Просто ужасную!
Все замерли. В хождении Аллы за Лидией был какой-то лунатизм, и ясно, что она - флегма - тянется к быстрой Лидии, а тут вдруг с таким горячим напором что-то хочет сообщить.
- Алла, что? - Лидия широко раскрыла глаза и руки в волосы спрятала.
- Говорят у нас во дворе, что Миша... да, он самый... с одним еще взрослым парнем... на Каме, на пляже... подходили к девочкам, снимали верх купальника, смотрели и обратно надевали!
Алла сама пожалела, что сказала это. Лидия была... словно бы море или озеро, которое спокойно, но в то же время всем своим цельным зеркалом колышется в своем ложе из берегов, из стороны в сторону, из стороны в сторону.
Галька смотрела на Лидию на предмет сильнее подружиться, отбить ее от этой Аллы-тихони. Например, на следующий год в классе! Помечтала она, перебирая пальцем по конфете в кармане платья. Как хорошо у Шахецких! Какие красивые мебельные штуки! Стол, как паук, круглый, черный, с гнутыми ножками...
Галька в последний раз сжала конфету в кулаке, сделав из нее сущее бесформие, и рывком протянула Лидии:
- Разделим на всех?
"Здравствуй, милая Юлечка! Получила твое письмо, сразу отвечаю. Папа на днях сказал одну очень умную вещь: "Ну, если Бог есть, чего уж он не покажется, чтобы не спорили много, - трудно, что ли, ему показаться!" А у вас в Москве что по этому поводу говорят?..
Мой день рождения прошел чудесно! Было двенадцать девочек... Самый лучший подарок мне сделала Галька: она начистила руками стакан семечек. Говорит, что запомнила мои слова: "Если б я была принцесса, то попросила бы подданных начистить по двадцать семечек, а вместе получилось бы очень много". Я этих слов совершенно не помню!
За Галькой бегает Вадик! Представляешь?! Недавно Галька рассказала, что еще весной она поскользнулась и упала, а двое парней ее подняли и стали отряхивать. И все это увидел Вадик! Так он наклеил ей на ботинки что-то такое, что никогда она уже не падает и не скользит. Представляешь?! Он ее приревновал, как...
...Прогноз погоды: температура плюс двадцать, ночью по области до ноля, возможны заморозки..."
"Милая Лидия! Получила сегодня твое письмо, вчера тоже получила от тебя письмо. Сразу отвечаю на главный вопрос твой: да, Роберт пытался меня обнять, но я сказала, что не люблю обнимончики. А на самом деле мне уже нравится другой. Его зовут Гера. Он очень умный, рассказал мне, что Мессинга в Германии спросили о будущем рейха, и он сказал правду. А здесь его не спрашивают о будущем СССР, потому что не сомневаются, что оно великое..."
В каждом письме к Юле Лидия писала, что тоскует по Киеву, но постепенно названия пермских улиц - Советская, Ленина, Коммунистическая, Орджоникидзе - становились все роднее и роднее. Она даже полюбила вечных ежей из грязных брызг на стеклах пермских трамваев. Вместе с родителями Лидия врастала в этот город, в свою эпоху. В пятьдесят шестом радовалась развенчанию культа личности Сталина, в шестьдесят первом - программе строительства коммунизма. Как же близко счастье: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме! Радовалась, как все.
О, нет, совершенно не так!
Никто не знал, что она после первой минуты радости вдруг на час-два заболевала. Спазмы и боли внутри подсказывали ей ужаться, стать меньше, незаметнее, чтобы опять без спроса не отобрали хорошее - как некогда отобрали родной Киев. Но спазмы рано или поздно отступали, необыкновенный аппетит возвращался, радость занимала насиженное место в душе, и уже будущий коммунистический трамвай весело катил среди зеленых древесных куп, а в этом бесплатном трамвае сидела Лидия со своими многочисленными друзьями, родственниками и просто знакомыми и незнакомыми пермяками.
Никто не подозревал, что ее мучают спазмы, сковывают боли. Наоборот, всем казалось, что Лидия - самая раскованная среди всех, что она с полнейшей непринужденностью и при этом без всякой развязности разговаривает с ровесниками и старшими. Но однажды мать закричала:
- Люди говорят: невозможно смотреть, как ты идешь из школы! Вслух разговариваешь с собой, жестикулируешь, что-то такое разыгрываешь, трясешь портфелем... Ты нас позоришь на весь город! Просто городская сумасшедшая! Ходи, как все - чинно и тихо! Ты давно уже не ребенок...
Лидия смутно вспомнила, о чем она вчера думала, идя домой из школы. Она читала в эти дни "Войну и мир", роман потрясал ее на каждой странице. Она шептала: "Князь Анатоль... Грудь не определена..." Ее собственная грудь - увы - была слишком уже определена. Ну и что, она ведь никого не толкнула, не сбила с ног, честное слово, ну что они такое говорят, городская сумасшедшая, городская сумасшедшая!
И садилась писать шестнадцатистраничное письмо Юле...
Алла - наоборот - любила, когда Лидия вела себя непосредственно. У Лидии просто движения быстрые, а у нее, Аллы, медленные.
В отличие от Шахецких семью Аллы Рибарбар никто никуда не ссылал, их предок после многолетней службы в царской армии сам выбрал Пермь - он был из евреев-кантонистов. От него ли передалось по родовой ветви это чувство раздерганности дней? Но только Алла плавными движениями будто хотела заколдовать время, которое рвет себя на цветные грязные клочки и беспорядочно кидает на нее и мимо нее. Или рядом с Лидией она забывала о материальных проблемах, которые навалились на них с мамой и братом после смерти отца? Лидия так общается, словно всё захватывает в вихре своих слов. Сначала Алла даже секунду сопротивляется, а потом отдается потоку, летит куда-то вместе с подругой... Когда Лидия говорит, такое ощущение, что каждое слово, как буравчик, в тебя вверчивается, но от этого приятно, как будто щекотка. Порой, слушая речи Лидии, хотелось все бросить и бежать куда-то, что-то кому-то дарить... И при этом Лидия очень умна, столько всего знает от родителей! А у Аллы мама совсем простая: медсестра.
Однажды Лидия рассказала подружке, как ее тошнит от мысли о мальчиках, а если кто-то конкретно появляется на горизонте, то прямо рвет перед свиданием... На Аллу этот рассказ произвел сильное впечатление: значит, и у Лидии есть проблемы! Оказывается, горе - не только в рваных ботинках...
2
В десятом классе вдруг появился новенький. Егор Крутывус. Он медленно ронял фразы, держал тяжелые мхатовские паузы. Лицо его, словно выстланное розовыми лепестками, говорило больше, чем слова:
- ...Сильнее всего. Меня поразило. У Канта: времени и пространства не существует! - веско поражал он Лидию.
Она почувствовала: поскольку он такой хрупкий, то свою мужественность выражает паузами - и раскладами безжалостного по выводам интеллекта. Помимо этого Лидия еще уловила две простые мелодии:
1. Вот я какой умный, и вы меня сразу признаете!
2. Возразите мне, пожалуйста! А то неуютно и страшно жить без времени и пространства.
Чтобы он успокоился, Лидия в самом деле возразила.
- Ну да! - хохотнула она. - Вот наш класс. А вчера тебя в нем не было. Ты сегодня появился. Значит, существуют и место, и час.
- Да, - сказал Егор, потом выдержал паузу (которой по Канту не существует). - Время и пространство - это лишь формы. Нашего восприятия. А ведь собаки видят мир без цвета и объема. У муравьев. Есть. Чувство. Запахоформы.
Запахоформы? Что-то у меня от муравьев есть, думала Лидия: в первые минуты, как только она увидела Егора, он уже предстал ей в окружении зеленых деревьев, и при этом вокруг ощущались медовые запахи лета... Лидия сразу поняла, что уже давно его знает, только не помнит, с каких пор, - как не помнит своего рождения.
На уроке Алла написала ей записку: "Крутывус - украинская фамилия?". "Да", - ответила Лидия и на перемене подошла спросить, давно ли он с Украины, но взамен выяснила лишь, как нужно - по Канту - воспринимать этот мир. Однако после алгебры она уже знала, что отец Егора был в оккупации, из-за чего не мог нигде устроиться на приличную работу. На физкультуру они оба не пошли, и Лидия выяснила, что семья Крутывусов переезжала с места на место и вот остановилась здесь, так как отцу дали квартиру.
Для того чтобы он вспомнил, как незапамятно они знакомы, она завела разговор о Киеве. Егор почувствовал доверие к Лидии и, рискуя показаться странным, неожиданно признался, что из-за частых переездов у него вообще не выросло чувство привязанности к одному городу:
- Я так. Предполагаю. Не хватило времени привязаться...
И тут судороги, спазмы от желания ужаться и стать меньше, незаметнее чтобы не разлучили с Егором - настолько сильной болью отозвались внутри, что Лидию сразу затошнило, у нее заболела голова. Такой силы приступа не было никогда.
- Что с тобой? - спросил Егор.
- Голова... Я пойду.
Дома Лидия забилась в свою комнату и долго отлеживалась. Чувство к этому новенькому было похоже на... словно это еще одна дверь в мир, через нее можно выйти в неизвестность и по-новому разглядеть все, но... потом это все отберут, как отобрали Киев? А поскольку человек еще больше, чем город, то Егор ей уже показался больше всего Киева, всей Украины, и если его отберут...
- Всю форму помяла! - процедила мать таким голосом, который страшнее всякого крика. - Школьную форму! И даже не заметила, что помяла.
Слишком много чести этим вещам, если все время их замечать, думала Лидия, но молчала. Как ни странно, но замечание матери исцелило ее от спазмов и тошноты. Глубина в бассейне, в Егоре, в море, а душа мамы - как пересохший бассейн. Прыгни ночью - разобьешься... Совсем другое было в Киеве, когда мама и Украина были одно и то же. Но и пригодилась мамина сухость, а то Лидия бы могла утонуть в этом глубоком море по имени Егор...
- Менделеев-то! Наивно хотел опровергнуть спиритизм. Комиссию создал, - говорил Егор после урока химии, а полкласса внимало ему. - Конечно, большинство духовидцев оказались - дурь в крапинку, но... несколько случаев в шок бросили старого прагматика...
Здорово он! Лидия в химии плохо разбиралась, но Алла помогала ей заучивать основные положения при помощи нехитрых смешных словечек: "Если мы соль булькнем в кислоту, то... а если булькнем в щелочь, то..."
И все только крякнули, когда, сами того не хотя, согласились участвовать в натуральном сеансе по вызову духов. И Лидия тоже. И Алла. Про тех, кто не пошел, Егор говорил снисходительно: испугались КГБ.
- Родина не похвалит за идеализм, - повторял он раз пять. - Но... не исключено, что в ходе эксперимента... мы придем к выводу: духов никаких и нету.
Договорились: все будет происходить на строго научной основе. Аллу посадили за протокол.
- Полное бесстрастие и не пропускать ни слова, поняла? - суховато наставлял Егор.
Там еще были: Галька со своим Вадиком, Володя из девятого "а" здоровяк и телохранитель Егора, Наташа Пермякова и братья Черепановы, которых Егор звал "братья Ч.".
- Прежде всего, - командовал он. - Надо снять кресты - иначе может ничего не получиться. Непонятная связь тут, но... Мы с вами наберем фактов и все проанализируем. У кого есть кресты?
Его стрекозиные глаза не глянулись Гальке. Она недавно нашла на полу в бане крестик и решила, что поносит его, раз нашла. Она была вообще-то даже некрещеная, Галька. Но интересно же: крестик. А тут что делать - надо покорно снимать его, крестик, к которому уже так привыкла.
Погасили свет и зажгли свечу. Лидия почувствовала, что у нее внутри вот такой трепет, как у огня свечи. "Да уж не боюсь ли я!" - натужно посмеялась она над собой.
Егор проследил, чтобы блюдечко равномерно нагрели, чтобы круг на бумаге был очень круглым (духи иначе могут обидеться), чтобы все буквы и цифры оказались строго по кругу.
Кто-то спросил: букву Ё писать?
- "Ё" введено недавно, - важно сказал Егор, - Карамзиным. А духи тонкие сущности и с трудом воспринимают все новое. Сами посудите, они же тысячи лет живут.
В воздухе носилось тайное смятение. Конечно, все тут были такие смелые - бросили вызов опостылевшему материализму, который на каждом шагу вбивают в школе. Но в то же время всем хотелось надежности и уверенности. Они еще не понимали, что чудо составляет одно целое с надеждой, а не с надежностью. Да и кто способен понять это в юности?!
Только расслабили пальцы и дотронулись до перевернутого блюдечка, оно заскользило, как будто обрадовалось прикосновению. И побежало от буквы к букве. Лидия почувствовала мгновенный ожог изнутри. Втайне она надеялась, что все это шутки.
- Неосознанные акты идеомоторики, - бормотал Боря Черепанов, отчаянно скрывая нотки беспомощности в голосе, - Подсознательные... психические... процессы.
Не обращая внимания на эти научные заклинания, блюдечко еще быстрее заскользило по алфавиту, делая короткие остановки.
- Это все можно объяснить материалистически, - продолжал Боря.
- Тише, - цыкнул Егор. - Оно обидится.
Всех охватило состояние колючей нервности.
Наконец, блюдечко выдохлось и замерло. Лидия прочла: "Уберите этого здоровилу".
Здоровилой был только один Володя, телохранитель Егора. Но он начал возмущаться: сижу, никому не мешаю, добросовестно участвую в этой... цепи индукторов.
- Вол, быстро в другую комнату или на кухню! - запаниковал Егор. Духи, они обидчивые и гордые.
Точно: четверть часа блюдечко не двигалось, хотя Володя ушел на кухню.
Потом замелькали: Б - Л - Я. Получалось что-то неприличное. Ничего, успокаивал Егор, они иногда ругаются.
- Пора спрашивать, как его зовут, - скомандовал Егор.
Оказалось: Айосья.
- Алла, пиши! Ему четыре тысячи лет. Нет, четыре тысячи и триста лет! Молодой, - тут Егор огорчение выразил на своем лепестковом лице. - Но выжмем из него все нужные сведения.
- А не вызвать ли нам Пушкина? - спросила Лидия.
- Нет, лучше Сталина! - предложил Боря.
- Сколько мне осталось жить? - вдруг громко спросил Егор.
Все замолчали, защищаясь от смысла вопроса. На секунду как бы всех убило. Очнувшись через мгновение, они замахали на Егора свободными от блюдечка руками. Посыпались какие-то вялые, желто-серые слова:
- Ну, ты даешь...
- Куда хватанул...
Егор успокоился, расслабившись лицом, когда Айосья выдал: "Погибнешь в сорок пять, а умрешь в пятьдесят". От щедрой бездны времени даже голова закружилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18