Наверное, я всё-таки терял его, может только на мгновения, потому что помню такое чувство будто просыпался. Я не сразу осознал, что одна нога вышла наружу – по-видимому уже совем плохо соображал. Но когда это до меня дошло, я бросил плицу и уже не дыша, помогая руками и извиваясь телом как уж, вывернулся из своей западни. Я лежал на спине возле щита и первые минуты не чувствовал ничего кроме счастья дышать воздухом. Сознание постепенно возвращалось ко мне. Потом, ползая на четвереньках, нащупал провод переносной лампы, оставленной в комбикорме. Кое-как, с нескольких попыток, вытянул её за провод. Казенное имущество терять не полагалось. Порядок есть порядок. О плице вспомнил только в бытовке.
Через полчаса я уже забыл об этом приключении. Вспомнил о нём только через несколько дней, когда снова пришлось грузить вагоны. На сей раз я начал забрасывать комбикорм с торца. Хорошего помаленьку. Событие я расценил как свою промашку и было досадно, что я так глупо попался в ловушку. Впервые задумался, как хрупка человеческая жизнь, и в то же время сколько запаса заложено в нас природой. Я начал понимать, что я должен сказать спасибо своим предкам за то, что я принимал как само собой разумеющееся – выносливость, силу, мгновенную реакцию и способность с математической точностью, без эмоций принимать решение в экстремальных ситуациях. Думаю, для некоторых это событие могло бы стать достоянием инструкций по правилам техники безопасности при проведении погрузочно-разгрузочных работ. А именно в той их части, где приводятся примеры несчастных случаев на производстве, когда работники пренебрегают правилами. И уж совсем было обидно, если бы я пал на трудовом фронте под чужой фамилией.
***
За окном забрезжил тихий, безветреный калифорнийский рассвет. А меня снова уносит в ту зиму. Я вижу метель и густой снегопад. Ветер и холод загнали народ в бытовки и маленькие избушки на рампах, в которых грузчики пережидают смену вагонов. Рельсы подъездных путей лежат вровень со снегом. Поперёк рельс лежит мертвецки пьяный мужик. Я только что его заметил. Это Лёшка-Корыто. Из летящего снега тёмной массой медленно надвигается вагон. Колёса, накатываясь на свежий снег, издают тонкий одинокий звук, который не может заглушить даже ветер. Вагон медленно приближается к пьяному. Никто не видит это кроме меня. Я колеблюсь. Я могу продолжать свой путь. Никто никогда не обвинит меня, если через двадцать секунд он будет мёртв. В такую метель кто что разглядит… Я чувствую радостное мстительное чувство, глядя на приближающийся вагон. Остаётся метров пятнадцать. Я всё ещё могу его спасти, но стою на месте.
Я бы предпочёл не заметить его. Корыто с моей точки зрения мразь был полная. И тут – такая возможность расквитаться за всё. Мой мозг как машина выдаёт решение. Я рванулся по направлению к уже близкому и такому высокому теперь вагону. Схватил Корыто за щиколотки и потянул с путей. Голова в засаленной кроличьей шапке стукается об рельс. Шапка соскользывает с головы и остаётся лежать на рельсе. Через мгновения колесо вагона переезжает шапку, не покачнувшись.
Я бросаю его ноги на снег. Брюки задираются и я вижу волосатые ноги и ярко-красные носки. Мгновение с удивлением смотрю на носки – это какой-то детский цвет. Мужчины таких не носят. Поворачиваюсь и иду прочь. Такое чувство, будто я только что брал руками что-то грязное, противное. Зачерпываю снег и долго, тщательно тру руки. Снег тает, грязными капельками сбегает с рук, неслышно капает в чистый белый снег. Руки краснеют.
“Живи, дурак”, – думаю я, – “Охота мне с твоей кровью на руках жить”. И вдруг понимаю, что спас Лёшку совсем не поэтому. Переступил бы я через его смерть. Ничего бы со мной не случилось и не дрогнула бы ни единая жилка в моей душе. Спас я его потому, что даже за всю его мразь смерть слишком суровое наказание. И больше ничего.
***
Спустя два дня Корыто снова приставал ко мне. Закончив смену, я переодевался в бытовке, сидя у своего шкафчика. Он стоял передо мной и нёс очередную ахинею. На сей раз я спокойно смотрел, как он выкобеливается. Потом скучным голосом сказал:
– “Послушай, Лёша”, – Лёшка даже оглянулся посмотреть, к кому это я обращаюсь – его иначе как Корыто не называли, – “Ты вот взрослый мужик, а ведёшь себя как трёхлетний ребёнок. Тебе самому-то не надоело? Я вот пацан. Может в два раза тебя младше, но сдаётся мне что мозгов у меня по крайней мере в два раза больше”. Последовала пауза, после этого все, кто был в бытовке, подавились от смеха. Смеялись нарочито громко, злорадно – Корыто, мягко говоря, недолюбливали. Лёшка завертелся на месте, со злым лицом накинулся на ближайшего к нему мужика:
– “Чего ржёшь, козёл!” – на что мужик ответил смехом. Ещё раз он попытался взять реванш, но не получилось.
Мозгов у него и правда было немного. В начале марта они с приятелями напились, и в пьяном жару у склада с мелом поспорили о чём-то. Этот идиот не нашёл лучше аргумента, чем пырнуть дружка ножом. Тот кое-как выжил. После этого случая я уже не был уверен, правильно ли я тогда стащил его с рельс. Так и не решил для себя. Обоих я больше никогда не видел. А ещё лучше, если бы никогда и не знал. Но, к сожалению, такие лёшки в том или ином виде живут среди людей.
***
Ну вот и всё. Скоро совсем рассветёт. Надо вставать, надо идти, надо жить. Месяц назад я вышел из самолёта в тёплую южно-калифорнийскую ночь. На расстоянии пяти часов лёта осталось занесённое снегом Торонто. Утром я должен был уже начать проект, который подрядился сделать для компании. С того дня работаю по десять-одиннадцять часов в день. На выходные – в Торонто. Если остаюсь здесь, то тогда и в выходной забегаю на работу – то одно вспомнишь или придумаешь, то другое, и хочется быстрее проверить. Жить можно. Можно жить. Сын школьник хорошо помогает по системной части, используя телефон и электронную почту. Вдвоём у нас дело спорится. Так-то я работаю в основном из дома, навещая клиентов по мере надобности, а остальное время соединяюсь с мощными компьютерами через Интернет или специальные линии. Но здесь особый случай. Это американское отделение крупной японской компании, свои секреты предпочитают за стены не выносить. Я делаю довесок к оборудованою, которое только через восемь месяцев увидит свет. Часть работы, связанную с математикой, буду делать дома. Потом вернусь, чтобы уже окончательно запустить всю систему.
Через двадцать минут я кручу педали велосипеда. Ещё минут двадцать пять, и я засяду в своём закутке, окружённый компьютерами, проводами, распределителями. И незаметно, в напряжении, пробегут очередные десять-одиннадцать часов жизни. И я их почти не замечу и не запомню. Но работать мне нравится. Беру проект целиком или самостоятельный кусок проекта, договариваюсь о цене, и делаю его как считаю нужным, добиваясь оговорённого договором результата. Чтобы выполнить проект, приходится заниматься и математикой, и системными разработками, и программированием одновременно – как говорится, на все руки от скуки. Попутно публикую статьи, кое-что патентую. В общем, нормально. Жить можно.
Всё ещё рано. Одинокий автомобиль стоит на перекрёстке, ждёт зелёного сигнала. В Арвайне они переключаются долго. И в Сиэтле. И в том городишке с дорожным названием – Федеральный Путь. И – где ещё?… Где же был этот непрерывный моросящий дождь и постоянная сырость?… Там ещё был такой весёлый мужик в гараже… Ванкувер? Да нет, это было где-то в США… Нью Хэмпшир? Не помню. Да какая разница... Хоть бы мне сроду не знать этих хэмпширов... Да только прижала жизнь в лихолетье, когда по всем швам трещала разграбляемая, отданная на откуп безжалостным “своим” и заморским победителям страна где я вырос. “Своим”... Какие они мне свои. Эти “свои” за холмом лошадь доедают... Да, как щелчком вышибла жизнь меня из родимых мест и забросило в чужое и неуютное далёка. Но человек такая тварь – цепляется, выживает, а то и более того. Главное – не останавливаться, двигаться и двигаться. Один раз живёшь, так и используй свою жизнь сам. А то много охотников чужими жизнями распоряжаться. Перебьются...
Пока мы стоим, подъезжает ещё один ранний велосипедист. Пожилой мужчина, почти старик, останавливается возле меня.
– “Не спится, парень?”, – вопрос, вообще говоря, не характерный для американцев. Но это Калифорния, маленький городок, народ здесь, кто победнее, простой и открытый. Я уже начинаю привыкать.
– “Не спится”, – просто отвечаю я. Акцент не удивляет его.
– “Мне тоже. Всё думаю”, – я с интересом смотрю на него. Наверное, ему есть о чём подумать. Судя по его виду и старенькому, со следами неумелой подкраски велосипеду, жизнь у него по крайней мере не очень обеспеченная.
– “Я тоже”, – теперь его черёд внимательно поглядеть мне в глаза.
Переключился светофор. Он кивает головой, пропуская меня вперёд. Я делаю жест, одновременно означающий и прощание и благодарность, и нажимаю на педали. Оглядываюсь назад. Старик замечает и машет рукой. Сворачиваю к спуску в долину, где вдоль реки идёт велосипедная дорожка. Река собственно и не река. Так, ручей с широким руслом, огороженный бетонным парапетом. В редкие зимние дожди здесь бывает много воды.
***
Я кручу педали, проезжая уже такие знакомые повороты, спуски, мосты. Под одним из них живёт бомж, опустившийся мужчина лет тридцати-сорока, точнее трудно сказать. Попозже, когда на дорожке наступит оживление от велосипедистов, утренних бегунов и ходоков, он выйдет к самой обочине и начнёт на виду у всех мочиться. Мимо будут двигаться люди, не замечая его. Так он заявляет миру о своём законченном существовании. Когда-нибудь и это надоест ему, как и всё остальное, за что он брался в своей жизни.
Человек должен двигаться к цели, чтобы оставаться человеком. К Своей Цели. Он не может останавливаться, таковы фундаментальные законы природы. А этот давно остановился и с тех пор больше не живёт. Человек рождён, создан эволюционно природой чтобы жить, чтобы двигаться и развиваться. Жизнь каждого человека – это генезис развития всего человечества, точно так же как в утробе матери он повторяет стадии эволюционного процесса, приведшего в итоге к человеку более-менее временами разумному. И начиная с того, чтобы просто заработать себе кусок хлеба, поднимаешься по ступеням своего развития и начинаешь уважать себя и свой разум, и ощущать свое человеческое достоинство и потребность в нём. И всё острее чувствуешь потребность в свободе и становится трудно дышать, если её не хватает. И в какой-то момент понимаешь, что готов платить за это цену, о которой раньше и помыслить не мог.
Всё в самом человеке. Всё, чтобы достойно прожить свою единственную и неповторимую жизнь. А что надо для этого? Да ведь главное чтобы особо не мешали и не лезли в мозги и душу. Не надо меня опекать, не надо обо мне заботиться. Я сам защищу себя – смешно даже думать, что кто-то это сделает для меня – но мне надо оружие, это должно быть моим правом. Если власть не может сделать так, чтобы у бандитов не было оружия, ну так пусть оно будет у всех кто хочет (да ладно, ладно,… я же понимаю что говорю…). Я сам могу заработать себе столько, что мне не надо будет думать о копейках. Но меня не должны душить налогами, на моей шее не должны сидеть ожиревшие и разложившиеся чиновники всех мастей, от которых зараза лёгкой наживы, моральной нечистоплотности и унижения достоинства людей распространяется по всему обществу. Я сам разберусь, что почём, и сделаю всё как надо, по-человечески, и для себя и где смогу для других. Решал же я как-то свои проблемы до сих пор. Ну и дальше смогу решать. Я верю в свой разум и в свою цельность и как животного, и как человека. И на кого человек действительно может и должен полагаться в этом мире, это он сам. И человек к этому стремится, но ему мешают. Не так уж сложно всё в этой жизни. Может человек сам разобраться во всём, сам за себя отвечать, сам за себя постоять когда надо, и договориться со своими собратьями для общих дел. Главное, чтобы он сам верил в это и чтобы руки у него не были связаны. А как раз свободу и эту веру в свой разум у него в первую очередь норовят отобрать. Кое-где даже накормить накормят. Ладно, ешь, разве ж хороший хозяин свою скотину будет гробить? Но свободу, это нет. Это только через ваш труп. Получается, судя по результатам…
Старик и бродяга… Чем-то похожи… Они живут в своей стране. Не сильно она им помогает, конечно. Вообще не помогает, что уж там говорить. А ведь держаться будут до последнего, скорее всего, уж очень много ниточек их связывает с этой страной. А помощь… Да они и не поймут, о чём это я. Всегда так по-звериному и было – сам за себя и не надейся ни на кого. Как сын говорит, человек, он кто – он зверь и есть, но его даже этого знания лишили, заставляют о себе чёрт знает что думать. И наверх тоже не пускают, чтобы действительно стать Человеком. Правильно он говорит, так и есть. Сам-то я до этого не дошёл. Мусора в голове много, что ли, по жизни накопилось, а он чувствует, что почём, как оно на самом-то деле… Сказать, что те двое любят свою страну?… Не знаю, но какие-то чувства к ней есть. Так ведь и у меня есть к своей. И как у них, у меня там было и хорошее, и мордой об стол привечали. Всё как у людей, как везде – обижаться не на что, зря народ обиды придумывает. Я таких много встречал.
А то, что меня чаще чем других “мордой об стол”, так это понятно, почему. Такие, как я, своими нигде не будут, потому как всегда сами по себе. Мне даже рта не надо раскрывать – люди всё равно чувствуют. А такое нигде не прощают. Так, терпят, где больше, где меньше, пока нужен. Со мной одним, что ли, так обращались и обращаются. Это как закон тяготения для сегодняшнего уровня развития людей и сегодняшней ситуации. Страна здесь не при чём.
Везде одно правило игры – выживай как можешь. И по-большому счёту это правильно – человек должен напрягать все свои силёнки, иначе одна дорога – вниз. Но правильно не совсем. Человек существо социальное, вся его эволюция на этом основана.
1 2 3 4 5 6 7