Будущее казалось уже забронированным. Поэтому Женя сегодня разговаривал с Егором, хотя вчера они перебросились парой обижающих реплик. Да и не обижающих: все были так близки друг другу, что могли говорить все, что угодно. И вообще в свете нависающего прекрасного будущего невозможно было сердиться друг на друга. Тем более, что в настоящем многое не нравилось...
- Эта история КПСС никому ведь не интересна, правда, Егор!
- Почему... Если б всю правду о Троцком. О Сталине. О лагерях. Это было, было бы всем интересно!
- Ну, кто ж тебе ее даст - всю правду! Они о себе никогда этого не расскажут... А Шахецкая-то! Помнишь, как вчера встала на защиту моего рассказа? Так трогательно-неудачно - как из детсада...
Егор сразу:
- Так из нее вообще выйдет хорошая жена, кроткая.
В глазах Жени добродушие сменилось агрессией, как будто свет в светофоре переключили.
- Ты что! Мне не нужна кроткая жена! Я не хочу потерять форму!
Егор пошел еще раз навстречу: значит, Надька подойдет, она резкая.
Но Женя и тут возмутился: как можно - он, Бояршинов, никогда не женится на общежитской!
"Пижон", - подумал Егор. Но в чем-то Бояршинов и прав. Лидия, она, как сестра... на всю жизнь.
Женя открыл папку и достал свой новый коллаж. Одна из купальщиц Дейнеки вырезана и любовно приклеена к ватманскому листу. А на причинном месте у девушки точно приклеена дверца с никелированной ручкой. Судя по суховатой графике - дверца вырезана из какого-то руководства по механизмам.
- Дашь перефоткать? - спросил Егор.
Бояршинов сказал резко: дескать, хитрый - хочешь разбогатеть на мне, ведь через двадцать лет это сколько будет стоить - такой коллаж, роскошь! Здесь цветение форм просто, монтаж выявляет скрытые сущности, как от столкновения двух элементарных частиц рождаются миры-при огромных скоростях.
Сказал и огорчился: Егор подумает, что я жадный, а ведь это все во имя прекрасного будущего, чтоб оно было еще прекраснее, не распыляясь в настоящем.
На самом деле Егор совсем не обиделся. Его-то будущее было еще прекраснее - даже без всяких коллажей.
5
На фольклорную практику их повез Солодкевич. Из вагона в Соликамске пересели в автобус и запели: "В первые минуты Бог создал институты, и Адам студентом первым был"... Они хотели сильнее обозначить свое присутствие здесь, в этом месте, и вообще - в эпохе. Казалось, что от слов песни, от выкриков Надьки и дирижирования Леонида Григорьевича они становятся еще студентистее. Потом пересели в тракторный прицеп, уже подверженный колхозной коррозии, и замолчали. Только хватались друг за друга во время резких бросков прицепа, скачущего по рытвинам. Лидии показалось, что Леонид Григорьевич слишком сильно прижался к ней, но тут их бросило в другую сторону, и она сама ударилась о Женю. Но в этом возрасте юноши не возражают, когда на них сваливаются фигуристые девушки.
На колхозной конторе висела цветная потрескавшаяся фанера: хохочущая женщина откинула голову под натиском чугунно прорисованных букв: "ЗДЕСЬ ШЬЮТ ИЗ КОЖИ". Ее немой смех словно означал: какое там шьют, но если уж шьют, то бегите отсюда ради всего святого! Мимо шел мужчина, слегка обглоданный местной жизнью: на закорках он нес старушку, глаза ее были закрыты. Лидия сразу спросила у проходящей мимо женщины: "Что-плохо ей?" "Нет, хорошо, - откликнулась собеседница. - Сын со свадьбы несет... гуляли два дня. Петровна вам потом попоет знаете как - вы ей только выпить поднесите".
Побросав рюкзаки и сумки в клубе, в комнате для кружковой работы, они бросились к речке. Вода в Вишере бежала так быстро, что это казалось неестественным. Бояршинов подумал, что, как в коллаже, река методом наложения втиснута в общий простодушный пейзаж. В воздухе чувствовалась вибрация силы и угроза от движения водяных мускулов.
К берегу неподалеку причалил плот, какие-то люди стали выгружать с него рюкзаки и походное снаряжение.
- До самого Ледовитого океана уже поселений нет, - сказал Солодкевич. - Откуда же эти приплыли, если в верховьях нет никого.
- Пойду выясню, - отозвался Егор.
Видимо, выяснение было настолько захватывающим, что он погрузился вместе с туристами на плот и исчез.
Ночевать отправились в клуб, а Солодкевич, отвечавший за жизнь и здоровье студентов, пошел на поиски Егора. Все уже улеглись вповалку на постеленное на полу сено, а комары вылетели на еженощный промысел, когда с берега Вишеры вернулся Леонид Григорьевич. Он был один и - судя по дыханию - опечален. Но печаль не могла до конца вытеснить его живость. Он чуть ли не с размаху упал рядом с Лидией, то есть с самого краю. И сначала затих. Только она начала всплывать к какой-то сияющей поверхности - привалился! И как-то всё молча, как бы нечаянно. Лидия очумела от перепада реальностей и тоже как бы нечаянно выставила локоть: "Надька, ну что ты - душно!" Солодкевич, несмотря на локоть, прижался еще плотнее. Тогда Лидия увесистой ручкой резко отмахнулась.
Утром Солодкевич встал свежий, первозданный. Губа, правда, у него была сильно разбита и распухла. Но он весело объяснял всем: Шахецкая как-то беспокойно очень спит, зовет Надьку, вот на губе и отразилась ее бурная внутренняя жизнь.
Егор появился как ни в чем ни бывало, но с огромной щетиной. Фая Фуфаева как-то даже величественно смотрела на подбредающего Егора. Она спала прекрасно. В свете обязательного сияющего будущего Егор напрасно что-то там такое исчезал, появлялся, выпивал, словно пытался уклониться от гарантированного счастья.
Солодкевич был человек мудрый. А мудрость всегда ведь выглядит просто: пять-шесть движений и семь-восемь слов. Он послал Егора в магазин - дал три рубля на вдохновляющую влагу. Остальным сказал:
- Работать будете вместе: Егор - для затравки фольклорной ситуации выпивать с бабушками, а вы все в это время не зевайте-записывайте.
Витька Шиманов от Аграфены Петровны с трепетом записывал: "Полный колос клонится к земле, а пустой свою голову к небу топорщит". Ему казалось, что перед ним раскидывается вечная мудрость, залог всего самого лучшего на земле. Вот оно добро народное!
Лидия карябала своими клиновидными рунами: "на розову траву, ой да на розову траву". И этот формализм ее мучил и опустошал. Розовая трава какая-то инопланетная, откуда это залетело, раздраженно думала Лидия. Народ... Он сплошь окружен всякой зеленью - хвоей, листвой, травой... Куда его тянет на декаданс?!
Фая величаво запечатлевала: "Девки молоденьки - глаза-смородинки", убеждаясь: сама-то она полностью соответствует этому определению. Гарантия светлого будущего крепла в ней с каждым записанным словом.
Надька у пожилых сестер Отеевых услышала:
Девки, пойте, девки, пойте,
Я старуха, да пою.
Девки, дайте по платочку,
Я старуха, да даю.
Пропев, бабки смущенно потупились.
- А вы не стесняйтесь, - подбодрила их Надька, ощущая, как от спорящейся работы по всему телу разливается уют.
- А вы нам плесните, - с безучастным видом сказала старшая сестра, словно это взбрело ей в голову только что, а так-то ничего, вроде, и не хочется.
- Егорушка! - крикнула в окно Надька. - Иди сюда!
Егор прибежал со скляницей от Аграфены Петровны - разделил остатки всем, включая себя. Ожившие сестры дружно запели:
Девки, дайте, девки, дайте
я старуха, да даю!
А Женя Бояршинов в это время лежал на солнечной полянке и сочинял по поручению Солодкевича программу отвального концерта. В знак благодарности нужно было подарить колхозникам прозрачное веселье, показать, что ученые люди тоже могут веселиться. Однако муравьи залезли Жене в нежные складки тела, а оводы пытались отсосать его кровь. Насекомые были на стороне фольклора. Не вынеся этой пытки, Женя бросился бежать. Налетел на Солодкевича и неожиданно заметил, что тот похож на шмеля или другое опыляющее насекомое: полосатый свитер и рыжие кудри просто жужжат в глаза.
Возле калитки Анны Герасимовны стоял слегка подвяленный фольклором Шиманов, покуривая с довольным видом: много поработал.
- Ты будешь что-нибудь свое читать на отвальной? - отеческим тоном спросил Женя.
Шиманов сразу оживился и начал:
- Ну, бей меня, народ мой, бей,
Но справку при себе, что ты народ, имей!
- Ну хватит, - сказал Солодкевич, - Хорошо. А может, лучше ваше это... про акулу?
- Как там у тебя, - подхватил Бояршинов, - "За мною акула плывет и хочет мною поужинать, вот. Но я эту тра-та-рам акулу- ударю в скулу"?
- В шершавую скулу, - довольный, поправил Шиманов Женю. - Нет, не поймут селяне. А вот Егор тоже может пригодиться, - сказал добрый Шиманов .- Он всего Ильфа-Петрова наизусть знает.
Солодкевич разбудил Лидию в шесть часов:
- Шахецкая, сегодня вы услаждаете наши желудки. Не забыли?
Она пошла умываться к медному рукомойнику, который задумчиво, по-мойдодырски растопырился возле крыльца. И вдруг Лидия поняла: вот почему "на розову траву"! На кошенину падал свет зари и окрашивал ее в бледно-кисельные тона. Умывальник же уверенно вносил в это высокое звучание свою густую зеленовато-окисленную ноту.
Лидия добросовестно разварила в мелкую труху рыбные консервы, добавив неизвестное количество соли. При этом ее укусила какая-то муха: глаз заплыл и упрямо отказывался смотреть. Женя попробовал варево и сказал:
- Лао-цзы бы после первой ложки с осла упал.
- Ну, во-первых, с мула, а во-вторых, как даос он испытал бы озарение, - серьезно сказал Солодкевич.
Из клуба выбежала Надька и закричала:
- Приближается ураган! Приближается ураган!.. Кстати, Лидия, что с глазом?
Весь день небо что-то угрожало, обещало, но только к вечеру исполнилось предсказание радиоточки: деревья падали с зубным хрустом, в одном месте обрушился электрический столб, не стало света. Студенты во мраке укладывались на ночлег. Солодкевич, как позапрошлою ночью, втиснулся рядом с Лидией, посмеиваясь:
- Вы ведь теперь у нас соль земли!
А Лидия ничего не отвечала, опустошенная кулинарными неудачами, оплывшим глазом и разрушающейся жизнью. Никто не смотрит в ее сторону, вернее смотрят, но каким-то аннулирующим взглядом.
В это время рванул с новой силой ветер, с жалобным кряком полетело очередное дерево за окном, по крыше хлестнул ливень. И тут три местных голубчика пропели бодро, упирая на свое родное "О":
- И ДОрОгая не узнает, какОв танкиста был кОнец...
Надька и Фая заспорили, кому завтра дежурить по кухне. Когда в их голосах возникли кликушеские тона, Егор взмолился:
- Прошу: не надо крови! Я так ее боюсь.
Лидия улыбнулась его миротворческим усилиям и тут же засопела. Солодкевич выждал, когда по всем телам пойдет гулять обобщенно-ровное дыхание и срежиссировал случайное прижатие к Лидии. Он был гораздо осторожнее, чем в своем предыдущем опыте. Лидия опять очнулась и лежала, раздуваемая сомнениями. С одной стороны, надо бы и начать какие-то объятия испытывать, почему бы и не Леонид Григорьевич... Он ей вполне нравился, если бы... зачем он не погуляет с нею вечером по берегу? Ну, сегодня была гроза, а вчера!.. "Ну, как я это представляю: сначала бы поговорили, а потом бы обнял. Я что - грелка ему?" Она забормотала что-то невнятное, легко лягнула коленом. Бедный преподаватель закряхтел и опять отполз в дальний угол, делая вид, что ну невыносимо прямо комарья налетело.
6
Скачком наступила осень.
- Фая Фуфаева беременна! - Надька, шепнувшая эту громокипящую новость Лидии, сама выглядела как воплощенное отрицание плодоносящей функции: постриженная под мальчика, в болтающихся на длинных ногах брюках, да и дохнула едким табаком прямо в щеку.
- Откуда ты знаешь?
- Каждую перемену ест яблоки... А меня Витька уже дважды просил замуж выйти. Я боюсь! Всю жизнь мать мне твердила: "Больно ты бойка, бойка - ой, в подоле принесешь! Вострая ты, Надька, смотри, родишь раньше времени!" Нагнала на меня страху...
Вчера Лидия столкнулась нос к носу с Солодкевичем. Все лето они не виделись. Как провели?.. А у вас как?.. Я с женой измучился. Tак вы же давно развелись? До сих пор сужусь (победный смешок). А вы, Лидия?.. А я к подруге в Москву...
Он пригласил ее в кино.
Лидия сколько раз плакалась Юлии в Москве: почему я такая несдержанная, испинала бедного Леонида Григорьевича, а Юля добавляла: "Лёнчика бедного".
Лидия вернулась из Москвы, подбодренная мыслью, что надо брать мужика голыми руками. Юлия не только словами подбодрила подругу, но и наглядно: полтора месяца перед Лидией разворачивался роман подруги с проректором МГУ. Юлия относилась к этому, как к сложному, утонченному аттракциону: захватывает дух, небо и земля меняются местами, а потом еще наступает мгновение понимания и преданности, которое от настоящих не отличишь!
- Когда в кино-то идете? В какое? - тормошила ее Надька.
- Слушай, ты, наверное, будешь смеяться, но я забыла, какое кино. Что-то очень известное. Сегодня в семь тридцать, в Доме железнодорожника.
- Ты что-то колеблешься, Лидия? Все равно иди - там все пройдет, Надька рассуждала, как гениальный полководец (ввязаться в битву, а там посмотрим). - Лидия, ты сейчас вся такая габаритная, красивая, я даже завидую... (Большие батальоны всегда правы).
- Ради Бога, Надька, я от родителей узнала, но ты больше никому... Леонид Григорьевич судился с женой... раздел имущества. Там столько мне непонятного: срезанная люстра, какие-то детские шапочки, которые вязала его мама. Это же для его детей? А он хочет отобрать! Одного ребенка он от жены отбирает себе. Папа сказал, что в мелочных мужчинах есть что-то смешное.
Надька пожала плечами: какая ерунда!
- Иди и ни о чем не волнуйся: Солодкевич скоро защитит докторскую денег вам будет навалом.
В Дом железнодорожника Лидия пришла, кажется, слишком рано. А потом она вдруг поняла, что до сеанса осталось пять минут - кругом забурлили струи входящей толпы. Солодкевича не было. Вдруг из человеческих струй оформился Александр Юрьевич Грач, рядом с ним, ну очень тесно, стояло какое-то эффектное создание в супер-модном болониевом плаще.
- Выручите меня, умоляю - на билет! Я тут случайно совсем шла мимо...
- Дорогая Лидия, разумеется!-жестом миллионера Грач протянул ей три рубля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18