- Пусти, гад, сволочь лагерная! Пусти! - вырывался Митя, бросаясь в
стороны, но "бульдозер" неумолимо толкал его к дому.
Дверь была закрыта, Степан стукнул кулаком, как молотом:
- Отвори!
Зашлепали босые ноги, приблизились к двери.
- Кто там? - невинно произнесла за дверью Дуняша.
Дверь приоткрылась, Дуняша стояла в длинной белой рубахе, покрытая
большим платком.
- А-а, Степан, я и не думала, что ты, - ласково сказала она и
повернула назад, оставив дверь открытой.
Хомутов втолкнул Митю и, как щенка, поставил у порога.
- У тебя был, сука?
Дуняша обернулась и засмеялась:
- Кто, этот? Вот еще, Степа, выдумаешь...
- Отсюда шел!
- Мало ли кто под окнами шастает. У меня на дворе сторожей нет.
- Смотри, Дунька!..
- Что мне смотреть, я и так смотрю. А врываться с выражениями, да еще
тащить кого-то, поищи другую.
Степан повернулся и выволок Митю во двор. Потом сорвал с него брюки
так, что посыпались пуговицы, одной рукой стянул с себя ремень, удерживая
другой вырывающегося Митю, разложил его на широкой колоде и, припечатав
рукой и коленом, стал пороть. Тоже неистовый был мужик.
У Мити бежали слезы. Он ругался, как никогда в жизни, и рвался, но
тяжесть прижимала его такая, что отклеиться от колоды он не мог, только
ерзал на месте, плача от бессилия.
- Вот так, щенок, - сказал Степан, вставая и заправляя ремень в
брюки. - И чтоб в эту сторону и смотреть забыл.
- Все, шоферюга, ты от меня имеешь, - глотая слезы, сказал Митя.
Он схватил полено и бросился с ним на Степана. Тот отступил, потом
вцепился в Митю и сжал его вместе с поленом.
- Тебе мало? - спросил Степан, стягивая в кулак Митину рубаху и
бросая его к воротам.
Он вытащил Митю на улицу и швырнул на землю. Стукнула калитка, Митя
остался один. В глубине двора заскрипела и хлопнула дверь, стало тихо.
Боли Митя не чувствовал, только горело и чесалось все тело и мучил
стыд. Еще ни разу, в самую жестокую трепку, его так не унижали, от стыда
он не знал, куда деться.
Поблизости никого не было. Митя осмотрелся и, утерев лицо, скользнул
узким проходом за избы и огороды. Он зарылся в душную копну, сжался и
затих.
Он лежал неподвижно несколько часов, картины мести одна ужаснее
другой проходили перед глазами.
Стороной в деревню с мычанием пробрело стадо. Темнело, сумерки
густели, переходили в вечер. Гасли нешумные деревенские звуки, далеко за
домами на берегу озера сбивчиво наигрывала гармонь. Потом и она стихла, и
настала полная тишина. Митя подождал немного и выбрался из укрытия.
Прислушиваясь, он осторожно вышел на улицу. Было пусто. Свет горящих
окон освещал машину Степана; Митя подкрался и заглянул в кабину: повезло,
ключи торчали. Не будь их, пришлось бы идти домой, подбирать другие.
Митя осторожно открыл дверцу и сел на сиденье. Потом осмотрелся, нет
ли кого. Никого не было. Из открытых окон соседних домов доносились
неясные голоса, и оглушительно бухало в груди собственное сердце.
Он проверил все в кабине и нажал стартер. Мотор всхлипнул, набирая
дыхание, и смолк; стоило большого труда не выскочить и не удрать. Сжав
зубы и чувствуя в груди холод, Митя нажал еще раз и с облегчением услышал
рокот мотора.
"Порядок", - подумал он, тронул машину с места и уже на ходу
захлопнул дверцу.
Из ворот выскочил голый по пояс, в одних брюках и босой Степан.
- Стой! - закричал он на всю деревню. - Стой!
Увесистые, как булыжники, ругательства полетели по улице вслед
машине. Степан рванулся бежать, но было поздно: машина пронеслась мимо
домов, вылетела за деревню и исчезла в лесу. Только вой мотора некоторое
время доносился оттуда. Потом и он исчез.
Степан стоял возле чужого забора и матерился. Из окон высунулись
люди, кто-то вышел на улицу, голоса перекликались от избы к избе.
- Угнал, - повторял Степан. - Митька угнал, подлец.
Люди подходили, негромко переговаривались, узнавая, в чем дело.
- Непутевый малый, плохо кончит, - сходились соседи на одном.
Митя гнал машину по лесу. Деревья вплотную подступали к узкой дороге
и в свете фар бежали мимо сплошным забором.
"Хорошо идет, - думал Митя о машине, - следил, гад... Ничего, я тебе
устрою..."
Он пронесся пятнадцать километров и свернул на глухую просеку.
Поблизости находилось небольшое лесное озерко с цветущей стоялой водой.
Машина выла и скрипела, тужась без дороги, вокруг метались кусты и
деревья.
Берег был болотистый, вязкий, передние колеса сразу мягко подались
вниз. Яркие фары осветили затянутое ряской озеро, от радиатора машины
расходились волны.
Митя проехал вперед, машина круто наклонилась, мотор заглох. Вода
подступала к самой кабине.
- Так... - сказал Митя и открыл дверцу.
Он вылез на крыло и поднял капот, потом стал на ощупь вывинчивать
детали - мотор он знал хорошо.
Вынув деталь, Митя размахивался и бросал ее в воду; всплески нарушали
тишину. Погасли фары, наступила полная темнота. Митя столкнул в воду
сиденье, оно тяжело ухнуло, подняв брызги.
- Ты меня запомнишь, - пробормотал Митя.
Под конец он выдернул ключ зажигания, на котором висел брелок, и с
силой пустил его подальше. С одиноким всплеском он упал где-то в темноте.
"Все", - подумал Митя. Он вылез на кузов и с заднего борта прыгнул на
берег. Земля чавкнула, обдав Митю грязью.
Он долго шел по ночному лесу, вернулся поздней ночью. Деревня спала,
он обогнул ее стороной и огородом подкрался к дому. Все было спокойно,
тихо. Он осторожно вошел и закрыл за собой дверь на засов.
- Дунькин Степан приходил, - лежа в темноте на кровати, бессонно
сказала Варвара. - Грозился...
- Я знаю, - ответил Митя.
- Что ты натворил?
- Ничего, спи.
- Кабы беды не было, он сидел, у него вся кожа в наколках.
- Ничего не будет, спи.
- Боюсь я за тебя...
- Не бойся.
- Ох, когда это кончится... - тяжело вздохнула Варвара и умолкла.
Митя, не раздеваясь, лег на свою кровать за занавеской.
Едва рассвело, раздался стук в дверь. Варвара испуганно вскинулась и,
сидя на кровати, тревожно спросила:
- Кто там?
- Я. Степан.
- Чего тебе?
- Митька пришел?
- Отвори ему, - сказал Митя.
- Нет, что ты, он бешеный.
- Ничего, отвори.
- Он убьет тебя!
- Не убьет.
- Открывай! - дико крикнул Степан, ударяя кулаком. - Дверь высажу!
Варвара робко подошла к двери и оттянула засов.
Степан рванул дверь и остановился. Посреди избы, рассекая ее почти до
потолка, выпрямившись, стоял Митя с топором в руке.
- Где машина? - медленно спросил Степан с порога.
- Ищи, - ответил Митя.
Степан выругался и сказал:
- Ты же срок получишь.
- Не твоя забота.
- Ты угнал мою машину!
- Докажи.
- Доказывать не надо - ты!
- Кто видел?
- Вся деревня знает. Кроме тебя, некому.
- Кто видел?
- Я тебе голову откручу!
- Попробуй.
Степан посмотрел на топор.
- Брось. За это знаешь...
- Знаю.
- Ты же сядешь...
- Ты сам сюда пришел.
- Отберу - руки переломаю.
- Отбирай.
Степан посмотрел долгим взглядом Мите в лицо и понял: убьет, не
дрогнет. Он знал в тюрьме таких, кого и отпетые рецидивисты не трогали.
- Ладно, - сказал Степан, повернулся и вышел.
Машину он нашел на другой день, и только через три дня ее вытащил
трактор. Потом на буксире отправили в район. Больше Степан никому не
сказал ни слова. Вся деревня понимала, что-то здесь кроется, но что, никто
не знал. А веселая Дуняша никак не могла взять в толк, почему Митя не
выдал ее Степану.
Но Митя никогда никого не выдавал, не хвастал победами, все хранил
про себя.
Постепенно все узнали - с ним лучше не связываться. Каждый сразу
чуял: этот пойдет до конца. Даже взрослые, крепкие мужики остерегались:
- Он же спяченный... Зря, что ли, тетка у него полоумная? Ну его к
черту, еще пырнет...
Было и это.
На восемнадцатом году отправился Митя за три села на танцы. Среди
веселья подошли к нему двое местных, подышали с двух сторон бражным духом
и спросили:
- Ты, говорят, орел?
- Ходок, говорят, первый на район? К нашим подбираешься?
Митя посмотрел по сторонам: гремела радиола, в густой пыли шаркали
подошвы. Среди многолюдья он был один.
- Пойдем, поговорим? - предложили местные.
Митя все знал наперед, но отказаться ему не позволяла гордость. Он
снял руки с испуганной партнерши, бросил ее посреди площадки и пошел в
сторону.
Он шел и чувствовал, как где-то в глубине появляется злость,
поднимается сильными толчками и устремляется тугими сгустками в голову.
Вдруг здесь, сейчас его мучительно потянуло в чистую горницу с гладкими
крашеными прохладными полами и опрятным запахом - укрыться бы там от всех
в надежном убежище, - он увидел ее так отчетливо, что даже больно стало, и
так же невыносимо он почувствовал, как надоело все ему - до смерти,
насквозь, - хоть сейчас под нож.
Провожаемые серьезными взглядами, они шли среди танцующих; все вокруг
поняли вдруг страшную, откровенную неумолимость их движения, сторонились и
давали дорогу.
Они пересекли улицу и задами вышли к большому амбару. Здесь было
пусто, просторно, тихо; кротко горел закат, дальний лес зубчато отрезал
ломоть солнца. И только там, откуда они шли, за домами и огородами, дико,
как в издевке, выла радиола.
Они подошли к амбару, местные затоптались, не зная, с чего начать.
Митя стал спиной к бревенчатой стене.
- У тебя нож есть? - спросил он у одного.
Тот растерянно посмотрел на товарища.
- Нет? Тогда возьми мой, - Митя вынул свою финку с наборной
разноцветной рукояткой, сработанную им самим в мастерских, и сунул парню в
руку.
Парень оторопело и неловко зажал нож в руке.
- Бей, - сказал Митя, расстегнул верхнюю пуговицу и подставил грудь.
Парень испуганно оглянулся. Его товарищ стоял немного сзади. Медный
закатный свет растекся по земле и окрасил копны; тень амбара рассекла
второго парня пополам, один глаз его светился на солнце, другой скрадывала
тень.
- Ты что?! - спросил второй.
- Отдай ему, - сказал Митя и мотнул головой на второго.
Первый послушно отдал нож товарищу и отступил назад.
- Да ты что?! - повторил тот, что держал теперь нож.
- Бей, - предложил снова Митя, выставляя вперед грудь.
- Мы ведь так... - вставил первый.
- Так?! А я не так! - сказал Митя, вздрагивая от ярости.
- Мы поговорить хотели, - сказал тот, что держал нож.
"А-а, пропади все оно пропадом", - подумал Митя и срывающимся от
ненависти голосом сказал:
- Не можете?! Ну, так я могу!
Он выхватил у парня нож и тут же сунул его назад.
Парень взвизгнул, смолк и в ужасе посмотрел на Митю. Потом бережно
приложил ладонь к боку, подержал и отпустил - пальцы и ладонь стали
красными.
- Кровь... - недоверчиво проговорил второй.
Несколько капель, вспыхнув, повисли на пальцах - все трое неотрывно
смотрели на них, - капли упали, пропитав землю, и оставили на ней
аккуратные темные кружочки.
Раненый, опустив голову, с медлительным любопытством рассматривал
кровь. Митя и второй парень тоже не двигались и смотрели оцепенело.
- Ты меня убить мог, - капризно сказал раненый.
Второй вдруг сорвался и побежал. Раненый повернулся и медленно побрел
за ним, изогнувшись и прижимая ладонь к боку; кровь пропитала рубаху и
брюки, тонкие струйки сочились между пальцами.
"Все. Теперь конец", - подумал Митя устало.
Ему захотелось забиться в тесное укромное место, лечь, накрыться с
головой, сжаться и застыть.
Он медленно шел по лугу, держа нож в руке, не догадываясь спрятать
его или выбросить. За спиной, за домами и огородами по-прежнему
надрывалась радиола и как бы в насмешку вопила вслед.
Митя без дороги вошел в лес. Начинались летние сумерки, под деревьями
стемнело, над лесом и на открытых местах было еще светло.
Он шел, ни о чем не думая, на память приходили какие-то слова, чьи-то
лица, мимолетно он пожалел мать, но шел он не домой, и все, что он мог
сейчас, это брести по лесу и ни о чем не думать. Иначе бы взвыть, кататься
по земле...
Постепенно стемнело. Митя не боялся ночного леса, сколько раз
возвращался со свиданий, сколько раз бродил в ожидании, - в лесу ему было
спокойнее, чем в деревне. И сейчас торопиться бы беззаботно в гости или
весело возвращаться бы, шагая по лесу, как по своему дому, - он всем телом
и кожей всегда ощущал защитную глушь окрестных лесов. Вот и нынче,
кажется, никому не достать его, не найти, - но одна мысль давила его
неодолимой тяжестью и студила ледяным холодом: сколько осталось ему быть
на воле?
Запах дыма, ленивый собачий лай и отдаленные женские голоса выдали в
лесу деревню. Тихо и неторопливо жила она посреди вечернего леса и тронула
сейчас Митю покоем и прочной безопасностью, поскребла по душе сладким
щемлением летней деревенской глуши. И все это уходило надолго, может быть
- навсегда.
Митя не знал еще, что именно такие вечера вспоминаются потом вдали от
родины, по ним ноет и болит грудь, - не знал, но сейчас в ожидании
неизбежной и строгой разлуки угадал что-то от этого чувства, хотя его
давно уже манили и влекли грохот и спешка большого мира.
Выселки, казалось, были забыты всеми на земле. Укрыться бы здесь,
притихнуть, отлежаться. Чтобы тишина и никого... Но нет, поздно, наверное,
уже рыщет погоня, и скоро встанут за спиной конвоиры.
За деревьями уютно открылись деревенские огни. Выселки спокойно
коротали вечер, ничто здесь никому не грозило, не стерегло, - пронзительно
и остро Митя завидовал сейчас всем, кто был в домах и ни о чем не
тревожился. Но легче не было от деревенского покоя, а стало холодно и
страшно. Спиной, кожей, всем телом он чувствовал неотвратимую опасность -
ближе, ближе, - и ни избавиться, ни скрыться.
1 2 3 4