- Да, повезло Лидочке с мужем, - вздохнула одинокая Надька.
Веня Борисов в последний год очень изменился: пузо запузырилось через ремень, под челюстью отвис лоснящийся мешок - в общем капитализм ему даром не дался. Быть во главе первого в городе кооператива - это значит заключать много сделок, при этом выпивая и поедая много чего. Видно было, что душа его к этому не лежит, но ведь надо пробивать новые тропинки в экономике.
- Сейчас выпью и всю правду скажу, - трагически провозгласил Веня.
- Правду или истину? - возник со своим вечным вопросом Егор.
- Человеку в семье одному нельзя быть счастливым, если счастливы, то оба, - начал читать из воздуха Веня. - Не одной Лидии повезло, а им обоим.
- Ничего, подходящая истина, - похвалил Егор, и выпил, как выпал с высоты.
Володя с горой дымящихся тостов зашел в гостиную:
- В организме всегда присутствует полпроцента алкоголя!
- Что-то маловато, - ответила Лидия.
- Нет, не маловато, не маловато, - немедленно откликнулся Алеша.
- Давайте выпьем за то, что Лидия для нас - половина Перми! предложил кто-то.
- Вот это сказано! Я так ни в жизнь... - восхитилась быстро окосевшая Инна.
Егор презрительно скривился: мне бы вот время выбрать, собраться с мыслями и эмоциональной сферой, я бы такой тост...
Боря сходил к соседям за гитарой, загладил струны и запел:
Нынче день какой-то желторотый,
Не могу его понять...
Голос у Бори оказался таким красивым, что все опешили. Голос этот как бы жаловался, что попал не по адресу - не в ту грудь, не в то горло, но если уж очутился, то придется жить здесь до конца.
Вадик думал: как это Боря столько стихов выучил? А я две строчки запомнить не могу!
Володя думал: Боре надо было, как родился, взять гитару и сразу петь, а он вместо этого книги читал. Думает, что книги - главное. А ведь есть кривая насыщения чтением, адиабатическая кривая: чем больше читаешь, тем меньше мыслишь.
Вдруг Боря резко прижал струны, задавив звук, и сказал:
- Этот сиреневый бант на гитаре уместен... Мы привыкли считать это пошлостью. Но пошлость - это самодовольство... А этот бант еще напоминает школьные годы, но уже говорит, что вот такие искусственные цветы будут на наших могилах.
Веня пухлым кулаком колотил Володю по груди и кричал:
- Ты скажи мне: выдержит СССР перестройку, выдержит ломку, выдержит?..
Лидия думала с опаской: страна-то выдержит, а вот грудь моего мужа... Стучал бы ты в свою грудь, а не в Володину.
5
После смерти отца Лидия съехалась с матерью. Алеше сказали, что дедушка лег в больницу. А Лидия поймала себя на том, что избегает звуковых сочетаний с МР: смерч, смердеть, мрак, даже "морда" и "море" и те казались ей словами горестными, имеющими отношение к смерти. На уроках ей трудно стало искренне воспевать трепет жизни. Она заметила вдруг, что на прежде любимую тему - "Слово о полку Игореве" - говорит механически, без искренности.
Однажды Лидия остро позавидовала коллеге, у которой сын - дворник! Та жаловалась: февралик, плохо учился. А Лидия думала: счастливая: сын у нее дворником работает! Зря я с Бояршиновым смеялась тогда над безумием Ленина - после инсульта, когда он буквы забыл... Над болезнью нельзя смеяться. Алеша вон каким родился. Если б он мог учиться в школе - хотя бы и плохо, если бы мог работать!..
С другой стороны, есть слепые на свете, им, может, труднее, чем Алеше. В секонд-хэнде вчера она наблюдала, с какой ловкостью покупал одежду слепой. Он брал в руки вещь, затем ходил пальцами по всем ее закоулкам: проверял карманы, не порваны ли, обшлага - не замахрились ли. Когда вещь оправдывала себя на ощупь, он задавал вопрос в сторону ближайшего дыхания: "Цвета какого это?" - "Темно-зеленый, очень хороший", - отвечала Лидия. Но слепого темно-зеленый не удовлетворил, он бросил куртку обратно, взял другую...
Лидию снова потянуло в секонд-хэнд, кстати, он находился в Доме культуры слепых. Сам дом был весь облеплен сверкающей крошкой, и она своим отраженным от неба сиянием словно олицетворяла идею лишенности зрения. Сбоку аккуратно висела фанерка, трафаретными буквами извещающая: "Одежда из Европы и Америки! Цены ниже всякой разумности".
В бывшем гимнастическом зале пыль искрилась, как снаружи облицовка. Люди ходили от стола к столу. У них лица грибников, внезапно поняла Лидия. Вот эту куртку хорошо бы Градусову, - Лидия с десятиклассниками ставила спектакль "Суд над Бродским". Есть фотография, где Иосиф в такой же куртке...
Около Лидии примостилась женщина с пропечатавшимся пенсионным выражением во всем облике. Она достала из сумочки маникюрные ножницы и стала быстро, ловко срезать бисеринки с рваной кофты. Крупное тело Лидии, как щит прикрывало ее от взглядов двух торговцев, которые неутомимо вспахивали своим вниманием каждую линию зала. Один из продавцов держал в руке карманный англо-русский словарь. Лидия вспомнила, как в прошлом году плыли с Володей на пароходе, где-то остановились рядом с пароходом американских туристов. С нею заговорил один американец с фотоаппаратом, и она - благодаря своей раскованности - тоже по-английски отвечала: муж (хазбент) спит в каюте (слип). Американец понял, что она хочет его в мужья, забегал по палубе, замахал: согласен, да, увезет ее в Америку! Тут вышел Володя, зевнул, обнял Лидию - американец стушевался, быстро сделал вид, что просто хотел сфотографировать...
- Внучка у меня фенички делает, - шептала женщина, протягиваясь к уху Лидии. - Набор искусственного жемчуга - три тысячи, - как буханка хлеба. Государство обворовало нас, а мне нельзя? Пенсии не хватает на прожитье.
Сияющие ножницы, совсем вросшие в пальцы, не вдавались в лишние размышления, они работали, не давая бисеру ни одного шанса укрыться.
Лидия вдруг подумала: "Я вчера купила Алеше куртку - без одной пуговицы. Завтра этот секонд-хэнд последний день торгует. Значит, эти двести курток они уже не продадут. Я возьму вот эту пуговицу". Двумя скрюченными пальцами она схватилась за пуговицу, и вдруг словно обезумела. Как бы со стороны Лидия увидела собственные руки, когтящие тисненый кругляш: к куртке злосчастная пуговица была намертво прикручена стальной проволокой. Пальцы крутили и дергали добычу, действовали совершенно самостоятельно... Лидии казалось, что ее глаза превратились в телекамеры и снимают эпизод, к которому она сама не имеет ни малейшего отношения...
Внезапная боль вернула Лидии чувство самое себя. Проволока в последнем отчаянии выставила раскрутившиеся от дерганий твердые усы - вцепилась, как верный пес собственности, вонзилась глубоко в тело, до самой кости! Лидия вернулась в себя еще раз, потерялась, снова нашлась. Гневно отшвырнув пуговицу, она принялась зажимать пульсирующий красный фонтанчик. Наконец, ей удалось соорудить на иссеченных пальцах корявый узел из носового платка и, забыв про куртку для Градусова-Бродского, Лидия двинулась к выходу. В голове стучало: " Как это я могла?! Я, человек, ставящий спектакль по суду над Бродским?!" Казалось, чернота, поселившаяся в душе, останется теперь в ней навсегда.
В первую очередь о случившемся она рассказала сыну.
- Нет, не украла, мамочка, и палец не разрезала, и кровь не полилась. Мамочка, нет! - Алеша хотел сделать все бывшее не бывшим и испуганно уговаривал ее успокоиться.
Друзьям Лидин рассказ пришлось слушать снова и снова. Володя, которому Лидия каялась чаще других, в конце концов назвал эту историю "похищением века". А Егор примерно на восьмой раз посоветовал:
- Ну, украла пуговицу, и ладно. Больше месяца переживать не стоит!
Володя сорвал уже три листовки русских неофашистов с броскими заголовками: "Россия ждет твою волю!" Он бормотал: "Уже дождались - вот она, моя воля". Они ходили с Лидией по магазинам и то и дело натыкались на эту пакость. Одна листовка была приклеена очень прочно, как-то не по-русски, хотя звала русских быть еще более русскими. Даже изображенный на ней молодой сердитый красавец с мечом был какого-то эсэсовско-нордического типа.
- Если б они поразмыслили хоть на атом, - сказала Лидия, - то нарисовали бы что-то более курносое, конопатое.
Листовка никак не отрывалась. Лидия достала из сумочки ключи и стала часто-часто зачеркивать острой бородкой.
- Помнишь, я писала в одной статье: "Вы против охаивания истории? Опровергните хоть один факт из "Архипелага"!"
- А молодежь выражается гораздо сильнее! - сказал Володя. - Просто пишут поверх листовок: "Пидоры спирохетные".
Они проходили мимо Дома культуры слепых. И Володя объявил приготовленную приятную весть:
- Ты больше не будешь бегать по секонд-хэндам. Мне предложили читать гидродинамику в Париже. На полгода!
Лидия почувствовала, что сердце ее затопило радостью. И в этот самый миг палец, который давно зажил, вдруг задергало, будто кто-то потянул за вросшую в него невидимую нитку. Но Лидия не обратила на это никакого внимания.
6
В первом письме из Парижа Володя зачем-то много написал про отсутствие красивых женщин: мол, любую пермскую работницу одень по-европейски - и она засияет на пол-Парижа. Лидия только на секунду встала в тупик от такой озабоченности, потом вспомнила, что и сама в командировках, не видя мужа какое-то время, начинала внимательно смотреть на красивых мужиков, опять-таки напоминающих ее мужа.
Веня, обыкновенно любивший и умевший истощать себя работой, пришел необычно рано - в пять вечера. Он только что купил "вольво", но знал, что Лидии об этом лучше не говорить, а то увязнешь в объяснениях, чем нехороша была "ауди".
- Поедем в какой-нибудь бар, посидим! - предложил он.
- Представляешь, - собираясь, рассказывала Лидия, - Володя пишет, что во Франции нет красивых женщин, зато одних литературных премий больше тысячи!..
Она могла говорить что угодно, у Вени все равно было ощущение, что невидимый кондиционер очищает воздух.
Некоторое время ехали молча. Лидии показалось странным, что Веня рулит рассеянно, словно вот-вот бросит руль. Наконец, как бы между прочим он спросил:
- Помнишь Наташу Пермякову? Ты должна ее знать.
Лидия вспомнила: бегущее вдоль ряда цифр и букв блюдечко, тьма, Галька, снимающая крестик, пламя свечки, сухонькие прямые пальчики точеные такие... Это и была она, Ната.
Лидия вдруг испугалась спросить, почему Веня вдруг заговорил о Наташе. Они промолчали весь остаток пути. Лидия смотрела за окно и вспоминала, как Володя говорил ей: "В детском саду я был влюблен в одну девочку, которая писалась в постель и все над ней смеялись". А Наташа Пермякова еще в школе страдала почками. Ну и что?
В ресторане Веня заказал коньяк "хенесси", салат из креветок, жюльен и по европейской котлете. Он не спрашивал у спутницы, что именно она хочет, потому что видел: Лидии не до этого, она уже набирает обороты...
Она выпила, совсем даже не соблюдая рекомендаций: погреть коньяк в руках, подержать во рту. Она его хлобыстнула прямо в рот и жадно, без тонкостей, набросилась на закуску, чтобы хоть на секунду оттянуть предстоящий разговор.
Вене хотелось вдеть в уши Лидии - смуглые и отливающие изнутри атласом - сережки с бриллиантами, которые лежали в коробочке. Эту коробочку он терзал в кармане, не решаясь достать. Так и не смог решиться.
- Надо же, нищие ездят за границу, а мне некогда выбраться! неожиданно ляпнул Веня.
Но Лидия никогда не считала себя и Володю нищими... Она ждала начала настоящего разговора. И дождалась.
- По Интернету сообщили, - осторожно проговорил Веня, - что видели твоего Володю в Париже.
Лидия молчала, и он поспешил пройти самое тяжелое место разговора:
- Странно, что для встречи с Пермяковой ему надо было уехать во Францию.
Внутри у Лидии росло ощущение, что она Володю никогда в жизни не видела - не было его ни в кругу друзей на фоне зеленой рощицы, ни в пустынном пейзаже зимней улицы, ни все эти долгие годы. А Веня говорил, говорил: Наташа приехала работать гувернанткой... "О пэр" - вот как это называется... Можно бы отправить Алешу в Европу... Там уже разработаны компьютеризированные способы лечения... Исправляют катастрофы интеллекта... Веня делал рассчитанные паузы для ответных реплик. Но Лидия молчала.
Она не заметила, как оказалась дома. Ей хотелось замереть, ничего не испытывать, не чувствовать. Ощущение жизни больно обдирало изнутри.
Она набрала номер переговорной станции и заказала Израиль.
- Ты размахнулась, Лида, - сказала испуганно Анна Лукьяновна. - Володя оставил нам не так много денег.
- Сейчас, мама, ты все узнаешь, о своем Володе!
- Может быть, все-таки он наш, - пыталась образумить ее Анна Лукьяновна.
- Был наш! - скандально закричала Лидия.
Лидия обрушила на Аллу: спиритический сеанс, Париж, Володя, Наташа Пермякова, ночное недержание (Алеша и Анна Лукьяновна терпеливо слушали все это), Веня Борисов, Интернет...
- Нет, мамочка, - строго откорректировал Алеша. - Не интер-нет, а интер-да.
И тут он очень испугался, потому что мама жестом руки от него отмахнулась. Такого в его жизни не было никогда. Он встал в угол между книжным шкафом и тумбочкой и завыл, призывая на помощь покойную овчарку Дженни.
- Не помню я никакой Наташи, - сердито говорила Алла. - Кто такая?
- Да какая разница! Вене по сетям сообщили, что в Париже она гувернантка.
Анна Лукьяновна заметила нервно: эти мужики так любят прогресс Интернет, виртуал! Не видят дураки, что от прогресса мир стал, как большая деревня, - не спрячешься: не успели Ванька с Манькой загулять на том конце села, а здесь уже знают...
Из Израиля прозвучало:
- Лидия, ты же сама говорила: Цветаеву бросали, Ахматову... А мы-то чем лучше?
- Оставить меня одну с Алешей! - кричала Лидия. - А от кого я родила?! Из-за сына я не защитилась, работаю на полставки, денег нет... Даже Веня сказал, что мы нищие!
- Какой негодяй, - воскликнула Анна Лукьяновна. - А еще старый друг!
- Ну, Лидочка, давай сосредоточимся на хорошем: приезжай ко мне в гости, в Иерусалим, я тут тебя сосватаю - есть несколько кандидатур.
- Так они у тебя все в кипах, наверное, - попробовала пошутить Лидия, - мне придется гиюр принимать. Я же не могу считаться еврейкой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18