Моэм Сомерсет
Моэм выбирает лучшее у Киплинга
Уильям Сомерсет Моэм
МОЭМ ВЫБИРАЕТ ЛУЧШЕЕ У КИПЛИНГА
М. Лорие, перевод
В этом эссе моя задача говорить только о рассказах Редьярда Киплинга, я не касаюсь ни его стихов, ни его политических взглядов, кроме тех случаев, когда они непосредственно отразились в рассказах.
Отбирая их, я был вынужден решить, брать ли только те, которые мне больше всего нравятся. Тогда мне пришлось бы назвать почти все его индийские рассказы. В них он, по-моему, показал себя с самой лучшей стороны. Когда он писал об индийцах и об англичанах в Индии, он чувствовал себя дома и писал с легкостью, свободой и богатством воображения, каких не всегда добивался, работая с другим материалом. Даже самые легковесные из них читаются отлично. Они дают вам почувствовать аромат Востока и запахи базаров. Затяжные дожди и зной пропеченной солнцем земли, грубую жизнь казарм, где расквартированы оккупационные войска, и - другую жизнь, такую английскую и в то же время такую чуждую жизни в Англии, которую вели офицеры, начальники индийской гражданской службы и рой мелких чиновников, сообща управлявших этой обширной территорией.
Много лет назад, когда Киплинг еще был в зените славы, мне доводилось встречаться с индийскими чиновниками и преподавателями индийских университетов, и они говорили о нем с чувством, весьма похожим на презрение. Объяснялось это постыдной, но естественной завистью. Они были обижены тем, что этот безвестный журналист, не имеющий никаких социальных заслуг, достиг всемирной славы. Они уверяли, что он не знал Индии. А сами они ее знали? Индия - не государство, это целый континент. Верно, что Киплинг был близко знаком только с его северо-западом. Как всякий другой разумный писатель, он выбирал местом действия для своих историй те районы, которые знал лучше всего. Критики-англичане бранили его за то, что он не писал о тех или иных явлениях, которые казались им важными. Он был расположен скорее к мусульманам, чем к индусам. Он лишь очень поверхностно интересовался индуизмом и той религией, которая так сильно повлияла на огромную массу индийских общин. У мусульман были качества, вызывавшие его восхищение; об индусах он редко высказывался одобрительно. Ему как будто и в голову не приходило, что и среди них могут быть эрудиты, видные ученые и философы с живым умом. Так, например, бенгалец для него был трус, путаник, хвастун, который в трудную минуту терял голову и норовил уйти от ответственности. Об этом можно пожалеть; но правом Киплинга, как и всякого автора, остается выбор сюжетов, какие его привлекают.
Однако я понимаю, что если бы в этом томе ограничился индийскими рассказами Киплинга, я не дал бы читателю сколько-нибудь правильного представления о его многогранном таланте. Поэтому я включил несколько рассказов и с английскими декорациями, заслуживших в свое время много похвал.
Я не вижу необходимости приводить здесь больше биографических подробностей, чем мне кажется нужным для разговора о его рассказах. Родился он в 1865 году в Бомбее, где его отец преподавал "архитектурную скульптуру". Когда ему пошел шестой год, родители увезли его и младшую сестренку в Англию и обоих устроили в доме, где они, попав во власть недоброй и бестолковой женщины, были крайне несчастны. Бедного мальчонку пилили, запугивали и били. Когда мать через несколько лет опять побывала на родине, она была потрясена тем, что увидела там, и увезла обоих ребят с собой. В двенадцать лет Киплинга отдали в школу в Вествард-Хо. Называлась она "Колледжем вооруженных сил" и была совсем недавно основана для того, чтобы за небольшую плату готовить сыновей офицеров для вступления в армию. Там училось около двухсот мальчиков, расселенных в выстроенных в ряд небольших домиках. Что представляла собою сама эта школа, меня не касается, меня интересует только то, как описал ее Киплинг в книжке под названием "Стоки и Кo". Более отвратительного описания школы, кажется, не сыскать. Все учителя, работавшие там, за исключением классного наставника и священника, изображены как дикие, грубые, ограниченные неучи. У мальчиков - а предполагалось, что это сыновья джентльменов, - не было и понятия о порядочности. Трех мальчиков, о которых повествуют эти истории, Киплинг назвал Стоки, Индюк и Таракан. Стоки был коноводом. Он так и остался идеалом Киплинга - любитель всяческого риска, мастер помучить учителей, авантюрист, солдат и джентльмен. Таракан был портрет самого Киплинга. Все трое упражняли свой юмор в сугубо отталкивающих шутках и розыгрышах. Киплинг написал о них с увлечением, и нужно отдать должное этим рассказам: сделаны они так блестяще, что, хотя пока читаешь, мурашки бегают по спине, раз начав, не оторвешься до самого конца. Я их вообще коснулся только потому, что мне было ясно: влияние которому Киплинг подвергался четыре года, проведенные в школе (он прозвал ее "колл"), оказалось таким сильным, что он не отделался от него никогда. Он так и не сумел освободиться от впечатлений, предрассудков и моральной позы, которые приобрел в то время. Да нет и указаний на то, что он этого хотел. До конца он не упускал случая помучить учителей или устроить кому-то розыгрыш. Ему как будто и в голову не приходило, что школа была третьесортная, а мальчишки - порядочный сброд. Да что говорить, побывав там много лет спустя, он прелестно описал эту поездку, горячо прославил беспощадного педанта - своего прежнего наставника, и высказал благодарность за великие благодеяния, полученные в те годы, когда был на его попечении.
Киплингу еще не исполнилось семнадцати лет, когда его отец, в то время хранитель музея в Лахоре, устроил его на работу младшим редактором в английском издании "Гражданской и военной газеты", выходившей в этом городе, и он, не окончив школу, вернулся в Индию. Это было в 1882 году. Мир, в который он вступил, был очень не похож на тот, в каком мы живем сегодня. Великобритания достигла вершины своего могущества. На карте были выкрашены в розовый цвет большие куски суши, подчиненные суверенитету королевы Виктории. Метрополия была сказочно богата. Англичане были мировыми банкирами, английская торговля посылала свою продукцию в самые отдаленные уголки земли, и качество ее было, по всеобщему признанию, выше чем все, что производилось в любой другой стране. На земле царил мир, если не считать мелких карательных походов то здесь, то там. Армия, хоть и небольшая, была уверена (несмотря на неудачу в Маджубе[1]), что может устоять перед любой силой, направленной против нее. Британский флот был величайшим в мире. В спорте англичанам не было равных. Никто не мог с ними соперничать в играх, в которые они играли, и в классических бегах, на которых - неслыханное дело! - побеждала лошадь из-за границы. Казалось, ничто никогда не изменит этого счастливого положения вещей. Жители наших островов верили в бога, а бог, в чем они не сомневались, принял Британскую империю под особое свое покровительство. Правда, ирландцы много кому портили кровь. Правда и то, что фабричные рабочие получали слишком мало, а работали слишком много. Но это казалось неизбежным следствием индустриализации страны, и помочь тут было нечем. Реформаторы, пытавшиеся облегчить их жизнь, рассматривались как злонамеренные смутьяны. Правда, земледельцы жили в жутких лачугах и зарабатывали жалкие гроши, но добродетельные супруги помещиков были к ним очень добры. Многие из них заботились об их моральном благополучии, посылали им бульон и холодец, когда они болели, а также одежду для их детей. Люди любили повторять, что богатые и бедные были на свете всегда и всегда будут, и это как будто всех успокаивало.
Англичане много ездили по Европе. Они наводняли курорты Спа, Виши, Аахен и Баден-Баден. Зимой они устремлялись на Ривьеру. Они строили себе роскошные виллы в Каннах и в Монте-Карло. Для их удобств воздвигались огромные отели. У них была куча денег, и расходовали они их не жалея. Они чувствовали себя отдельной расой, и стоило им высадиться в Кале, как их осеняло, что теперь они находятся среди туземцев, - не таких, конечно, как индийцы или китайцы, но туземцев. Только они ежедневно умывались и мылись, и ванны, которые они часто возили с собой, наглядно доказывали, что они отличаются от всех остальных. Они были здоровые, крепкие, разумные, во всех отношениях выше других. Им было приятно находиться среди туземцев, чьи обычаи были так далеки от английских и которых они считали фривольными (французы!), ленивыми (итальянцы!), глупыми, но забавными (немцы!), но по свойственной им сердечной доброте относились к ним хорошо. Им и в голову не приходило, что вежливость, с которой их встречали, поклоны, улыбки, желание угодить объяснялись их щедрыми тратами, а за спиной у них "туземцы" смеялись над их нескладной одеждой, их простоватостью и плохими манерами, их наглостью, их глупостью - как упорно они дают себя обирать, их покровительственной терпимостью. И потребовались страшные войны, чтобы они поняли, как сильно ошибались. Англо-индийское общество, в которое попал Киплинг, когда приехал к родителям в Лахор, полностью разделяло предвзятые мнения и самоуспокоенность их земляков в Англии.
В школе Киплинг по близорукости был освобожден от спортивных игр, поэтому у него оставалось время, чтобы много читать и даже писать. Наставник его, видимо, понял, какие тут таятся возможности, и у него хватило ума разрешить мальчику пользоваться его личной библиотекой. В свободные минуты, которые выпадали ему во время работы в "Гражданской и военной газете", он писал рассказы, позже составившие сборник "Простые рассказы с гор". Для меня они интересны главным образом тем, как в них представлено общество, которое он изображает. Картина удручающая. Нигде ни слова о том, чтобы люди, о которых он пишет, интересовались искусством, литературой или музыкой. Создается впечатление, что подозрения вызывает всякий, кто пытался узнать что-нибудь об Индии. Об одном из своих персонажей Киплинг пишет: "Про индийцев он знал столько, сколько знать про них безопасно". Человек, увлеченный своей работой, видимо, вызывал недоверие, в лучшем случае как чудак, в худшем - как зануда. Описанная здесь жизнь пуста и бессодержательна. Даже подумать страшно, как эти люди довольны собой. И что это были за люди? Обычные средние буржуа из скромных семейств в Англии, сыновья и дочери отставных государственных служащих, священников, врачей и адвокатов. Мужчины - пустоголовые: те из них, что служили в армии или побывали в университетах, приобрели известный лоск, а женщины остались неглубокими, провинциальными и жеманными. Время они проводили в ленивом флирте, больше всего заботясь о том, как отбить мужчину у другой женщины. Возможно, потому, что Киплинг писал в эпоху ложной стыдливости, а возможно - от врожденной неприязни к сексу, в этих рассказах, хотя флирта в них хоть отбавляй, дело лишь очень редко доходит до связи. Как ни поощряли эти женщины мужчин, с которыми кокетничали, в решительную минуту они отступали. Короче говоря, они были тем, что во Франции обозначается изящным словом allumeuses[*Кокетки, соблазнительницы (фр.)].
Удивительно, что Киплинг с его живым умом и острой наблюдательностью, к тому же успевший так много прочесть, часто судил о людях по их внешним проявлениям. Он, конечно, был еще очень молод. Когда "Простые рассказы" вышли в свет, ему было всего двадцать два года. Может быть, и естественно, что, перенесенный прямо из грубой реальности Вествард-Хо в более чем скромную домашнюю обстановку хранителя лахорского музея, он был ослеплен первым знакомством с обществом, на его взгляд, окруженным ореолом красоты. Так же был ослеплен маленький буржуа Марсель, впервые допущенный в избранный кружок мадам де Германт[2]. Миссис Хоксби не была ни столь блестящей, ни столь остроумной, как хочет внушить нам Киплинг. Он выдает ее серость, когда ее устами сравнивает женский голос со скрежетом тормозов подземного поезда, подходящего к станции Эрлз-Корт. Нам предлагают поверить, что она была изысканная модница. Будь это так, она вообще не оказалась бы на Эрлз-Корт, разве что поехала туда навестить свою старую няню, да и то поехала бы не подземкой, а в наемном кебе.
Но в "Простых рассказах с гор" речь идет не только об англо-индийском обществе. В тот же том вошли рассказы из индийской жизни, а также солдатские. Если вспомнить, что, когда они писались, автору еще не было двадцати лет, остается подивиться, как много он всего знает. Киплинг рассказал, что лучшие из рассказов он слышал от отца. Я думаю, что эти слова можно объяснить сыновней почтительностью. Мне кажется, что писатель лишь очень редко может использовать данный ему материал в готовом виде, - так же редко, как человек в настоящей жизни может быть перенесен в рассказ и сохранить правдоподобие. Разумеется, где-то писатель берет свои идеи, они не выскакивают из его головы, как Афина Паллада из головы своего папаши[3], во всеоружии, только сядь и запиши. Но любопытно, как часто было достаточно крошечного намека и смутной ассоциации, чтобы воображение писателя заработало и со временем продиктовало ему вполне выстроенную вещь. Возьмите, к примеру, более поздний рассказ "Гробница его предков". Очень возможно, что для него потребовалось только мимолетное замечание одного из офицеров, которых Киплинг знал в Лахоре: "Чудаки эти туземцы. Помню, был один, звали его Так-то, и стояли они в горах, среди бхилов, чей дед держал их в порядке чуть не сто лет, и там же был похоронен, а они вбили в свои глупые головы, что это было перевоплощение того старика и он может сделать из них все, что захочет". Вот этого Киплингу вполне хватило бы, чтобы воображение помогло ему создать забавный и прелестный рассказ. "Простые рассказы" - очень неровная книга. Киплинг вообще работал неровно. Мне кажется, что для автора коротких рассказов это неизбежно. Написать короткий рассказ - дело хитрое, и хороший он получится или плохой, зависит не только от авторской концепции, силы выразительности, ловкости композиции, воображения и фантазии:
1 2 3 4 5