Матушке я сначала подарил хорошенький медный наперсток, и она дала мне полгинеи. Потом я презентовал ей премиленький игольник, - я сделал его сам из пикового туза от нашей колоды карт, а горничная Салли обшила его кусочком розового шелка, который дала ей барыня; страницы я выкроил из куска фланели, - им мне завязывали шею, когда у меня болело горло, - и очень изящно обшил их кружевами. От игольника попахивало нюхательной солью, но все равно он получился такой красивый и привел матушку в такой восторг, что она немедленно отправилась в город и купила мне шляпу с золотыми галунами. Потом я купил батюшке прехорошенькую фарфоровую палочку набивать табак в трубку, но, увы, мой дорогой родитель оказался далеко не так щедр, как мы с матушкой. Получив подарок, он только захохотал, а я-то рассчитывал, что он даст мне уж никак не меньше, чем полкроны.
- На сей раз, Боб, - сказал отец, - денег ты не получишь. И вообще, мой мальчик, не нужно больше подарков, - право же, они обходятся слишком дорого.
Дорого, скажите на милость! Ненавижу скупость, даже если ее проявляет родной отец.
Однако я должен рассказать вам о жилете с серебряным шитьем, что достался мне от Бантинга. Когда я приехал в нем домой, матушка спросила, откуда у меня такой жилет, и я рассказал ей, ничего не утаив, что мне подарил его один из учеников за мою к нему доброту. И что, вы думаете, сделала матушка? Когда я возвращался после каникул в школу, она написала доктору Порки письмо, где благодарила его за внимание к ее ненаглядному сыночку и просила передать от нее шиллинг славному, благородному мальчику, который подарил мне жилет!
- Что это за жилет, - спросил доктор Порки, - и кто его тебе подарил?
- Бантинг, сэр, - отвечал я.
- Позвать сюда Бантинга!
Привели этого неблагодарного щенка. Поверите ли, он расплакался, сказал, что жилет ему подарила мать, но он вынужден был отдать его в уплату долга "Мешку с медяшками", - этот мерзавец так и назвал меня, только подумайте! Затем он рассказал, как за полтора пенса, взятые у меня взаймы, принужден был выплатить мне три шиллинга (ябеда несчастная, как будто кто-то заставлял его занимать у меня эти полтора пенса!), как я точно так же обирал (да, да, обирал!) других мальчиков и как, имея всего двенадцать шиллингов, я нажил четыре гинеи...
Мне приходится призвать на помощь все свое мужество, чтобы описать позорную сцену, которая за этим последовала. Созвали всех учеников, извлекли из моего шкафчика тетрадь, в которой я записывал, кто сколько мне должен, и заставили меня вернуть им все до фартинга! Тиран отобрал у меня и те тридцать шиллингов, что я получил от своих дорогих родителей, и сказал, что положит их в кружку для бедных; после чего он произнес перед учениками пространную речь о пагубе скряжничества и лихоимства и в заключение сказал:
- Снимите куртку, мистер Стабз, и верните Бантингу жилет.
Я послушался и оказался без жилета и без куртки, а эти мерзавцы пялили на меня глаза и ухмылялись. Хотел надеть куртку, а он:
- Погоди! Снять с него панталоны!
О, негодяй, о, зверь! Сэм Хопкинс - он был у нас в школе самый высокий - стащил с меня панталоны, взвалил меня к себе на закорки, и... меня высекли! Да, сэр, высекли! О, мщение! Меня, Роберта Стабза, справедливейшего из смертных, зверски выпороли, когда мне было всего десять лет от роду! Хоть февраль и самый короткий месяц, я долго не мог его забыть.
Март. Гроза и ливень
Когда матушка узнала, как поступили с ее ненаглядным крошкой, она решила подать в суд на директора школы, выцарапать ему глаза (добрая душа, она не смогла бы обидеть и мухи, если бы зло причинили ей самой) или, по крайней мере, забрать ребенка из школы, где его так бесстыдно опозорили. Но батюшка на сей раз проявил твердость: поклявшись всеми святыми, что я получил по заслугам, он заявил, что я останусь в школе, и послал старому Порки пару фазанов за его доброту - именно так он и написал: "доброту" ко мне. Старик пригласил меня отведать этих фазанов, и за обедом, разрезая дичь, произнес нелепую речь о высоких душевных качествах моих родителей и о своем намерении впредь проявлять по отношению ко мне еще большую доброту, если я посмею еще раз выкинуть что-либо подобное. Итак, мне пришлось оставить свое прежнее ремесло, ибо директор заявил, что, если хоть один из нас попросит у кого-нибудь из товарищей взаймы, его выпорют, а если ему придет в голову возвращать долг, он получит розог вдвое больше. Против такой угрозы бороться было бессмысленно, и мое маленькое предприятие прогорело.
Нельзя сказать, чтобы я блистал в школе, - в латыни, например, я так и не пошел дальше ненавистного "Propria quae maribus" Что свойственно морям (лат.)., в котором никогда не мог понять ни единого слова, хоть и по сей день помню его наизусть; однако благодаря моему росту, возрасту и матушкиным хлопотам, я пользовался преимуществами, которые предоставлялись старшим ученикам, и по праздникам мне тоже разрешали ходить в город на прогулку. Посмотрели бы вы, какими щеголями мы выступали! Я очень хорошо помню свой тогдашний костюм: сюртучок цвета грома и молнии, изящный белый жилет с вышивкой на карманах, кружевное жабо, панталоны до колен и нарядные белые чулки, бумажные или шелковые. Костюм был просто картинка, однако в нем не хватало пары сапог. У трех учеников в школе были сапоги, - как страстно мне хотелось, чтобы у меня они были тоже!
Но когда я написал об этом батюшке, тот ответил, что и слышать не желает ни о каких сапогах; для матушки же три фунта (столько стоили сапоги) были слишком большой суммой, она не могла выкроить ее из денег, которые батюшка давал ей на хозяйственные расходы; мне их тоже неоткуда было взять, - ведь казна моя в те времена оскудела. Однако желание иметь сапоги было так сильно, что я решил приобрести их любой ценой,
В те дни в нашем городке жил немец-сапожник, - потом он переехал в Лондон и нажил там состояние. Я поставил себе целью достать сапоги у него, не теряя надежды разделаться через год-другой со школой, - и тогда плакали бы его денежки, - или все-таки вытянуть деньги у матушки и заплатить ему.
И вот в один прекрасный день отправился я к сапожнику (звали его Штиффелькинд), и тот снял с меня мерку.
- Вы слишком молодой человек, чтобы носить сапоги, - заметил немец.
- Молод я или стар, это уж не твое дело, - отрезал я. - Не хочешь шить сапоги - не шей, но с людьми моего звания изволь разговаривать почтительно! - И я добавил несколько отборных ругательств, чтобы внушить ему, какая я почтенная личность. Они возымели должное действие.
- Бодождите, сэр, - сказал он, - у меня есть превосходная пара, они вам будут как раз. - И моему взору предстали самые красивые из всех сапог, которые мне когда-либо доводилось видеть. - Они были сшиты для достопочтенного мистера Стифни из гвардейского полка, но оказались ему малы.
- В самом деле? - воскликнул я. - Стифни - мой троюродный брат. А теперь скажи мне, мошенник, сколько ты хочешь содрать с меня за эти сапоги?
- Три фунта, - отвечал он.
- Ого! Цена, конечно, бешеная, но я с тобой сквитаюсь, потому что денежек своих ты скоро от меня не получишь.
Башмачник заволновался и начал было:
- Сэр, я не могу отдавать вам сапоги без...
Но тут меня осенила блестящая мысль, и я прервал его:
- Это еще что такое? Не смей называть меня "сэр". Давай сюда мои сапоги, и чтобы я больше не слышал, как ты называешь аристократа "сэр", понял?
- Сто тысяч извинений, милорд, - заговорил он, - если бы я зналь, что ваша светлость - лорд, я бы никогда не назваль вас "сэр". Как я буду записать ваше имя в книгу?
- Имя? Э-э... Лорд Корнуоллис, как же еще! - сказал я, направляясь к двери в его сапогах.
- А что делать с башмаками милорда?
- Пусть пока лежат у тебя, я за ними пришлю. И я вышел из лавки, небрежно кивнув немцу, который в это время завертывал мои башмаки.
* * *
Я не стал бы рассказывать вам об этом эпизоде, если бы эти проклятые сапоги не сыграли в моей жизни столь роковой роли. В школу я вернулся распираемый гордостью и без труда удовлетворил любопытство мальчишек относительно способа приобретения моей замечательной обновки.
Но вот как-то утром в роковой понедельник, - вот уж поистине был черный понедельник, иначе не скажешь, - когда мы с мальчиками играли во время перемены во дворе, я вдруг увидел окруженного толпой учеников человека, который, казалось, искал кого-то среди нас. Я весь похолодел: то был Штиффелькинд. Зачем он здесь? Он что-то громко говорил, и вид у него был сердитый. Я бросился в класс, сжал голову руками и принялся читать, читать изо всех сил.
- Мне нужен лорд Горнуоллис, - донесся до меня голос этого отвратительного человека. - Я знаю, его светлость ушится в этой превосходной школе, ботому что видел его вчера вместе с мальшиками в церкви.
- Какой, какой лорд, вы сказали?
- Ну как же, лорд Горнуоллис, такой толстый молодой дворянин, он рыжий, немножко косит и ужасно ругается.
- У нас нет никакого лорда Корнуоллиса, - сказал кто-то, и наступило молчание.
- Стойте, я знаю! - закричал этот негодяй Бантинг. - Да ведь это же Стабз!
- Эй, Стабз, Стабз! - хором закричали мальчишки, но я так усердно читал, что не слышал ни слова.
Наконец двое из старших учеников ворвались в класс, схватили меня за руки и поволокли во двор, к башмачнику.
- Та, это он. Я прошу у вашей светлости прощения, - начал он, - я принес башмаки вашей светлости, которые вы оставили у меня в лавке. Они так и лежали завернутые с тех пор, как вы ушли в моих сапогах.
- Какие башмаки? Что ты мелешь? Я тебя первый раз в жизни вижу, сказал я, зная, что остается только одно - отрицать все до конца. - Клянусь честью дворянина! - воскликнул я, поворачиваясь к мальчишкам. Они заколебались. Если бы мне удалось заставить их поверить мне, все пятьдесят человек набросились бы на Штиффелькинда и проучили его на славу.
- Подождите! - вмешался Бантинг (будь он проклят!). - Давайте взглянем, что за башмаки он принес. Если они Стабзу впору, значит, сапожник прав.
Мало того, что башмаки оказались мне впору, на подкладке была полностью написана моя фамилия - Стабз!
- Как? - удивился Штиффелькинд. - Значит, он не лорд? А мне и в голову не пришло развернуть башмаки, так они и лежаль с тех пор.
И, все больше распаляясь в своем гневе, он обрушил на мою голову столько полунемецких-полуанглийских проклятий, что мальчишки чуть не лопнули со смеху. В самый разгар веселья во двор вышел Порки и вопросил, что означает весь этот шум.
- О, ничего особенного, сэр, - сказал один из мальчишек, - это просто лорд Корнуоллис торгуется со своим сапожником из-за пары сапог.
- Поверьте, сэр, - залепетал я, - я просто пошутил, назвав себя лордом Корнуоллисом.
- Ах, пошутил? Где сапоги? А вы, сэр, будьте любезны дать мне ваш счет.
Принесли мои великолепные сапоги, и Штиффелькинд протянул Порки счет, где значилось: "Лорд Корнуоллис должен Сэмюелу Штиффелькинду четыре гинеи за пару сапог".
- У вас хватило глупости, сэр, - сказал директор, сурово глядя на него, - поверить, что этот мальчишка - лорд, и у вас хватило нахальства запросить с него двойную цену. Возьмите их обратно, сэр! Вы не получите от меня по этому счету ни пенса. А что касается вас, сэр, жалкий вы лгунишка и мошенник, я больше не стану сечь вас, - я отправлю вас домой, ибо вы не достойны оставаться в обществе честных молодых людей.
- А не макнуть ли нам его напоследок? - предложил кто-то тоненьким голоском. Директор многозначительно усмехнулся и ушел: мальчишки поняли, что им разрешается исполнить то, что они замыслили. Меня схватили, подтащили к колодцу и принялись качать на меня воду, так что под конец я чуть не захлебнулся. А это чудовище Штиффелькинд стоял возле колонки и глазел на меня целые полчаса, пока экзекуция не кончилась!
Наконец доктор решил, по-видимому, что с меня довольно, и дал звонок: мальчишкам волей-неволей пришлось оставить меня. Когда я вылез из-под крана, рядом не было никого, кроме Штиффелькинда.
- Ну что же, милорд, - захихикал он, - кое-что за сапоги ви уже заплатили, но не думайте, что это все. Клянусь небом, ви до конца жизни будете проклинать день и час, когда пришли ко мне.
Увы, его предсказание сбылось.
Апрель. Жертва первоапрельской шутки
Вы, конечно, понимаете, что после описанного в предыдущей главе события я оставил отвратительное заведение доктора Порки и некоторое время жил дома. Образование мое было завершено, по крайней мере, мы с матушкой так считали, и годы, в которые совершается переход от детства к отрочеству, - что, по моему мнению, происходит на шестнадцатом году, который можно назвать апрелем человеческой жизни, когда расцветает юная весна, - то есть с четырнадцати до семнадцати лет, я провел в родительском доме, в полном безделье - каковое времяпрепровождение и полюбил на всю жизнь, - боготворимый матушкой, которая не только всегда принимала мою сторону во всех моих разногласиях с батюшкой, но снабжала меня карманными деньгами, самым жестоким образом урезывая наши домашние расходы. Добрая душа! Немало гиней перепало мне от нее в те дни, и только благодаря ей мне удавалось всегда выглядеть щеголем.
Батюшка хотел, чтобы я поступил в обучение к какому-нибудь купцу или начал изучать право, медицину или богословие, но мы с матушкой считали, что я рожден дворянином, а не лавочником и что единственное место, достойное меня, это армия. В то время в армию шли все, потому что началась война с Францией, и буквально в каждом городишке формировались полки территориальных войск.
- Мы определим его в регулярные части, - сказал батюшка, - денег у нас покупать ему чины нет, пусть добывает их себе в бою. - И он поглядел на меня не без презрения, явно сомневаясь, что мне придется по душе столь опасный путь к славе.
Слышали бы вы, какой душераздирающий вопль вырвался из груди матушки, когда он так спокойно заговорил о предстоящих мне битвах!
- Как, его ушлют из Англии, повезут по страшному, глубокому морю! А вдруг корабль пойдет ко дну и оп утонет! А потом его заставят сражаться о этими ужасными французами, и они его ранят или, может быть, даже у.
1 2 3 4 5 6 7 8