И:

Вышел таков Теламонид огро
мный, твердыня Данаев,
Грозным лицом осклабляясь, и звучными сильный стопами
Шел, широко выступая, копьем длиннотенным колебля.

Чему отдать предпочтение, пусть каждый решит для себя сам, но в любом случ
ае запомним, что упрекать гомеровский эпос в примитивной застылости, в н
еспособности изобразить движение Ч несправедливо и нелепо.
Зримость, наглядность, как основное качество поэзии Гомера, позволяет об
ъяснить многое в «Илиаде» и «Одиссее». Становится понятным последовате
льное олицетворение всего отвлеченного (Обида, Вражда, Молитвы): то, чего н
ельзя охватить взором, для Гомера просто не существует. Понятна полная к
онкретность Ч но просто человекоподобие, но именно конкретность, вещно
сть Ч образов небожителей. Конкретность неизбежно снижает образ, и толь
ко здесь, в обостренном чувстве реальности, а никак не в первобытном воль
нодумстве, надо искать причину того, что нашему восприятию кажется насме
шкою над богами: боги Гомера вспыльчивы, тщеславны, злопамятны, высокоме
рны, простоваты, не чужды им и физические изъяны. Гомеровская мифология
Ч первая, которая нам известна у греков; что в ней от общепринятых религи
озных верований, что добавлено вымыслом поэта, никто не знает, и можно с бо
льшою вероятностью предполагать, что более поздние, классические предс
тавления об Олимпе и его обитателях во многом прямо заимствованы из «Или
ады» и «Одиссеи» и происхождением своим обязаны художественному дару а
втора поэм.
Конкретность и вообще несколько снижает приподнятость тона, эпическую
величавость. Одним из средств, создающих эту приподнятость, был особый я
зык эпоса Ч изначально неразговорный, сложенный из элементов различны
х греческих диалектов. Во все времена он звучал для самих греков отстран
енно и высоко и уже в классическую эпоху (V в. до н. э.) казался архаичным. Русс
кий перевод «Илиады», выполненный Н. И. Гнедичем около полутораста лет на
зад, как нельзя вернее воспроизводит отчужденность эпического языка, ег
о приподнятость надо всем обыденным, его древность.
Читая Гомера, убеждаешься: не только внешность мира, его лик, Ч когда улы
бчивый, когда хмурый, когда грозный, Ч умел он изображать, но и человечес
кая душа, все ее движения, от простейших до самых сложных, были ведомы поэт
у. Есть в поэмах настоящие психологические открытия, которые и теперь пр
и первой встрече Ч первом чтении Ч поражают и запоминаются на всю жизн
ь. Вот дряхлый Приам, тайком явившись к Ахиллесу в надежде получить для по
гребения тело убитого сына,

никем не примеченный, входи
т в покой и, Пелиду
В ноги упав, обымает колена и руки целует, Ч
Страшные руки, детей у него погубившие многих!

Цену этим строкам знал, бесспорно, и сам поэт: недаром чуть ниже он повторя
ет их, вложив в уста самого Приама и дополнив прямым «психологическим ко
мментарием»:

Храбрый! почти ты богов! над
моим злополучием сжалься,
Вспомнив Пелея отца: несравненно я жальче Пелея!
Я испытую, чего на земле не испытывал смертный:
Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!

Или еще пример Ч другое открытие: горе и сплачивает, и в то же время разъе
диняет людей. Дружно рыдают рабыни, оплакивая убитого Патрокла, но в душе
каждая сокрушается о собственном горе, и так же плачут, сидя рядом, враги
Ч Ахиллес и Приам:

За руку старца он взяв, от се
бя отклонил его тихо.
Оба они вспоминая: Приам Ч знаменитого сына,
Горестно плакал, у ног Ахиллесовых в прахе простертый,
Царь Ахиллес, то отца вспоминая, то друга Патрокла,
Плакал, и горестный стон их кругом раздавался по дому.

Или еще Ч всякое очень сильное чувство двулико, скорбное просветление с
крыто на дне безутешного плача, за бешеным гневом таится сладость:

Гнев ненавистный, который и
мудрых в неистовство вводит,
Он в зарождении сладостней тихо струящегось меда.

Психологизм в сочетании с даром художника Ч постоянным стремлением не
рассказывать, а показывать Ч сообщает эпосу качества драмы: характеры р
аскрываются не со стороны, а непосредственно, в речах героев. Речи и репли
ки занимают приблизительно три пятых текста. В каждой из поэм около семи
десяти пяти говорящих персонажей, и все это живые лица, их не спутаешь дру
г с другом. Древние называли Гомера первым трагическим поэтом, а Эсхил ут
верждал, что его, Эсхила, трагедии Ч лишь крохи с пышного стола Гомера. И п
равда, многие знаменитые, психологически совершенные эпизоды «Илиады»
и «Одиссеи» Ч это сцены, словно бы специально написанные для театра. К их
числу принадлежат свидание Гектора с Андромахой в VI песни «Илиады», появ
ление Одиссея перед феакийской царевною Навсикаей и «узнание» его стар
ой нянькою Евриклеей Ч в VI и XIX песнях «Одиссеи».
Читая Гомера, убеждаешься, что обе поэмы (в особенности «Илиада») Ч чудо к
омпозиции, и дивишься безумной отваге аналитиков, утверждавших, будто эт
и виртуознейшие конструкции сложились сами собой, стихийно, спонтанно. Т
рудно сомневаться, что расположение материала было строго и тщательно о
бдумано, Ч именно потому так полно исчерпываются все начатые однажды т
емы, так плотно сконцентрировано действие. Всего одиннадцать стихов пот
ребовалось автору «Илиады», чтобы ввести слушателя (или читателя) в суть
дела, в самую гущу событий; в одиннадцати строках экспозиции открываются
и главная тема всего произведения Ч гнев Ахиллеса, и повод к гневу, и обс
тоятельства, предшествовавшие ссоре вождей, и даже божественная подопл
ека событий («совершалася Зевсова воля»). Сразу же за тем начинается дейс
твие, которое длится до тех пор, пока не иссякает полностью главная тема. Н
и убийство Гектора, ни надругательство над его телом, ни пышные похороны
Патрокла, ни погребальные игры в честь друга не приносят успокоения Ахил
лесу. Только после свидания с Приамом наступает перелом: душа, омраченна
я яростью и отчаянием, словно просветляется, омытая слезами, которые вме
сте проливают убийца и отец убитою. И затем такое же просветленное завер
шение второй темы Ч темы Гектора, которая неотделима от главной, ею рожд
ена и дополняет ее. Эпилога в «Илиаде» нет, и вплоть до последней, завершаю
щей строки: «Так погребали они конеборного Гектора тело» Ч длится развя
зка, всем духом своим напоминающая развязку трагедии. Напоминает о траге
дии и темп повествования, неровный, порывистый, изобилующий резкими, нео
жиданными поворотами Ч в трагедии их называют перипетиями. Главная пер
ипетия решает судьбу героя и решительно направляет действие к кульмина
ции и развязке. В «Илиаде» роль главной перипетии играет гибель Патрокла
, кульминации Ч умерщвление Гектора.
И эпизоды и образы «Илиады» объединены вокруг главной темы и главного ге
роя, образуя тесно связанную систему. Все события поэмы укладываются в д
евять дней (впрочем, если считать и «пустые промежутки» между сгустками
действия, дней набирается пятьдесят один). «Одиссея» построена нескольк
о иначе, более рыхло. Здесь нет такого сгущения действия, такого тесного п
ереплетения различных его линий (хотя «действенных» дней тоже девять). Б
олее независимы друг от друга и образы: нет таких психологически взаимод
ополняющих или противопоставленных пар, как Ахиллес Ч Гектор, или Ахилл
ес Ч Диомед, или Ахиллес Ч Патрокл, связи между персонажами по преимуще
ству внешние, сюжетные. Но надо помнить, что перед поэтом стояла труднейш
ая задача Ч изложить десятилетнюю предысторию возвращения на Итаку, ра
ссказать о десятилетних скитаниях героя. Выходит, что большая рассредот
оченность действия была задана самим сюжетом.
Изучая построение поэм, ученые открыли у Гомера особый композиционный с
тиль, который назвали «геометрическим». Его основа Ч острое чувство мер
ы и симметрии, а результат Ч последовательное членение текста на трипти
хи (тройное деление). Так, первые пять песней «Одиссеи» составляют структ
уру из двух триптихов. Первый: совет богов и их намерение вернуть Одиссея
на родину (I, 1 Ч I, 100 ) Ч Телемах и женихи на Итаке (I,
101 Ч II) Ч Телемах гостит у Нестора в Пилосе (III). Второй: Телемах го
стит у Менелая в Спарте (IV, 1 Ч IV, 624 ) Ч женихи на Итаке (IV,
625 Ч IV, 847 ) Ч совет богов и начало пути Одиссея на роди
ну (V). Второй триптих как бы зеркально отражает первый, получается симметр
ичное расположение элементов по обе стороны от центральной оси. Конечно
, это результат не расчета, а врожденного дара: автор, вернее всего, и не под
озревал о собственном геометризме. Нам, читателям, геометризм открывает
ся непосредственно. Мы говорим о нем нечетко и расплывчато, называя обще
ю стройностью, изяществом, соразмерностью. Но как бы там ни было, мы наслаж
даемся этой непридуманной, ненарочитой соразмерностью, Ч быть может, в
противоположность нарочитой асимметричности, которая становится эсте
тической нормой в новейшее время.
Со всем тем нельзя настаивать, что композиция поэм Ч и не только компози
ция Ч совершенно свободна от изъянов, с точки зрения современного читат
еля. Остатки примитивного творческого метода древних певцов обнаружив
аются и в утомительных длиннотах, и в сюжетных повторах, резко снижающих
занимательность (например, в начале XII песни «Одиссеи» волшебница Цирцея
заранее и довольно подробно рассказывает о приключениях, которые будут
содержанием этой же самой песни), и в так называемом законе хронологичес
кой несовместимости: действия одновременные и параллельные Гомер изоб
разить не может, а потому рисует их разновременными, следующими одно за д
ругим. По милости этого закона гомеровские битвы выглядят цепочками пое
динков Ч каждая пара бойцов терпеливо дожидается своей очереди, да и вн
утри пары строго соблюдается очередность Ч разом противники никогда н
е бьют.
В список изъянов можно было бы внести и пресловутое «эпическое (или даже
гомеровское) спокойствие», ибо чистая, беспримесная объективность, полн
ая незаинтересованность Ч мертвы и к искусству не принадлежат. Но, хотя
«гомеровское спокойствие» часто считается необходимым признаком эпич
еского стиля, это выдуманный признак. Гомер отнюдь не устраняется от суж
дения о происходящем. Расставив декорации и выпустив на сцену актеров, о
н уже не вмешивается в игру, но и не прячется все время за кулисами, а то и де
ло выходит к зрителям и говорит с ними, комментируя происходящее; иной ра
з он обращается к Музе и к действующим лицам. Ученые подсчитали, что подоб
ные «прямые высказывания» составляют около 1/5 всего текста. Самая замеча
тельная их часть Ч это, бесспорно, авторские (или эпические) сравнения. В
обычном сравнении, каким бы образным оно ни было, каждое слово направлен
о к возможно более полному изображению сравниваемого. Если Одиссей прит
ворно жалуется:

…Но все миновалось;
Я лишь солома теперь, по соломе, однако, и прежний
Колос легко распознаешь ты, Ч

здесь все «идет в дело»: я теперь как вымолоченная солома, но как по соломе
легко догадаться, что за колос она несла, так и ты, глядя на меня, догадаешь
ся, что за человек я был прежде. Но когда о младших начальниках, строящих в
ойско к бою, говорится:

…Подобно как волки,
Хищные звери, у коих в сердцах беспредельная дерзость,
Кои еленя рогатого, в дебри нагорной повергнув,
Зверски терзают; у всех обагровлены кровию пасти;
После стаею целой к источнику черному рыщут;
Там языками их гибкими мутную воду потока
Локчут, рыгая кровь поглощенную; в персях их бьется
Неукротимое сердце, и всех их раздуты утробы, Ч
В брань таковы мирмидонян вожди и строители ратей
Реяли окрест Патрокла, Ч

то собственно сравнению отведены три строки из десяти: вожди мирмидонян
, окружавшие Патрокла, были похожи на волков. Остальные семь Ч особая кар
тина, ничем фактически не связанная с окружающим текстом. Когда-то счита
ли, что авторские сравнения только украшают эпос, но никакой функциональ
ной нагрузки не несут. Теперь думают по-другому: авторские сравнения Ч э
то выход из условной, поэтической действительности в мир, доподлинно окр
ужавший певца и его слушателей; чувства слушателей, изменяя свое направл
ение, как бы получали отдых, чтобы затем с новым напряжением обратиться к
судьбам героев. Если авторские сравнения должны были служить эмоционал
ьным контрастом к основному повествованию, ясно, что темы для сравнений
заимствовались преимущественно из мирной жизни. В «Илиаде», более одухо
творенной, монументальной и сумрачной, монументальны и сравнения; в «Оди
ссее» они короче и проще, среди мотивов преобладают бытовые, Ч вероятно,
в противоположность чудесам сказки. Мы видели, как гомеровский эпос сопр
икасается с драмою. В авторских сравнениях он становится самою настояще
ю лирикой. Читая Гомера, радуешься встрече с каждым новым сравнением, ост
анавливаешься и медленно произносишь вслух Ч раз, другой, третий, насла
ждаясь его прелестью, свежестью, смелостью и вместе с тем полнейшей есте
ственностью, ненарочитостью.

Словно как на небе около мес
яца ясного сонмом
Кажутся звезды прекрасные, ежели воздух безветрен;
Все кругом открывается Ч холмы, высокие горы,
Долы, небесный эфир разверзается весь беспредельный;
Видны все звезды; и пастырь, дивуясь, душой веселится, Ч
Столько меж черных судов и глубокопучинного Ксанфа
Зрилось огней троянских.
Так помышляет о сладостном вечере пахарь, день целый
Свежее поле с четою волов бороздивший могучим
Плугом, и весело день провожает он взором на запад Ч
Тащится тяжкой стопою домой он готовить свой ужин.
Так Одиссей веселился, увидя склоненье на запад Дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18