Билли Смолбери - один из тех, кто ехал в телеге, - разыскал и притащил лестницу, и Марк Кларк взобрался по ней и уселся рядом с Оуком. Там, наверху, можно было прямо задохнуться от дыма, и Марк Кларк, малый проворный, втащил наверх поданное ему ведро воды, плеснул Оуку в лицо и обрызгал его всего с головы до ног, а тот продолжал сметать горящие хлопья, теперь уже обеими руками, размахивая длинной буковой веткой и клюкой.
Толпившиеся внизу люди все так же суетились, стараясь что-то сделать, чтобы потушить пожар, но по-прежнему без всякого толку. Суетящиеся фигуры, окрашенные в кирпичный цвет, отбрасывали резко очерченные, причудливо меняющиеся тени.
В стороне, за самой большой скирдой, куда почти не проникал свет пламени, стояла лошадка, на которой сидела в седле молодая женщина. Тут же рядом стояла другая женщина. Обе они, по-видимому, нарочно держались подальше от огня, чтобы не пугать лошадь.
- Это пастух, - сказала женщина, стоявшая возле всадницы. - Ну да, пастух. Поглядите, как блестит его крюк, когда он бьет по скирде. А вон блузу-то его, бог ты мой, уже в двух местах прожгло. Молодой, красивый пастух, мэм.
- Чей же это пастух? - звонким голосом спросила всадница.
- Не знаю, мэм.
- Но кто-нибудь, наверно, знает?
- Никто не знает, уж я спрашивала. Говорят, не здешний, чужой.
Молодая женщина выехала из-за скирды и с беспокойством огляделась по сторонам.
- Ты как думаешь, рига не может загореться? - спросила она.
- Джан Когген, как по-вашему, рига не может загореться? - переспросила другая женщина стоявшего поблизости человека.
- Теперь-то уж нет, я думаю, можно не опасаться. Вот ежели бы та скирда загорелась, тогда и риге не уцелеть... А так бы оно и было бы, коли б не этот молодой пастух, вон он сидит на той самой скирде и молотит своими длинными ручищами, ровно твоя мельница.
- И как ловко орудует, - сказала всадница, глядя на Габриэля через свою плотную шерстяную вуаль. - Я бы хотела, чтобы он остался у нас пастухом. Кто-нибудь из вас знает, как его зовут?
- Кто ж его знает, никто его здесь никогда не видел.
Укрощенный огонь начал затихать, и Габриэль, убедившись, что ему больше нет надобности восседать на своем высоком посту, собрался слезать.
- Мэрией, - сказала молодая всадница, - ступай туда, он сейчас слезет, и скажи, что фермер хочет поблагодарить его за то, что он нас выручил.
Мэрией подошла к скирде как раз в тот момент, когда Оук сошел с лестницы. Она передала ему, что ей было поручено.
- А где ваш хозяин, фермер? - осведомился Габриэль, оживившись при мысли, что для него может найтись работа.
- Не хозяин, а хозяйка, пастух.
- Женщина - фермер!
- Да и еще какой богатый фермер! - подхватил кто-то из стоящих рядом. Недавно в наши края приехала откуда-то издалека. Дядюшка у ней внезапно скончался, вот ей его ферма и досталась. Старик деньги полпинтами мерил, так кружками и считал, а она теперь, говорят, со всеми кэстербриджскими банками дела ведет. Ей в кинь-монету можно не как нам, грошами, а золотыми играть.
- Вон она там, на лошади, лицо черным покрывалом с дырочками закрыто, сказала Мэрией.
Оук, весь грязный, черный, сплошь облепленный копотью, в прожженной, дырявой, промокшей насквозь блузе, с обугленным и укоротившимся, по крайней мере, дюймов на пять, на шесть пастушьим посохом, смиренно, - тяжкие превратности судьбы сделали его смиренным, - приблизился к маленькой женской фигурке, сидевшей на лошади. Он почтительно, но вместе с тем молодцевато приподнял шляпу и, остановившись у самых ее ног, спросил нерешительным голосом:
- Не требуется ли вам пастух, мэм?
Она подняла шерстяную вуаль, закрывавшую ее лицо, и уставилась на него круглыми от изумления глазами.
Габриэль и его жестокая милая, Батшеба Эвердин, очутились лицом к лицу.
Батшеба молчала, а он повторил машинально упавшим, растерянным голосом:
- Не требуется ли вам пастух, мэм?
ГЛАВА VII
ТАК ОНИ ВСТРЕТИЛИСЬ. БОЯЗЛИВАЯ ДЕВУШКА
Батшеба отъехала в тень. Она и сама не знала - смешно ей, что они вот так встретились, или скорее неприятно, - уж очень все это неловко получилось. В ней шевелилось как будто и чувство жалости, а вместе с тем что-то похожее на чувство торжества: вот он в каком положении, а я... Она не испытывала никакого замешательства, а то, что Габриэль признался ей в любви в Норкомбе, она вспомнила только сейчас, когда, увидев его, подумала, что вот ведь она совершенно забыла об этом.
- Да, - тихо промолвила она, повернув к нему с важным видом слегка зарумянившееся лицо. - Мне нужен пастух. Но...
- Вот он как раз то, что надо, мэм, - веско заявил один из сельчан.
Убежденность действует убедительно.
- Да, да, верно, - решительно поддержал второй.
- Самый подходящий человек, - с воодушевлением подтвердил третий.
- Лучше не найти, - с жаром подхватил четвертый.
- В таком случае скажите ему, чтобы он поговорил с управителем, распорядилась Батшеба.
И все стало на свое место и свелось к делу. Чтобы придать этой встрече подобающую ей романтическую окраску, требовались более подходящие условия летний вечер, уединенность.
Габриэлю помогли разыскать управителя, и они отошли с ним в сторонку потолковать, и все время, пока у них шел этот предварительный разговор, Габриэль старался унять трепыхание в груди, вызванное неожиданным открытием, что эта неведомая ночная богиня Астарта, о которой он слышал такие странные речи, оказывается, не кто иной, как хорошо знакомая ему, обожаемая Венера.
Огонь унялся.
- После такой неурочной работы я предлагаю вам всем немножко подкрепиться, - сказала Батшеба. - Заходите в дом.
- Оно конечно, мисс, неплохо бы перекусить да выпить, - отозвался один за всех, - да только нам куда вольготнее было бы посидеть в солодовне Уоррена, ежели бы вы нам туда чего-нибудь прислали.
Батшеба повернула лошадь и скрылась в темноте. Крестьяне гурьбой двинулись в поселок, и у скирды остались только Оук с управителем.
- Ну вот, как будто и все, стало быть, мы уговорились, - сказал наконец управитель. - Я пошел домой. Доброй ночи, пастух.
- А вы не могли бы меня на жилье устроить? - попросил Габриэль.
- Вот уж чего не могу, того не могу, - отвечал управитель, стараясь поскорей увильнуть от Оука, точь-в-точь как благочестивый прихожанин от блюда с доброхотными даяниями, когда он не собирается ничего давать. Ступайте прямо по дороге, уткнетесь в солодовню Уоррена, они туда все сейчас угощаться пошли; там, верно, вам что-нибудь укажут. Доброй ночи, пастух.
Управитель, который, по-видимому, сильно страшился возлюбить ближнего, как самого себя, зашагал вверх по склону холма, а Оук направился в селение. Он все еще никак не мог опомниться от этой встречи с Батшебой. Он радовался, что будет жить поблизости от нее, и в то же время был совершенно ошеломлен тем, как быстро такая молоденькая, неопытная норкомбская девушка превратилась в невозмутимую властную женщину. Впрочем, некоторым женщинам только недостает случая, чтобы показать себя во весь рост.
Тут Габриэлю пришлось оторваться от своих мыслей, чтобы не сбиться с дороги, - перед ним было кладбище, и он пошел по тропинке вдоль ограды, где росли громадные старые деревья. Тропинка поросла густой травой, которая даже и сейчас, в заморозки, заглушала его шаги. Поравнявшись с дуплистым деревом, которое даже среди всех этих старых великанов казалось патриархом, Габриэль увидел, что за ним кто-то стоит. Он продолжал идти, не останавливаясь, но случайно наподдал ногой камень, и тот откатился со стуком. Фигура, стоявшая неподвижно, вздрогнула и попыталась принять небрежно-беспечный вид.
Это была очень тоненькая девушка, в легкой не по сезону одежде.
- Добрый вечер, - приветливо сказал Габриэль.
- Добрый вечер, - ответила девушка.
Голос оказался необычайно пленительным, низкого, бархатного тона. Такие голоса любят описывать в романах, но в жизни их редко услышишь.
- Будьте так добры, скажите, пожалуйста, попаду ли я этой дорогой в солодовню Уоррена? - спросил Габриэль, которому действительно нужно было узнать, туда ли он идет, но кстати хотелось еще раз услышать этот мелодичный голос.
- Вы правильно идете. Вон она там, внизу под горой. А вы не знаете... Девушка на секунду замялась. - Вы не знаете, до какого часа открыта харчевня "Оленья голова"?
По-видимому, приветливость Габриэля подкупила ее, так же как его подкупил ее голос.
- Я не знаю, где эта "Оленья голова", никогда про нее не слышал. А вы хотите попасть туда сегодня же?
- Да. - Девушка опять замялась.
В сущности, продолжать разговор не было необходимости, но из какого-то смутного желания скрыть свое смятение, спрятаться за ничего не значащей фразой ей явно хотелось еще что-то добавить, - так поступают простодушные люди, когда им приходится действовать тайком.
- Вы сами не из Уэзербери? - робко спросила она.
- Нет. Я новый пастух, только что прибыл.
- Пастух? Вот не сказала бы, вас можно за фермера принять.
- Нет, всего-навсего пастух, - с мрачной решительностью отрезал Габриэль, и мысли его невольно устремились к прошлому. Он опустил глаза, и взгляд его упал на ноги стоявшей перед ним девушки, и тут только он увидел узелок, лежавший на земле. Она, вероятно, заметила, что взгляд его задержался на нем, и пролепетала робким, просительным тоном:
- Вы никому из здешних не скажете, что видели меня тут, не скажете, правда, ну хотя бы день или два?
- Конечно, не скажу, если вы не хотите.
- Спасибо вам большое, - сказала она. - Я бедная девушка, и я не хочу, чтобы обо мне люди судачили. - Она замолчала и поежилась.
- В такой холодный вечер вам следовало бы одеться потеплей. Я вам советую, идите-ка вы домой.
- О нет, нет. Пожалуйста, я вас прошу, идите своей дорогой и оставьте меня здесь одну. Большое вам спасибо за то, что вы так сказали.
- Хорошо, я пойду, - сказал он и прибавил нерешительно: - Раз вы сейчас в таком трудном положении, может, вы не откажетесь принять от меня вот этот пустяк? Тут всего-навсего шиллинг, все, что я могу уделить.
- Да, не откажусь, - с глубокой признательностью ответила незнакомка.
И протянула руку. Габриэль протянул свою. И в тот момент, когда она, коснувшись его руки, повернула свою ладонью вверх, Габриэль, взяв ее руку в темноте, чтобы положить монету, нечаянно нащупал ее пульс. Он бился с трагической напряженностью. Ему нередко случалось нащупывать такой учащенный, жесткий, прерывистый пульс у своих овец, когда пес загонял их до изнеможения. Это говорило о чрезмерном расходовании жизненной энергии и сил, а их, судя по хрупкому сложению девушки, было у нее и так слишком мало.
- Что с вами такое?
- Ничего.
- Что-то, должно быть, есть?
- Нет, нет, нет. Пожалуйста, не проговоритесь, что видели меня.
- Хорошо, буду молчать. Доброй вам ночи.
- Доброй ночи.
Девушка осталась стоять, не двигаясь, прислонясь к дереву, а Габриэль пошел вниз по тропинке к селению Уэзербери, или Нижней Запруде, как его здесь называли. У него было такое чувство, как будто он соприкоснулся вплотную с каким-то безысходным горем, когда рука этого маленького, хрупкого существа легла в его руку. Но на то и разум, чтобы не поддаваться минутным впечатлениям, и Габриэль постарался забыть об этой встрече.
ГЛАВА VIII
СОЛОДОВНЯ. ПОГУТОРИЛИ. НОВОСТИ
Солодовня Уоррена была со всех сторон обнесена старой стеной, густо поросшей плющом, и хотя в этот поздний час от самого дома мало что было видно, его темные резкие очертания, отчетливо выступавшие на вечернем небе, достаточно красноречиво изобличали его назначение и свойства. Покатая соломенная крыша, свисавшая бахромой над стенами, сходилась в середине углом, увенчанным небольшим деревянным куполом наподобие фонаря и обнесенным со всех четырех сторон решетчатыми навесами, из-под которых, медленно расплываясь в ночном воздухе, струился пар. Оков в доме спереди не было, и только через маленький, заделанный толстым стеклом квадратик над входной дверью, пробивались полосы красноватого света, которые тянулись через двор и ложились на увитую плющом стену. Изнутри доносились голоса.
Оук долго шарил рукой по двери, как ослепший Елима-волхв. Наконец он нащупал кожаный ремешок и потянул за него; деревянная щеколда откинулась, и дверь распахнулась.
Внутри помещение было освещено только красным жаром сушильной печи, свет которой струился низко над полом, словно свет заходящего солнца, и отбрасывал вверх колеблющиеся искаженные тени сидящих людей. Каменные плиты пола стерлись от времени, от входной двери к печи протопталась дорожка, а кругом образовались углубления и впадины. У одной стены стояла длинная скамья из неструганого дуба, закруглявшаяся с обеих сторон, а в глубине, в углу, узкая кровать, накрытая одеялом, где спал, а частенько полеживал и днем хозяин-солодовник.
Старик хозяин сидел сейчас прямо против огня; белые как снег волосы и длинная белая борода, закрывавшая его согбенное туловище, казалось, разрослись на нем, как мох или лишайник на старой безлиственной яблоне. На нем были штаны, подвернутые до колен, и башмаки на шнурках; он сидел, уставившись в огонь.
Воздух, пропитанный сладким запахом свежего солода, ударил Габриэлю в нос. Разговор (говорили, по-видимому, о возможной причине пожара) сразу прекратился, и все до одного уставились на него оценивающим, критическим взором, при этом так сильно наморщив лоб и сощурившись, как если бы от него исходил ослепительный свет, слишком яркий для глаз.
После того как процесс обозревания завершился, несколько голосов глубокомысленно протянуло:
- А ведь это, надо быть, новый пастух, не иначе, он самый.
- А мы слышим - то ли щеколду шарят, то ли лист сухой занесло, шуршит, - сказал кто-то. - Входи, пастух, добро пожаловать, мы все тебе рады, хоть и не знаем, как тебя звать.
- Меня, добрые люди, зовут Габриэль Оук.
Услышав это, старик солодовник, сидевший возле сушильни, медленно повернулся - так поворачивается старый заржавленный крав.
- Не внук ли Гэба Оука из Норкомба? Нет, быть не может!
Это восклицание не следовало понимать буквально, всем было ясно, что оно выражало крайнюю степень изумления.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9