Однажды, на глубине около трех километров, аппарат вместо подачи образца породы начал выливать воду. Вода лилась тихой струёй. Она была грязна, черна и масляниста. Шум и скрежет от работы ножей и коронки постепенно затихали.
Стрелка прибора глубины показывала всевозрастающую быстроту продвижения снаряда.
Было ясно, что он погружается все быстрей в какой-то подземный водоем. Ножи разрыхляли уже последний тонкий слой, поддерживавший еще снаряд над водой.
Мареев, с побледневшим лицом, бросился к доске управления и резко уменьшил число оборотов мотора. Брускова начал трясти озноб.
– Никита… – говорил он, едва шевеля онемевшими, неповинующимися губами, – если мы сейчас же… не достигнем дна – мы провалимся…
– Да ты не волнуйся, Михаил, – ответил Мареев, включая второй мотор. – Я сейчас пущу вперед штангу… Успокойся же…
Но страх уже охватил Брускова и сделал его невменяемым. Он стал кричать, с искаженным до неузнаваемости бледным лицом:
– Я не знаю!.. Я не верю!.. Штанга, наверное, сломается… Останови снаряд! Скорее!
Мареев вспыхнул:
– Замолчи, Михаил! Уходи сейчас же отсюда! Я приказываю тебе!
Брусков сразу смяк, пошел, сгорбившись, к своей койке и упал на нее, зарывшись лицом в подушку.
Едва Мареев пустил вперед штангу, которая должна была нащупать дно водоема и поддержать движение снаряда, как вновь послышалось глухое рычание коронки и ножей.
Опасность миновала, но в каюте долго еще держалась, не рассеиваясь, атмосфера недоверия и тревоги…
Непрерывной чередой тянулись сутки за сутками. На глубине четырех километров термометр показывал наружную температуру в 120° Цельсия.
Снаряд вступил в зону высоких температур, до сих пор никогда еще не достигнутых человеком, хотя бы зондами, бурением или каким-либо другим способом.
Но люди в снаряде этой температуры не чувствовали. Изоляция действовала прекрасно. Как она покажет себя дальше, когда температура должна будет возрасти, – вот что занимало мысли Мареева и беспокоило Брускова.
На этой же глубине новое событие взволновало Брускова, но уже по-другому.
В часы, когда на «поверхности» уже спускалась ночь, Брусков лежал однажды на своей койке с наушниками на голове и, закрыв глаза, слушал музыкальную передачу из Ленинграда.
Дежурил Мареев.
Когда он подошел к аппарату подачи образцов породы, кран выплюнул вдруг в фарфоровую чашечку кучку блестящих желтых крупинок. Мареев с изумлением тихо произнес:
– О-о-о! Золото!
Он поставил аппарат на непрерывную подачу, и из него полилась сверкающая горячая струя.
Как ни тихо было сказано Мареевым это слово «золото», но его услыхал Брусков. Он мигом вскочил с койки и очутился у аппарата.
– Надо его собрать как можно больше, Никита!
Мареев стоял спиной к нему и внимательно анализировал и изучал образец за своим лабораторным столиком. Не поворачиваясь, он ответил:
– Конечно, соберем… Это будет нашим небольшим вкладом в валютный фонд страны.
Золото с редкими перерывами, иногда перемешанное с породой, лилось почти четверть часа. Это показывало, что жила была мощностью не менее двух-трех метров. Это было что-то невероятное. Мареев собрал в мешки около ста килограммов породы с золотом, тщательно завязал их и уложил в верхнюю камеру. Он отметил в путевом журнале, который они с Брусковым исправнейшим образом вели, показания специального прибора о глубине залегания золотой жилы:
– Четыре тысячи тридцать восемь метров…
Можно было подумать, что он собирается в будущем вернуться сюда…
На часах-календаре нескончаемой вереницей проходили сутки за сутками. В произвольной смене электрического света и тьмы время потеряло свой смысл и ощутимость.
Чем глубже проникал снаряд в толщу земной коры, тем плотнее становились встречаемые породы.
В конце восьмого километра снаряд вступил в слой первозданного гнейса исключительной твердости. Огромное давление вышележащих масс, давление, которое трудно себе даже представить, придало гнейсу твердость значительно выше обычной.
Продвижение снаряда замедлилось до семи метров в час. Температура породы поднялась до 280° Цельсия.
Мареев давно, уже с пятого километра, заметил слишком быстрое возрастание геотермического градиента. Геология на опыте достигнутых новейшей техникой бурения глубин считала твердо установленным законом среднее возрастание температуры на 3° Цельсия через каждые сто метров глубины.
Однако уже в конце седьмого километра аппаратура снаряда вместо 200–210° Цельсия, как следовало ожидать, показывала температуру окружающих пород в 230° Цельсия. Мареев объяснял это резкое повышение температуры какими-либо неизвестными еще химическими процессами, протекающими в породе под влиянием непрерывного огромного давления.
Когда температура в конце восьмого километра поднялась до 280° – на 40° выше ожидаемой, он решил остановиться и произвести генеральное обследование снаряда, его бурового аппарата, оболочки, архимедова винта.
Сообщить Брускову о своем беспокойстве, посоветоваться с ним Мареев опасался. Брусков стал последнее время совершенно неузнаваемым. Он осунулся, похудел, сделался вялым и в то же время пугливым до чрезвычайности. Резкий скрежет или визг, проникавший иногда внутрь снаряда от работы бурового аппарата, неожиданный стук, звон разбитого стакана заставляли его вскакивать в ужасе, в холодном поту даже во время глубокого сна.
Однако о необходимости остановки снаряда для осмотра Мареев осторожно, между прочим, в разговоре, как о пустяковой вещи, сообщил Брускову. Тот отнесся к этому сообщению безразлично.
Мареев выключил рубильник, моторы прекратили свое непрерывное гудение, прекратилось рычание резцов коронки и шорох земли за оболочкой. Плотная, звенящая тишина наполняла снаряд – такая необычная, странная, что люди чувствовали себя в ней беспокойно и тревожно.
Четыре часа они осматривали, исследовали, проверяли рентгеном состояние снаряда. Все было в порядке. Ни оболочка, ни винт не обнаружили никаких признаков деформации под влиянием трения и высокой температуры.
Высококачественная четверная, легированная сталь, полученная по способу Лаврова и фефера, специально для постройки снаряда, вполне оправдала себя.
Резцы и ножи, которые должны были автоматически подаваться вперед в случае стачивания и одновременного затачивания, остались в первоначальном размере и положении.
Снаряд снова тронулся в путь.
Приближалась глубина, намеченная для установки термоэлектрической батареи.
Гнейс продолжал окружать снаряд, но на середине девятого километра от поверхности он стал обнаруживать понижение своей твердости. Если раньше, за полкилометра до этого, по шкале твердости он достигал почти девятого места, места карборунда, то теперь его твердость опять спустилась на восьмое место.
Вместе с тем температура возрастала гораздо быстрее, чем следовало ожидать: она доходила уже до 300° Цельсия.
Все это очень озабочивало Мареева. Чем объяснить такой быстрый рост температуры? Не приближается ли снаряд к какому-нибудь высоколежащему очагу магмы – расплавленной массы? Может быть, где-то здесь, на сравнительно небольшой глубине, проходил поток магмы, соединяющий два больших ее пространства?
Если так будет идти дальше, то на намеченной глубине в десять километров температура может оказаться значительно выше тех 365°, на которые рассчитан проект термоэлектрической установки. Тогда имеет смысл добиваться не обязательно десяти километров глубины, а только лишь той температуры, какая нужна по проекту. В конце концов это даже выгодно, это сократит путь и время пребывания под землей. Хотя интересно, конечно, пробиться как можно глубже, узнать, что там, в каком состоянии находятся горные породы у границ магмы.
Но нет, Михаил совсем расклеился. Чем меньше он пробудет под землей, тем лучше…
Мареев передал все эти свои соображения на поверхность – Комитету по сооружению подземной термоэлектрической станции при Совнаркоме СССР, высшему правительственному органу, которому он был непосредственно подчинен. Комитет согласился с этими соображениями и предложил Марееву по достижении температуры в 365° Цельсия остановиться, установить батарею и возвращаться на поверхность.
Узнав об этом распоряжении, Брусков оживился.
– Значит, мы скоро остановимся! – радостно говорил он Марееву. – Как хорошо!
Я устал… Мне порой казалось, что конца не будет нашему спуску… что мы никогда не вернемся наверх, к людям… к солнцу…
У него задрожали губы и голос дрогнул.
– Да, да, Михаил! Возьми себя в руки… Не распускайся, дружище… По моим расчетам, через пятьсот-шестьсот метров мы достигнем необходимой нам температуры. И тогда начнем пробиваться наверх! Ты только крепись, Михаил!
Надежда и приближающийся конец путешествия вниз, казалось, влили новые силы в Брускова.
На глубине в восемь километров восемьсот метров внешняя температура достигла 320°.
Здесь произошла авария, чуть не стоившая жизни нашим путешественникам.
Термоизоляция из асбеста, выложенная на внутренней стороне наружной оболочки снаряда, прорвалась по шву, и сильный жар быстро наполнил каюту. Брусков, спавший на своей койке, впал в обморок. Когда Мареев поднялся из нижней камеры в каюту, жар уже настолько усилился, что почти невозможно было войти в каюту. Мареев успел, однако, добраться до баллона с жидким водородом и пустить его струю в каюту. Струя водорода с холодом космических пространств понизила жар и позволила Марееву отыскать место прорыва в изоляции и заделать его.
На глубине в девять километров кончился чудовищный слой гнейса толщиной более километра.
Температура подскочила до 345°.
Мареев впервые после тридцати двух дней строго перпендикулярного спуска в глубины земных недр изменил направление движения снаряда, давая ему постепенный уклон и понемногу выводя его на горизонтальную прямую.
На глубине в девять тысяч двести пятьдесят метров от поверхности земли и на расстоянии семи с половиной километров от места отправления в шахте «Гигант» снаряд остановился и лег в слое кристаллического сланца при температуре породы в 367°, твердости – 7 и влажности 1,5 %.
Немедленно началась работа по разрыхлению горной породы вокруг снаряда и ее сжиганию методом термитной реакции. Со времени его введения Лавровым и Фефером советскими химиками и металлургами были найдены специальные термиты, вещества, которые в соединении не только с окислами металлов, но и с различными минералами развивают необычайно высокую температуру и образуют новые сплавы и новые минералы.
Мареев применял термитную реакцию здесь, на глубине девяти с лишним километров, единственно для того, чтобы с помощью огромной температуры, развиваемой этой реакцией, испарить и изгнать из окружающей породы ювенильную (глубинную) воду, которая пробирается в верхние породы из магмы – расплавленной массы земных глубин. Этим самым Мареев отвоевывал себе некоторое пространство, необходимое для работ и установки батареи.
Устраивая очаги термитной реакции сначала у выходного люка, потом все дальше и дальше от него, завоевывая пядь за пядью пространство возле снаряда, Мареев и Брусков через десять дней непрерывной работы могли уже стоять во весь рост в небольшой пещере.
Они были одеты в жароупорные и газонепроницаемые скафандры с застекленными небьющимся стеклом касками на головах. За спинами у них помещались ранцы с приборами, поглощающими углекислоту и возобновляющими кислород для дыхания.
Теперь, получив относительную свободу действий, они могли уже гораздо быстрее и успешнее работать.
Еще через десять дней они закончили образование пустоты, достаточной для помещения десяти узких и высоких секций термоэлектрической батареи.
Соединенные вместе, они представляли собой высокую, в два с половиной метра, спираль из плоской тонкой и широкой металлической ленты, спаянной, как фанерный лист из двух отдельных лент. В общем вид батареи напоминал огромную тонкосеребристую батарею центрального отопления. Эти две ленты были изготовлены из двух различных металлических сплавов, в один из которых входил, между прочим, висмут, а в другой – сернистая медь.
Спаянные друг с другом, эти ленты являлись полем для развития электрического тока под влиянием окружающей теплоты. Но благодаря новой комбинации элементов, входящих в состав этих лент, термоэлементы получили возможность превращать до 35 % получаемой теплоты непосредственно в электрическую энергию. Это было огромным достижением против тех нескольких процентов, которые давали термоэлементы до последнего времени и которые лишали всякого практического значения этот способ получения электроэнергии.
Тонкосеребристое спиральное построение батареи давало возможность при сравнительно небольшом объеме получать огромную площадь поглощения теплоты.
Батарея была установлена и соединена со шлангами и с заключенными в них проводами. По данному на поверхность распоряжению в тонкий шланг стал поступать жидкий водород, и уже через несколько часов батарея начала вырабатывать ток. Расчеты оказались правильными.
Установить необходимую аппаратуру для регулирования работы батареи и передачи тока на поверхность особых затруднений уже не представляло.
Мареев работал на этом важнейшем этапе своей экспедиции, забывая о себе, забывая об отдыхе, о еде и питье. Он замучил Брускова, хотя и тот в эти дни работал с необыкновенным воодушевлением.
Когда Мареев пресекающимся от волнения голосом донес комитету о том, что он пускает первый ток на поверхность, сердце у него замирало от страха перед возможной неудачей. Прошли мгновения, показавшиеся ему бесконечными, пока до него донесся из громкоговорителя ответ:
– Все в порядке! Ток поступил в сеть! От имени правительства Союза Советских Социалистических Республик поздравляю героев социалистического строительства с историческим завоеванием!
1 2 3 4 5 6