Вот почему сэр Уилфрид наверняка спас бы юного принца, если бы это гнусное деяние застало его где-либо поблизости от Руана; но он в то время находился близ Шалю, за двести лье, привязанный к кровати, точно пациент Бедлама, и не умолкая бредил на еврейском языке которому научился во время прежней своей болезни, когда за ним ухаживала девушка этой нации - о некой Ревекке Бен Исааке, о которой никогда и не помыслил бы, пока был в здравом рассудке, ибо был женат. Когда он лежал в бреду, ему было не до политики, а политике было не до него. И король Иоанн, и король Артур безразличны для человека, который заявлял своим сиделкам, добрым отшельникам из Шалю, что он - маркиз Иерихонский и намерен жениться на Ревекке, царице Савской. Словом, он узнал о всех событиях, лишь когда вернулся в Англию и снова был в здравом уме. Не знаю только, что было для него лучше и чего ему больше хотелось - быть в здравом уме и жестоко страдать (ибо кто не стал бы страдать, увидя столь образцовую жену, как Ровена, замужем за другим?) или быть безумцем, женатым на прекрасной Ревекке.
Так или иначе, поступки короля Иоанна вызвали у сэра Уилфрида столь сильную неприязнь к этому государю, что он не пожелал ему служить, не захотел быть представленным ко двору Сент-Джеймса и ничем, кроме угрюмого молчания, не признавал власть кровавого преемника своего возлюбленного повелителя Ричарда. Надо ли говорить, что именно сэр Уилфрид Айвенго побудил английских баронов сговориться и вынудить у короля прославленный залог и щит наших свобод, ныне хранящийся в Британском музее, по адресу Грейт-Рассел-стрит, Блумсбери - а именно, Великую Хартию. Разумеется, его имя не фигурирует в списке баронов, ибо он был простым рыцарем, да к тому же переодетым; не находим мы на документе и подписи Ательстана. Во-первых, Ательстан был неграмотен, а во-вторых, ему было наплевать на политику, пока ему давали спокойно пить вино и охотиться без помех.
Только когда король стал чинить препятствия каждому джентльмену-охотнику в Англии (а Страницы Истории сообщают нам, что негодный монарх именно так и поступал) - только тогда Ательстан взбунтовался вместе с несколькими йоркширскими сквайрами и лордами. Летописец говорит, что король запретил людям охотиться на их собственных оленей, а чтобы обеспечить повиновение, этот Ирод решил взять к себе первенцев всех знатных семей в залог хорошего поведения их родителей.
Ательстан тревожился об охоте, Ровена - о сыне. Первый клялся, что будет по-прежнему гнать оленей назло всем норманнским тиранам, а вторая вопрошала: как может она доверить своего мальчика злодею, убившему родного племянника См. у Юма, Giraldus Cambrensis, Монах из Кройдона и Катехизис Пиннока.. Об этих речах донесли королю, и тот в ярости приказал немедленно напасть на Ротервуд и доставить ему хозяина и хозяйку замка живыми или мертвыми.
Увы! Где же был непобедимый воин Уилфрид Айвенго, что же он не защищал замок от королевского войска? Несколькими ударами копья он проткнул бы главных королевских воинов, несколькими взмахами меча обратил бы в бегство всю Иоаннову рать. Но на сей раз копье и меч Айвенго бездействовали. "Нет уж, черт меня побери! - с горечью сказал рыцарь. - В эти распри я мешаться не стану. Не дозволяют элементарные правила приличия. Пусть этот пивной бочонок Ательстан сам защищает свою - ха, ха, ха! - жену! Пусть леди Ровена защищает своего - ха, ха, ха! - сына!" И он дико хохотал; и сарказм, с каким вырывались у него слова "жена" и "сын", заставил бы вас содрогнуться.
Но когда, на четвертый день осады, он узнал, что Ательстан сражен ядром (теперь уже окончательно и больше не оживет, как это с ним было однажды), а вдова (если так можно назвать невольную двоемужницу) сама с величайшей отвагой обороняет Ротервуд и выходит на стены с малюткой сыном (который орал как зарезанный и совсем не стремился в бой), сама наводит орудия и всячески воодушевляет гарнизон, - в душе Айвенго победили лучшие чувства; кликнув своих людей, он быстро надел доспехи и приготовился ехать ей на выручку.
Два дня и две ночи он, не останавливаясь, скакал к Ротервуду с такой поспешностью и пренебрежением к необходимости закусить, что его люди один за другим валились замертво на дорогу, и он один доскакал до сторожки привратника. Окна в ней были разбиты, двери выломаны; вся сторожка - уютный маленький швейцарский коттедж с садиком, где в былые мирные дни миссис Гурт сушила на крыжовенных кустах фартучки своих детишек - представляла собой дымящиеся развалины; хижина, кусты, фартучки и детишки валялись вперемешку, изрубленные разнузданными солдатами свирепого короля. Я отнюдь не пытаюсь оправдать Ательстана и Ровену в их неповиновении своему государю, но, право же, такая жестокость была чрезмерной.
Привратник Гурт, смертельно раненный, умирал на обугленном и разоренном пороге своего еще недавно живописного жилища. Катапульта и пара баллист оборвали его жизнь. Узнав своего господина, который поднял забрало и второпях позабыл надеть парик и очки, верный слуга воскликнул: "Сэр Уилфрид, милый мой господин - слава святому Валтеофу - еще не поздно, наша дорогая хозяйка... и маленький Атель..." Тут он опрокинулся навзничь и больше ничего не сказал.
Бешено пришпоривая коня Бавиеку, Айвенго поскакал по каштановой аллее. Он увидел замок; западный бастион был охвачен пламенем; осаждающие ломились в южные ворота; стяг Ательстана с изображением вздыбленного быка еще развевался на северной сторожевой башне. "Айвенго! Айвенго! - загремел он, покрывая шум битвы. - Nostre Dame a la Rescousse!" Помоги, матерь божья! (старофранц.) Поразить копьем в диафрагму Реджинальда де Браси, который упал с ужасным криком; взмахнуть топором над головой и снести тринадцать других голов - было для него делом минуты, "Айвенго! Айвенго!" - кричал он, и при каждом "го" падал кто-нибудь из врагов.
"Айвенго! Айвенго!" - откликнулся пронзительный голос с северной сторожевой башни. Айвенго узнал этот голос: "Ровена! Милая! Я иду! - крикнул он. - Негодяи! Троньте хоть один волос на ее голове, и я..."
Тут конь Бавиека с жалобным ржаньем подпрыгнул и повалился, подмяв под себя рыцаря. В глазах у него потемнело; в мозгу помутилось; что-то с треском опустилось ему на голову. Святой Валтеоф и все святые саксонских святцев, защитите его!
Когда он очнулся, над ним склонились Вамба и лейтенант его уланского полка с бутылкой эликсира святых отшельников.
- Мы подоспели сюда лишь на другой день после боя, - сказал шут. - Так уж мне, видно, суждено.
- Ваша милость так быстро скакали, что никак было не угнаться, - сказал лейтенант.
- На другой... день? - простонал Айвенго. - Где же леди Ровена?
- Замок взят и разрушен, - сказал лейтенант и указал на то, что прежде было Ротервудом, а ныне лишь грудой дымящихся развалин. - Там не осталось ни башни, ни крыши, ни пола, ни живой души. Всюду - пожарище, разрушение и гибель!
Разумеется, Айвенго снова без чувств упал на гору из девяноста семи убитых им врагов; и только вторая, притом двойная, доза эликсира привела его в сознание. Впрочем, славный рыцарь в результате долгой практики настолько привык к самым тяжелым ранениям, что переносил их много легче, чем прочие люди, и без особого труда был доставлен в Йорк на носилках, сооруженных его слугами.
Молва, как всегда, опередила его; в гостинице, где он остановился, он услышал об исходе битвы при Ротервуде. Через минуту или две после того, как конь под ним был убит, а сам он сражен, северная сторожевая башня была взята штурмом, и все защитники замка убиты, кроме Ровены и ее сына; их привязали к седлам коней и под надежной охраной препроводили в один из королевских замков - никто не знал, куда именно; хозяин гостиницы (где он останавливался и прежде) посоветовал Айвенго снова надеть парик и очки и назваться чужим именем, дабы не попасть в руки королевских солдат. Правда, поскольку он убил всех вокруг себя, можно было не опасаться, что его узнают. И вот Рыцарь в Очках - как его прозвали - свободно ходил по Йорку, и никто не мешал ему заниматься своими делами.
В изложении этих страниц жизни нашего славного героя мы будем кратки; ибо это была бы прежде всего история его чувств, а описания чувств многими сведущими людьми почитаются за скучную материю. Да и каковы были его чувства в столь необычном положении, можете вы спросить. Он выполнил свой долг в отношении Ровены; этого никто не мог отрицать. Что же касается прежней любви к ней после всего, что произошло, - это дело другое. Как бы там ни было, свой долг он решил выполнять и впредь; но ее увезли неведомо куда - что же он тут мог поделать? И он примирился с тем, что ее увезли неведомо куда.
Разумеется, он разослал по стране эмиссаров, пытавшихся разузнать, где Ровена, но они возвратились ни с чем, и было замечено, что он и с этим вполне примирился. Так прошел год или более; все находили, что он повеселел; во всяком случае, он заметно пополнел. Рыцарь в Очках был признан за весьма приятного человека, правда, немного задумчивого; он устроил несколько изысканных, хотя и немноголюдных, приемов и был принят в лучшем обществе Йорка.
Однажды утром, во время выездной сессии суда, когда съехались все судейские и в городе царило особенное оживление, уже упоминавшийся нами поверенный сэра Уилфрида, человек весьма почтенный, посетил своего доблестного клиента на дому и сказал, что имеет для него важные известия. Ведя дело другого знатного клиента, сэра Роджера де Вспинунож, приговоренного к повешению за подлог, адвокат побывал у него в камере смертников, а по дороге туда в тюремном дворе увидел и узнал за решеткой особу, хорошо известную Уилфриду, - тут поверенный с многозначительным видом протянул ему записку, написанную на клочке коричневатой бумаги.
Каковы же были чувства Айвенго, когда он узнал почерк Ровены! Дрожащими руками распечатав послание, он прочел следующее:
"Мой милый Айвенго!
Ибо я твоя теперь, как и прежде, и первая моя любовь всегда-всегда была мне дорога. Вот уже год, как я умираю вблизи от тебя, а ты и не пытаешься спасти свою Ровену. Неужели ты отдал другой - не хочу называть ни имени ее, ни ее ненавистной веры - сердце, которое должно принадлежать мне? Но я прощаю тебя - со своего смертного одра на тюремной соломе я посылаю тебе прощение: я прощаю тебе и все перенесенные оскорбления, голод и холод, болезнь моего мальчика, горечь заключения и твою влюбленность в еврейку, отравившую нашу брачную жизнь и заставившую тебя, - я в этом уверена, отправиться за море на поиски се. Я прощаю тебе все - и хотела бы проститься с тобой. Мистер Смит подкупил тюремщика - он сообщит тебе, как можно со мной увидаться. Приди и утешь меня перед смертью обещанием позаботиться о моем сыне, сыне того, кто (пока ты отсутствовал) погиб как герой, сражаясь рядом с
Ровеной".
Предоставляю читателю самому судить, было ли это письмо приятным для Айвенго; однако он осведомился у поверенного, мистера Смита, как можно устроить свидание с леди Ровеной, и узнал, что надо переодеться в адвокатскую мантию и парик и тогда тюремщик пропустит его в тюрьму. Будучи знаком с несколькими джентльменами из Северного судебного округа, Айвенго легко добыл себе такой наряд и не без волнения вошел в камеру, где уже целый год томилась несчастная Ровена.
Всякого, кто усумнится в исторической точности моего повествования, я отсылаю к "Biographic Universelle" "Всеобщему биографическому словарю" (франц.). (статья "Jean sans Terre" "Иоанн Безземельный" (франц.).), где сказано: "La femme (Tun baron auquel on vint demander son fils, repondit, "Le roi pense-t-il que je confierai mon fils a un homme qui a egorge son neveu de sa propre main?" Jean fit enlever la mere et l'enfant, et la laissa mourir de faim dans les cachots" Жена одного из баронов, у которого пришли требовать сына, сказала: "Неужели король думает, что я доверю сына человеку, который собственными руками задушил своего племянника?" Иоанн велел схватить мать вместе с ребенком и уморил ее голодом в темнице (франц.)..
Я с живейшим сочувствием представляю себе, как этот неприятный приговор совершается над Ровеной. Ее добродетели, ее решимость, ее целомудренная энергия и стойкость являются нам в новом блеске, и впервые с начала этой повести я чувствую, что отчасти примирился с ней. Проходит томительный год она тает, становится все слабее и слабее. Наконец Айвенго, переодетый адвокатом Северного судебного округа, проникает в темницу и застает свою супругу при смерти; лежа на соломе, она прижимает к себе маленького сына. Она сохранила ему жизнь ценою своей собственной, отдавая ему целиком скудную пищу, приносимую тюремщиком, и теперь умирает от истощения.
Какова сцена! Я чувствую, что как бы помирился с этой дамой, и мы расстаемся друзьями, - ведь это я устроил ей столь героическую смерть. И вот представьте себе появление Айвенго - их встречу, слабый румянец на ее исхудалом лице, трогательную просьбу заботиться о маленьком Седрике и его заверения.
- Уилфрид, первая любовь моя, - тихо проговорила она, отводя седые пряди со впалых висков и нежно глядя на сына, сидевшего на коленях у Айвенго. - Поклянись мне святым Валтеофом из Темплстоу, что исполнишь единственную мою просьбу.
- Клянусь, - сказал Айвенго и обнял мальчика, уверенный, что просьба будет касаться судьбы невинного ребенка.
- Святым Валтеофом?
- Да, святым Валтеофом.
- Обещай же мне, - простонала Ровена, устремив на него безумный взгляд, - что никогда не женишься на еврейке.
- Клянусь святым Валтеофом! - вскричал Айвенго. - Это уж слишком, Ровена!
Но тут рука умирающей сжала его руку, потом ослабела, бледные губы застыли в неподвижности - и Ровены не стало!
Глава VI. Айвенго - вдовец
Поместив юного Седрика в школу Дотбойс-Холл в Йоркшире и уладив свои домашние дела, сэр Уилфрид Айвенго покинул страну, где все стало ему немило, тем более что король Иоанн наверняка повесил бы его как приверженца короля Ричарда и принца Артура.
В ту пору для отважного и благочестивого рыцаря повсюду находилась работа. Боевой конь, схватка с сарацинами, копье, чтобы поддеть нехристя в тюрбане, или прямая дорога в рай, проложенная мусульманской саблей, - вот к чему устремлялись все помыслы хорошего христианского воина;
1 2 3 4 5 6 7 8 9