифтик все ближе к ним подползал. Это значило Паспарту несется прямо на горы. А что, если он с ходу треснется в горы, и меня раздавит, как таракана кирпичом. Я вспомнил, однако, что Камкин устроил так, что Паспарту автоматически держится на поверхности на той высоте, какую ему задали рычажком, и выходит, что я над горами пронесусь тоже на 250 метров сверху. Паспарту должен был по отражению каких-то там волн чувствовать чуть не за километр, если летит на скалу в упор. Но ведь все это еще не проверено, черт его дери. И если рванет на этаком ходу в какую-нибудь гранитную орясину... Как горшок, тогда в черепки, в пыль разлетится, а от меня мокрый клякс, как от мухи. Мне вся эта волынка стала надоедать. Я погасил свет и не стал глядеть на штифтик. Ползи, проклятый, куда хочешь. Пожалуй, дурак я, что вылетел ночью. Привычка такая к ночным делам. Я двадцать раз тянулся к кнопке зажечь свет, но удержался. Светящиеся часы показывали без десяти три. Я не выдержал и на миг пустил свет.
А глаза прямо держали взгляд на штифте, и он указывал на середину гор, на самую их хребтину. Пронесло бы! и я сам, почему не знаю, вцепился пальцами в обивку кресла, хотел пустить прожектор, но боялся, что вот руки дрожат и как-нибудь нажму не ту кнопку и что-нибудь случится - черт с ним: уж сиди и не дергайся: пока летит - и ладно. Скорей бы рассвело. Я не знал точного времени восхода солнца. Окна Паспарту были наглухо закрыты броневыми задвижками, и я решил их не открывать до шести часов. В пять часов я взглянул снова на один миг на карту: указатель стоял на море. Значит, я был на 250 метров над морем. Но мне было уже все равно - если свалиться с такой высоты, то все равно живым не быть, и я вспомнил вдруг, что можно и закурить. Достал сигару, задымил, и это сразу меня успокоило. Огонек сигары очень уютным глазком светился в двух вершках от носа, и запахло сигарным дымом, будто я в своей немецкой пивной. Я даже перестал глядеть на часы и сощурил глаза на красный огонек.
И удивительная вещь - казалось бы, от дыму в такой маленькой кабинке можно пропасть, полсигары - и хоть топор вешай. Ничуть не бывало: поглотители съедали дым не хуже, чем открытая форточка, или как будто я сидел бы в каком-нибудь зале. И я вдруг на минуту посмелел и взялся за наушники, закрыл глаза и с сигарой во рту стал слушать. "Зум-зум-зум"-гудел какой-то телеграф. Настройка была у меня справа, здесь, под локтем. Я зажег свет и поставил на ту самую волну, на которой работала наша немецкая станция. И сразу ясно, чертовской силой зазудела передача. Я давно не слушал телеграмм, с тех самых пор, как плавал радистом на советском пароходе; а этот немец стучал, как пулемет, и я ничего сначала не понимал. Но потом стали помаленьку пробиваться в мою голову отдельные буквы. Я обрадовался - хоть буквы послушаю, и вдруг стали в голове из этих букв складываться слова: "Бургомистр Мюллер..." разобрал я. Слушал про этого прохвоста, наш бургомистр "внес предложение...", вноси, черти тебя вынесут, - так я думал, и вдруг: "Внезапное сумасшествие шуцмана на посту - точка. Стоявший на Вюртембергской площади (тьфу, это как раз, где был мой гараж) шуцман рассказывает сейчас в приемном покое психиатрической больницы, что он был потрясен необычайным явлением. Рухнула внезапно стена здания, занимаемого гаражом Шарлотты Мельцер (ого! верно - это моя теща Шарлотта), и оттуда выбежало железное чудовище, вроде исполинской ящерицы. Чудовище выбежало на площадь, испуская ослепительный свет. Здание гаража оказалось совершенно разрушенным - обвалилась вся стена по Вюртембергской улице, и там возник пожар. Предполагают взрыв в помещении, где работал иностранец-изобретатель. Сумасшествие шуцмана приписывают потрясению после взрыва. Предполагают, что изобретатель сам произвел взрыв, отчаявшись в своей работе. Последний день он проявлял, по отзывам рабочих гаража, явные признаки душевного расстройства. Есть опасение, что он погиб под обломками здания. После покойного остались жена и только что родившийся сын - что-то вроде этого". Это я все понял. Затем пошли какие-то цены на картошку в Базеле и всякая там рвань, я уж не вслушивался. Я даже засмеялся в голос, и меня это привело в память. Я мигом вспомнил, что я в Паспарту, на высоте 250 метров лечу куда-то к черту в зубы, и охватило меня какое-то дреманже маленький мороз в хребте. Зажег свет: штифт указывал, что сейчас кончается море, а на часах было шесть минут седьмого. Я старательно нацелился в кнопочку и нажал - и поползла вбок заслонка левого окна. Только чуть она пошла - уж из щелки кровавым огнем глянул красный свет. Увидел солнце, оно только всходило, и до самого горизонта было синее море: синее, как в корыте с синькой. Я так обрадовался солнцу, как будто теперь уж и бояться нечего. Я открыл все окна, погасил освещение, впереди были видны далекие горы - в лиловом дыму. А может, облака такие. Но по карте было ясно, что Паспарту летит к этим горам, а за горами Африка. Я вам говорю, я так осмелел тогда от солнца, что мне казалось, что я все могу. И я двинул рычажок вниз и заметил, как сейчас же стрелка на циферблате пошла по цифрам 200, 150. Стоп! Довольно!
И я выровнял рычаг и стал оглядываться вправо, влево, вертеться на кресле, попробовал наддать ходу. Штифтик встрепенулся и пошел по карте живее. Я уменьшил ход и спустил Паспарту к самой воде. Я несся над самыми волнами, попробовал повернуть - Паспарту наклонился, и солнце ушло из одного окна и показалось в другом.
Я вертелся, носился. То выше, то ниже заставлял я взлетать Паспарту, я вовсе обалдел от радости, как будто карманщика выпустили из допра. Я бесился в воздухе, как щенок на сене. Раза два я задевал воду, и брызги от удара летели, как от взрыва, - выше моих окон. Но сесть на воду я боялся, хотя знал, что по расчету Камкина Паспарту не должен тонуть.
Море было совсем спокойное, вода стояла, как в ванне. Я попробовал пустить Паспарту над самой водой, пустить так низко, чтобы он брюхом скользил по воде.
Я достиг того, что Паспарту летел вперед как по воздуху, чуть погрузившись в воду, и две небольшие струи отходили синим валом - вправо и влево. Я летел против солнца, бросил управлять, и Паспарту несся не выше, не ниже, строго по прямой, как по мягким рельсам.
Я развалился, зажмурясь, на моем кресле, подставив щеку солнцу. И меня стало клонить ко сну. Я глянул сквозь сон на карту: штифтик полз на восток и впереди было до черта открытого моря. Я, должно быть, задремал. Проснулся от звука, будто мычала корова. Я глянул вперед, солнце ушло уже вправо, а впереди по моему пути шел мне навстречу пароход; я сейчас же узнал-это был военный крейсер, и это он давал мне гудки. Еще две минуты, и я налечу на крейсер. Я сейчас же тронул рычажок, и Паспарту взмыл вверх, но я не успел еще открыть нижнего окна, чтоб поглядеть, как подо мною пройдет. крейсер, как сразу раздался снизу выстрел и - раз! раз! раз! - застучала внизу пальба.
Я вместо того, чтоб свернуть или взять..."
Здесь целый лист рукописи написан очень неразборчиво, поэтому я пропустил его и стал читать дальше.
"Я решил, что надо все же Паспарту дать хорошую пробу. Устроить ему приемку. Чтоб уж наверняка знать, что эта машина может. Пока-то все ладно, а вдруг этот сумасшедший где и проврался, и вот приспичит тебе тягу дать, ну хоть под землю с ней надо провалиться: ты ее туда гонишь, а она не лезет. Что тогда? И я. решил найти свободное место, чтоб никого кругом не было, и тут дать этому Паспарту гонку.
Я видел на карте, что на юг горы, а дальше свободная земля и никаких городов. Значит, никто там не живет. Порожняя земля. Я дал десять километров высоты и взял полным ходом прямо на юг. Солнце было чуть не над самой маковкой. Внизу я видел, как берег идет вертляво и фестонисто, а море прямо дочерна синее. Город на берегу. Белый весь. Указатель на карте правильно налез - как раз на него. Я прочел - Алжир. Только указатель пер по карте сумасшедше. Значит, там, внизу, сейчас эти зелененькие проповинки кончатся и пойдут горы. Верно, под низом гляжу - горы. Уж вижу, что вся эта музыка поднялась, ближе стало: лучше видно. Вон дорога идет. Факт - дорога: змейкой крутит. А вон и люди, везут чего-то. Вроде таракашки. Я открыл лючик внизу, гляжу в бинокль. Бинокль мой замечательный, у Цейса по заказу сделан. Людишки идут, и хоть кто б башку вверх задрал. Ничего и не знают, что сверху плюнуть на них могу. Я крикнул. Ну и дурак: разве чего услышишь, километров шесть туда. Я задержал ход, взял скорей маузер и давай садить. Глянул в бинокль - ни черта! Шагают, в землю пялятся. Ну, к шуту, сперва надо опробовать машину. Двинул дальше. Но дальше я видел уж, да просто ничего: серо, желто и вроде кустики кое-где. Сыпь дальше! Во! Теперь с десятка километров высоты никаких кустиков не видать, будто море. Вота, что надо. Поставил на спуск. Ух, черт! Тут уж ни черта, ни черта и жить тут не может. Тут вижу, что и муравьев нет, песок и каменья. Да и каменьев-то мало, а все больше песок. Вот тут мы и начнем. Паспарту очень легко стал на песок. Правду сказать, мне очень хотелось просто походить по земле. Пешком этак потопать. С самого вылета на землю не ступал. Вот открываю я дверь. Тьфу ты, чтоб тебе! Жарина! Пропасть! У меня в кабине поставил регулятор на 20 Цельсия, оно уж так и дзржит, жара там или холод кругом. Я и не ждал, что такое пекло снаружи. Солнце жжет в самое темя, я тут сразу и вспотел и опять в кабину. Разделся, в одном исподнем белье выскочил, но как встал босыми ногами на этот песок - мама моя! Прижгло, как на плите. Я прямо обезьяной в кабину сызнова. Натянул щеблеты, взял этот аппарат, которым с воли можно командовать Паспарту, захлопнул дверь и давай.
Поднял его на метр от земли. Поднялся и так стоит. Теперь пусть круги делает вокруг меня. И начал он ходить, махина эта, как лошадь на корде. Он ходит, а я за ним глазами слежу, как он на солнце сверкает. Потом закрою глаза, думаю, неужто ходит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10