Мальчишки шумят. Билл Хирн крепко, по-медвежьи обнимает сына, когда тот перелезает через канаты установленного на траве ринга.
— Ох и дал же ты ему, Бобби! Я говорил тебе, бей его в живот. Вот как надо драться, детка. Черт побери, я научу тебя всему этому, ты не боишься драки, в тебе есть наша закваска.
Роберт выскальзывает из объятий.
— Пусти меня, папа, пусти, я пойду! — И убегает по зеленой лужайке в свою палатку, стараясь не расплакаться.
Летние каникулы в Шарлевуа, разрастающийся дом в пригороде Чикаго, длинные зеленые аллеи и тихие пляжи, площадки для игры в крокет и теннисные корты; здесь есть все атрибуты богатства и комфорта. Хирн воспринимает их как должное и лишь позже начинает что-то понимать. Шесть лет в закрытой школе в Филдмонте; там много ребят, плохие отметки за поведение; изредка ему читают проповедь, рассчитанную на пай-мальчиков.
Не богохульствуй, не лги, не обманывай.
Не ругайся. Ходи в церковь.
В его жизни незримо присутствует Билл Хирн с его громким голосом и мясистыми ладонями, как-то странно сочетающийся с назойливыми, с дальним прицелом советами Айны Хирн.
«Бобби, почему ты не приглашаешь Элизабет Перкинс в школу на танцы для младших классов?»
Через неделю после окончания закрытой школы в Филдмонте в компании нескольких сверстников, окончивших школу вместе с ним, Роберт отправляется на пирушку в затерявшуюся в лесу хижину, принадлежащую отцу одного из его друзей. Двухэтажную хижину с баром.
Ночью они сидят кружком в одной из спален второго этажа, передавая бутылку друг другу после робкого глотка.
— Если бы мой старик знал!
— К черту твоего старика!
Все они шокированы. Это сказал Карсонс, его отец покончил самоубийством в 1930 году. Карсонса можно простить.
— Ну, за прощание с Филдмонтом и нашей доброй школой, много мы провели в ней дней.
— Это правда.
— Декан неплохой человек, но я никогда не мог раскусить его. А какая у него интересная жена!
— За здоровье жены. Я слышал, что она уходила от него в прошлом году.
— Э, нет.
Бутылка идет по кругу второй, затем третий раз.
— В общем, там было неплохо, но все-таки хорошо, что мы закончили. Мне бы хотелось попасть вместе с вами, ребята, в Йельский университет.
В углу комнаты капитан футбольной команды прошлогоднего состава склонился к уху Хирна:
— Я хотел бы вернуться сюда этой осенью и посмотреть, какую команду мы составим из старшеклассников! Запомни мои слова, Хаскелл через четыре года будет в сборной Америки. Раз мы об этом заговорили, Боб, я хотел бы дать тебе совет, ведь я долгое время следил за тобой: ты мало стараешься, не стремишься вырваться вперед, а ты мог бы стать во главе команды, ведь ты сильный и способный, но ты этого не хочешь, и это плохо; надо выкладывать себя всего.
— Сунь голову в ведро со льдом.
— Хирн окосел! — кричит капитан.
— Посмотри на беднягу Хирна. Держу пари — его отшила Аделаида.
— Страстная девчонка, трется со всеми по углам. Бьюсь об заклад, она доставила Лентри немало хлопот, до того как он поступил в Принстон.
— Э-э, братьев это не беспокоит, я убежден в этом. У меня самого есть сестра, она не трется по углам, но я не волновался бы, если бы она и делала это.
— Ты говоришь так только потому, что она этого не делает, а если бы делала... Фу ты, виски ударило мне в голову... Кто пьяный?
Буль-буль-буль... Это Хирн, стоя посреди комнаты, вливает в себя виски из горлышка бутылки.
— Я сукин сын. Знаете что, ребята, кладите-ка все карты на стол.
— Слушайте, он что, свихнулся?
— Посмотрим, хватит ли у меня смелости прыгнуть из окна! — кричит Хирн. — Смотрите, что я сейчас сделаю! — Потный, с покрасневшим от возбуждения лицом, он отталкивает одного из ребят в сторону, распахивает настежь окно и, шатаясь, становится на подоконник. — Сейчас прыгну!
— Остановите его!
— Гиииииииии! — Хирн исчезает в темноте ночи. Слышится глухой звук упавшего тела, треск кустов. Все в ужасе бросаются к окну.
— Как ты там, Хирн? Все в порядке? Где ты, Хирн?
— Филдмонт, Филдмонт превыше всего! — орет в ответ Хирн.
Он лежит в темноте на земле и хохочет, слишком пьяный, чтобы чувствовать боль.
— Что за странный парень, этот Хирн, — говорят ребята. — А помните, как в прошлом году он надрался?
Последнее лето перед поступлением в колледж — это вереница золотых дней и сверкающих пляжей, волшебство электрических огней в летние вечера и танцевальный оркестр в летнем клубе на пляже, а потом билет на самолет, отправляющийся в романтические места, прикосновения благоухающих молоденьких девушек, запах губной помады, аромат пудры и специфический запах кожи на сиденьях автомобилей с откидным верхом. На небе звезды, лунный свет, золотящий темные кроны деревьев. На шоссе лучи фар автомобилей прокладывают серебряные туннели в листве над головой.
И у него была подружка, юная красотка, звезда этой летней колонии — мисс Сэлли Тендекер с Лейк Шор Драйв, а с ней, само собой разумеется, — приглашения на рождественские праздники, меховые шубки, духи и студенческие балы под цветными матерчатыми балдахинами в залах больших отелей...
— Боб, ты так быстро гонишь, как никто из моих знакомых. Когда-нибудь ты свернешь себе шею.
— Ага.
Он еще не боек в разговорах с женщинами и в этот момент занят выполнением крутого поворота. Его бьюик описывает широкую дугу влево, упрямится повороту вправо, потом медленно выходит на прямую. На какую-то секунду его охватывает страх, затем наступает облегчение, и он продолжает мчаться но прямому шоссе.
— Боб Хирн, ты просто сумасшедший!
— Не знаю, может быть...
— О чем ты думаешь, Боб?
Он останавливает автомобиль в стороне от дороги, поворачивается к ней и неожиданно обрушивает на нее потоки слов:
— Не знаю, Сэлли. Иногда я думаю... нет, нет, я просто взвинчиваюсь и не хочу ничего делать. Я поступаю в Гарвард только потому, что мой отец сказал что-то об Йеле, а сам я ничего не знаю. В голове у меня какой-то сумбур, я не знаю, чего хочу, но не хочу, чтобы меня кто-то подталкивал...
Она смеется.
— О, ты сумасшедший парень, Боб. Теперь ясно, почему все мы, девушки, любим тебя.
— Ты любишь меня?
— Ха, он спрашивает! Конечно люблю, Бобби.
Она рядом с ним на сиденье, обитом кожей, ее духи чуть-чуть сильнее, чуть-чуть крепче, чем нужно было бы для семнадцатилетней девушки. Он чувствует, что скрывается за ее добродушным подтруниванием, с бьющимся сердцем тянется, чтобы поцеловать ее.
Ему чудятся свидания по праздникам, по уикендам, свободным от учебы в колледже, повторение всего, что уже было в этот летний курортный сезон, загородные зеленые лужайки, разговоры с друзьями его отца и... помпезная свадьба.
— Знаешь, я не могу ничего планировать, поскольку собираюсь стать врачом. Ты же понимаешь, восемь или десять лет — это долгий срок.
— Боб Хирн, ты слишком самонадеян. Ты, вероятно, думаешь, что мне что-нибудь надо? Ты слишком много воображаешь о себе.
Вот и все.
— Ну так вот, сынок, теперь, когда ты собираешься поступить в колледж, я хочу потолковать с тобой кое о чем, нам ведь не часто удается поговорить друг с другом, но, черт побери, мы с тобой друзья, по крайней мере, я всегда так думал и теперь, когда ты уезжаешь в колледж, прошу тебя помнить, что ты всегда можешь положиться на меня. У тебя в жизни будут женщины. Черт побери, ты не был бы моим сыном, если бы их у тебя не было. У меня-то, конечно, нет... с тех пор как я женился. (Патентованная ложь, на которую они оба не обратили внимания.) Если у тебя возникнут какие-нибудь неприятности, ты всегда можешь положиться на меня.
Черт возьми, мой старик часто говорил мне: «Если попадешь в беду с какой-нибудь девчонкой с фермы или завода, только скажи мне».
(Дедушка Роберта был и фермером и владельцем завода.) Так вот, это полностью относится и к тебе, Боб. Запомни: всегда легче и проще откупиться от женщины, чем вступать с ней в какие-нибудь отношения, поэтому только дай мне знать, пометь на конверте «лично», и все будет о'кей.
— Хорошо.
— А что касается твоего желания стать врачом, ну что ж, это неплохо, здесь у нас масса друзей, и мы сможем создать тебе приличную практику, перекупить ее у какого-нибудь старого шарлатана, который готов уйти на покой.
— Я хочу заняться научными исследованиями.
— Научными исследованиями? Послушай, Бобби, любой из наших знакомых может купить и продать целую кучу исследователей. Ты просто подхватил где-то эту дурацкую идею и когда-нибудь одумаешься, за это я могу поручиться. По правде говоря, я уверен, и твоя мать тоже, что ты кончишь тем, что займешься бизнесом, то есть тем, чем тебе и следует заниматься.
— Нет.
— Ну хорошо, я не собираюсь спорить с тобой, ты просто еще глупый мальчишка, но ты изменишь свое мнение.
Он с трудом преодолевает трудности первых недель жизни и учебы в колледже. В полной растерянности бредет он по университету.
Все вокруг него здесь знают больше, чем он, поэтому в нем возникает инстинктивное противодействие им. Он смутно вспоминает свою жизнь в пригороде большого города. Каждый легкомысленно говорит о вещах, о которых он осмеливался думать, лишь уединившись у себя в комнате.
Его товарищ по комнате — из другого города на Среднем Западе, из другой закрытой школы — морочит ему голову.
— Знаешь, к нам зайдет Ральф Честли, шикарный парень. Вот увидишь, ты должен познакомиться с ним. Он прямо дельфийский оракул, чертовски хорошо говорит, намного лучше, чем мы когданибудь сможем. Но мы с Запада — и это работает против нас. Если бы я раньше знал то, что знаю теперь, я поехал бы учиться в школу на восток, в Эксетер или в Андовер, хотя и они недостаточно хороши, насколько мне стало известно. Впрочем, если нам удастся познакомиться с хорошими ребятами, мы должны попасть в Спикерсклуб, как бы там ни было, это не так уж трудно. В «Быстрый пуддинг» можно попасть наверняка, а вот прорваться в Финал-клуб — это почти невозможно, хотя я слыхал, что в последнее время там стали более демократичными.
— Я как-то не думал об этом.
— Ну что ж, теперь ты должен думать. Постепенно будешь приобщаться.
Его первое самоутверждение:
— К черту все это!
— Постой, постой, Хирн, мы с тобой неплохо ладим, поэтому не шуми на меня, я скажу тебе, что шансы каждого могут быть подпорчены его товарищем по комнате, поэтому не выходи из себя, понимаешь, что я имею в виду?
В течение первого года учебы у Хирна мало шансов сделать чтонибудь выдающееся. Путь его достаточно тернист. В тормозах нет смазки, и они не могут действовать плавно. Его засасывает текучка, своего товарища по комнате он видит редко, проводит почти все послеобеденные часы в лаборатории и все вечера за книгами. Он составляет себе расписание, в котором предусматривает все, вплоть до пятнадцати минут на чтение комиксов в утреннем выпуске воскресной газеты и времени на кино в субботу вечером. В послеобеденные часы он записывает изменения температуры в клубе, отмечает колебания уровня гидрометра, экспериментирует с лягушкой. С четвертой попытки ему удается извлечь скальпелем из головы лягушки слегка поблескивающий, похожий на тончайшую ниточку слюны нерв. Несмотря на успех опыта, он чувствует себя подавленным.
«Действительно ли я хочу заниматься этим делом?»
На лекциях он делает все, чтобы не задремать, но побороть дремоту не в состоянии. Голос ассистента в очках в стальной оправе на костлявом лице доносится до его сознания, как из тумана. Глаза закрываются.
— Джентльмены, я хочу, чтобы вы обратили внимание на такой феномен, как бурые водоросли, особенно ламинария. — Он пишет на доске: «Нероцистис лютена, макроцистис пирофера, пелагофикус порра». — Это совсем необычные формы морской жизни, заметьте это; у них нет ни корней, ни листьев, к ним не доходит солнечный свет. Под водой гигантские ламинарии образуют настоящие джунгли, где они растут без движения, получая питание из окружающей океанской среды.
— Буржуазия в растительном царстве, — бормочет сидящий рядом студент, и Хирн просыпается, пораженный совпадением их взглядов, как будто сосед высказал его, Хирна, мысли.
— Только во время штормов, — говорит ассистент, — их выбрасывает на берег; обычно они живут в густых морских джунглях, живут неподвижно, поглощенные исключительно своим собственным питанием. Эти виды растений были вынуждены остаться под водой, тогда как другие вышли на сушу. Их коричневая окраска, необходимая в мрачных подводных джунглях, оказалась бы фатальной в условиях интенсивного облучения солнцем на суше. — Ассистент поднимает засушенную коричневую ветвь со стеблем, похожим на веревку. — Передайте ее по рядам, господа.
Какой-то студент поднимает руку.
— Сэр, чем полезен этот вид растений?
— О, их используют для самых разных целей. Прежде всего из них делают удобрение. Из них получают поташ.
Однако подобные эпизоды — редкое исключение. Хирн кажется себе пустым сосудом, который должен быть наполнен; он жаждет знаний.
Хирн медленно привыкает к окружающей обстановке, с кем-то знакомится, начинает где-то бывать. Весной на первом году обучения он из любопытства попадает на собрание гарвардского драматического клуба. Президент клуба честолюбив, планы обсуждаются во всех деталях.
— — Подумайте немного и сами убедитесь, насколько это абсурдно. Нелепо заниматься выколачиванием на барабанах этих глупых музыкальных какофоний; мы должны расширить сферу своих интересов.
— Я знаю одну девушку в Рэдклифе, изучавшую систему Станиславского, — говорит кто-то протяжно. — Если у нас будет приличная программа, мы сможем пригласить ее, и она передаст нам свои знания этой системы.
— Ах, это чудесно, давайте сыграем Чехова!
Встает стройный молодой человек в очках в роговой оправе и требует выслушать его.
— Если мы хотим превратиться из гусеницы в бабочку, я требую, я именно требую, чтобы мы сыграли пьесу «Восхождение Ф-6». Все о ней говорят, но ее еще никто не поставил. Смешно не подумать об этом, ведь эта вещь принесет нам огромную славу.
— Я не могу согласиться с вами относительно Одена и Ишервуда, Тэд, — замечает кто-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105