Сто лет назад знание геральдики было обязательно для людей благородного происхождения: во время своего визита в Европу мисс Эсмонд с большим тщанием изучала историю своей семьи, ее родословную и вернулась в Виргинию с огромным запасом фамильных документов, имевших хоть какое-нибудь касательство к ее предкам (верила она в них неколебимо) и с чрезвычайно поучительными трудами, трактовавшими о благородной науке геральдике, которые издавались тогда во Франции и в Англии. Из этих фолиантов она, к большому своему удовлетворению, вычитала, что Эсмонды происходили не только от благородных нормандских воинов, явившихся в Англию со своим победоносным герцогом, но и от древних британских королей - и два великолепных фамильных древа, искусно написанных полковником, свидетельствовали, что род Эсмондов вел свое происхождение с одной стороны от Карла Великого (в латах, императорской мантии и венце), а с другой - от королевы Боадицеи, которую полковник во что бы то ни стало пожелал изобразить в необременительном костюме древней британской королевы: внушительная золотая корона и крохотная горностаевая мантия, позволяющая любоваться весьма пышной фигурой, с большим вкусом покрытой ярко-синей татуировкой. Эти два знаменитых корня питали пышное генеалогическое древо, где-то в XIII веке объединяясь в персоне того счастливца Эсмонда, который мог похвалиться происхождением от общих этих предков.
О знатности Уорингтонов, с которыми она породнилась через брак, достойная госпожа Рэйчел была весьма невысокого мнения. Она подписывалась "Эсмонд-Уорингтон", а когда смерть отца сделала ее владелицей их поместья, все стали называть ее только "госпожой Эсмонд из Каслвуда". Следует даже опасаться, что ясность ее духа порой омрачали стычки из-за права на главенствующее место в обществе колонии. Хотя ее отец, с презрением сжег грамоту короля Иакова II, пожаловавшего ему титул маркиза, его дочь часто вела себя так, словно документ этот был цел и имел законную силу. Она считала английских Эсмондов младшей ветвью своего рода, а что до колониальной аристократии, то госпожа Эсмонд нимало не сомневалась в своем неизмеримом превосходстве и открыто о нем заявляла. Разумеется, как мы можем заключить из ее записок, на губернаторских ассамблеях в Джеймс-тауне это приводило к ссорам, перебранкам, а раза два и к легким потасовкам. Но к чему воскрешать память об этих сварах? Разве их участники не покинули земную юдоль уже давно, а республика не положила конец подобному неравенству? До провозглашения независимости в мире не нашлось бы страны более аристократичной, нежели Виргиния, и виргинцы, о которых мы ведем рассказ, были воспитаны в благоговейном уважении к английским институтам, а законный король не имел подданных, более преданных его особе, чем юные каслвудские близнецы.
Когда скончался их дед, госпожа Эсмонд с величайшей торжественностью провозгласила своим наследником и преемником старшего сына Джорджа, а младшему, Гарри, который был моложе своего брата на полчаса, с этих пор постоянно внушалось, что он обязан его уважать. И все домочадцы получили строгий приказ воздавать ему должное почтение - и многочисленные счастливые негры, и слуги-ссыльные, чей. жребий под властью владелицы Каслвуда также не был особенно тяжким. Мятежников не нашлось, если не считать госпожи Маунтин, верной подруги и компаньонки миссис Эсмонд, да кормилицы Гарри, преданной негритянки, никак не желавшей понять, почему младшим объявили ее питомца, который, как она клялась, был и красивее, и сильнее, и умнее брата; на самом же деле красота, сила и осанка близнецов были совершенно одинаковы. По натуре и склонностям они очень различались, но внешне так походили друг на друга, что не путали их только благодаря цвету волос. Когда же они ложились спать и надевали те огромные, украшенные лентами ночные колпаки, которые носили наши и большие и маленькие предки, никто, кроме нянек и матери, не мог бы сказать, кто из них кто.
Однако, несмотря на внешнее сходство, они, как мы уже сказали, мало напоминали друг друга характерами. Старший был тихим, прилежным и молчаливым; младший - задорным и шумным. Он быстро выучивал урок, стоило ему взяться за дело, но брался за дело он очень медленно. Когда ж на Гарри находил ленивый стих, никакие угрозы не могли заставить его учиться, как не могли остановить они и Джорджа, всегда готового сделать за брата его уроки. У Гарри была сильная военная жилка: он старательно муштровал негритят и бил их тростью, как заправский капрал, а кроме того, по всем правилам дрался с ними на кулачках, нисколько не обижаясь, если оказывался побежденным; Джордж же никогда не дрался и был очень ласков со всеми, кто его окружал. По виргинскому обычаю, у каждого мальчика был собственный маленький слуга, и однажды Джордж, увидев, что его бездельник-арапчонок уснул на постели своего хозяина, тихо сел возле него и начал веером отгонять мух от малыша, к большому ужасу старого Гамбо, отца негритенка, заставшего своего юного господина за этим занятием, и к величайшему негодованию госпожи Эсмонд, которая немедленно приказала отдать Гамбо-младшего в руки экзекутора для хорошей порки. Тщетно Джордж упрашивал и умолял ее отменить кару и в конце концов разразился слезами бессильного гнева. Его мать не пожелала помиловать маленького преступника, и негритенок ушел, уговаривая своего хозяина не плакать.
Это происшествие привело к яростной ссоре между матерью и сыном. Джордж не хотел слушать никаких доводов. Он сказал, что это наказание - подлость, да, подлость! Ведь хозяин негритенка - он, и никто - и его мать тоже! - не имеет права даже дотронуться до его слуги? мать, конечно, может приказать, чтобы выпороли его самого - и он стерпел бы это наказание, как им о Гарри уже не раз приходилось терпеть такую кару, но его слугу никто не смеет трогать. Это представлялось ему вопиющей несправедливостью, и, дрожа от гневного возмущения, он поклялся - сопроводив клятву такими выражениями, которые потрясли его любящую мать и гувернера, никогда прежде не слышавшего подобных слов от своего обычно кроткого ученика, - в день своего совершеннолетия освободить маленького Гамбо, а потом пошел навестить мальчика в хижине его отца и подарил ему какую-то свою игрушку.
Юный черный мученик был нахальным, ленивым и дерзким мальчишкой, и порка могла пойти ему только на пользу, как, без сомнения, рассудил полковник, - во всяком случае, он не стал возражать против наказания, на котором настаивала госпожа Эсмонд, и только добродушно усмехнулся, когда его негодующий внук выкрикнул:
- Вы, дедушка, всегда позволяете маменьке над вами командовать!
- Совершенно верно, - ответил дедушка. - Рэйчел, душа моя, даже ребенок заметил, что я нахожусь под женским башмаком - настолько это очевидно.
- Так почему же вы не стоите на своем, как подобает мужчине? - спросил маленький Гарри, всегда готовый поддержать брата.
Дедушка улыбнулся странной улыбкой.
- Потому что мне больше нравится сидеть, мой милый, - сказал он. - Я старик, и стоять мне трудно.
Старший из близнецов, благодаря своему детскому остроумию и чувству юмора, а также интересу к некоторым занятиям старика, был его любимцем и постоянным собеседником, он смеялся его шуткам и выбалтывал ему все свои ребячьи тайны, в то время как Гарри никогда не знал, о чем говорить с дедом. Джордж был тихим, любознательным мальчиком и сиял от радости, попадая в библиотеку, повергавшую его брата в мрачное уныние. Он любил листать книги, когда еще с трудом их поднимал, и принялся читать их задолго до того, как начал понимать прочитанное. Гарри же, наоборот, сиял от радости, оказавшись в конюшне или в лесу, всегда готов был отправиться на охоту или удить рыбу и с самых юных лет обещал достичь высокого совершенства во всех подобных занятиях. Как-то, когда они были еще совсем детьми и корабль их деда отправлялся в Европу, их спросили, какие подарки должен привезти им капитан Фрэнкс. Джордж долго колебался, не зная, выбрать ли книги или скрипку, а Гарри сразу же потребовал маленькое ружье, и госпожа Уорингтон (как ее тогда называли), очень огорченная плебейскими вкусамв своего старшего сына, от души похвалила выбор младшего, более достойный его родового имени и происхождения.
- Книги, папенька, может быть, и неплохой выбор, - ответила она отцу, который пытался убедить ее, что Джордж имеет право на собственное мнение. Хотя у вас, по-моему, и так уже есть почти все книги, какие только существуют в мире. Но как я могу хотеть (пусть я ошибаюсь, но хотеть этого я не могу!), чтобы мой сын и внук маркиза Эсмонда стал скрипачом!
- Вздор, дорогая моя, - ответил старый полковник. - Вспомни, что пути господни - не наши пути и что каждое живое существо рождается с собственным внутренним миром, вторгаться в который - грех. Что, если Джордж любит музыку? Ты так же не можешь этому помешать, как не можешь запретить розе благоухать, а птице петь.
- Птице! Птица поет потому, что это заложено в ее природе, а Джордж ведь не родился со скрипкой в руках! - ответила миссис Уорингтон, вскинув голову. - Во всяком случае, я девочкой, когда училась в Кенсингтонском пансионе, ненавидела клавесин и выучилась играть, только чтобы угодить маменьке. Говорите что хотите, сударь, я все равно не в силах поверить, будто пиликанье на скрипке пристало человеку знатного рода.
- А как же царь Давид, который играл на арфе, душа моя?
- Я предпочла бы, чтобы мой отец побольше читал его и не говорил бы о нем в таком тоне, - сказала миссис Уорингтон.
- Но ведь я упомянул его только в качестве примера, душа моя, - кротко ответил ее отец.
Как сам полковник Эсмонд признавался в своих записках, он был создан так, что всегда подчинялся женскому влиянию, и когда умерла его жена, он лелеял, баловал и портил свою дочь, смеясь над ее капризами, но исполняя их, подшучивая над ее предрассудками, но не ставя им преград, потакая властности ее характера и тем самым развивая эту властность; впрочем, полковник утверждал, что наше вмешательство не может изменить природные склонности и, излишне муштруя своих детей, мы только прививаем им лицемерие.
Наконец пришел час, когда мистер Эсмонд должен был расстаться с жизнью, и он простился с ней так, словно с радостью слагал с себя ее бремя. Не следует открывать новую повесть похоронным звоном колоколов или предварять ее надгробным словом. Все, кто читая или слышал проповедь, произнесенную тогда преподобным Бродбентом из Джеймстауна, недоумевали, где он позаимствовал подобное красноречие и украшавшую ее латынь. Быть может, это было известно мистеру Демнстеру, шотландцу-гувернеру мальчиков, который поправлял гранки проповеди после того, как она по желанию его превосходительства и многих именитых особ была напечатана в типографии мастера Франклина в Филадельфии. В Виргинии еще не видывали погребения столь пышного, как похороны, устроенные госпожой Эсмонд-Уорингтон своему отцу, который не преминул бы первым улыбнуться такому чванному горю. Процессию возглавляли каслвудские близнецы, полузадушенные траурными покровами и лентами, а за ними следовал милорд Фэрфакс из Гринуэй-Корта, его превосходительство губернатор Виргинии (вернее, его карет), а также Рэндольфы, Кейри, Гаррисоны, Вашингтоны и многие, многие другие - все графство почитало усопшего, чья доброта, благородные таланты, мягкость и неизменная учтивость завоевали ему у соседей заслуженное уважение. Когда весть о кончине полковника Эсмонда достигла его пасынка лорда Каслвуда в Англии, последний выразил желание оплатить расходы на мраморную плиту, на которой были бы запечатлены имена и многие добродетели матери его сиятельства и ее мужа, и после надлежащих приготовлений памятник этот был установлен - пухленькие, льющие слезы херувимы поддерживали герб и коронку Эсмондов над эпитафией, на сей раз, против обыкновения, не содержащей ни слова лжи.
^TГлава IV,^U
в которой Гарри находит новую родственницу
Добрые друзья, радушные, приятные, почтительные соседи, древнее имя, большое поместье и приличное состояние, уютный дом, комфортабельный и даже роскошный, толпа черных и белых слуг, ловящих на лету твои приказания, хорошее здоровье, любящие дети и, позволим себе смиренно добавить, прекрасный повар, погреб и библиотека - не правда ли, человек, располагающий всеми этими благами, может считаться счастливым? Госпожа Эсмонд-Уорингтон обладала всеми этими основаниями для счастья и ежедневно напоминала себе о них в утренних и вечерних молитвах. Она была щепетильно благочестива, добра к бедным и никогда никому с умыслом не причиняла вреда. В моем воображении она рисуется мне на престоле своего каслвудского княжества: местная знать является к ней на поклон, сыновья к ней всегда почтительны, слуги мчатся выполнять любое ее распоряжение, наступая друг другу на черные нитки, белые бедняки благодарны ей за щедрую помощь и безропотно глотают снадобья, которыми она их пичкает, стоит им захворать, соседи поплоше соглашаются с каждым ее словом и всегда проигрывают ей в триктрак, - и что же, располагая всеми этими благами, редко выпадающими на долю большинства смертных, миниатюрная принцесса Покахонтас, как ее называли, среди всего своего великолепия не заслуживала, мне кажется, ни малейшей зависти. Муж принцессы скончался в цвете юности - что, пожалуй, было только к лучшему. Не умри он вскоре после свадьбы, они постоянно ссорились бы или же он неизбежно оказался бы под башмаком у жены - сто лет назад еще встречались отдельные экземпляры подобных мужей. Дело в том, что миниатюрная госпожа Эсмонд немедленно пыталась подчинить себе любого человека, с которым ее сводила судьба, будь то мужчина или женщина. Если они подчинялись, то находили в ней доброго друга, а если сопротивлялись, она не оставляла своих попыток взять над ними верх до тех пор, пока они не сдавались или она не убеждалась в тщетности своих усилий. Все мы - жалкие грешники, в чем публично признаемся каждое воскресенье, и никто не произносил этого более ясным и твердым голосом, чем наша миниатюрная дама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26