– Да, необходимо. Или рассказать тебе, или вернуться к моему психиатру.
Я подумал о Руте.
– Ладно рассказывай.
– Ну вот, мне показалось, что я влюблена в Тони. Мне захотелось в него влюбиться. И Шаго вломился к нам, как сегодня.
– Сюда?
– Нет. Ты единственный, кроме Шаго, кого я сюда привела. – Она раскурила сигарету. – Нет, Шаго застукал нас с Тони на другой квартире. У Шаго есть связи в Гарлеме, и Тони испугался этих связей, потому что дядюшка Гануччи обделывает там кое-какие свои делишки. И Тони смылся. Мерзкая история. Я чувствовала себя так, будто меня обосрали. Потому что Шаго опять немного расхрабрился, увидев, как струсил Тони, но храбрость его уже была не та. Последние два месяца он вел себя со мной так паршиво, что, когда вы с ним оказались на площадке, я подумала: «Спусти этого паршивого ниггера с лестницы».
– Понятно.
– Спусти этого паршивого ниггера с лестницы! Шаго был единственным мужчиной, при одном взгляде на которого у меня все внутри обваливалось. Не знаю, суждено ли мне когда-нибудь еще испытать такое. Я думаю, так бывает только с одним мужчиной.
– Да, – сказал я. Хватит ли у меня сил выслушать все откровения, которыми она меня одарит? – Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. У меня было нечто похожее с Деборой. Так или иначе, – добавил я туповато, – у нас есть кое-что иное.
– Да. У нас есть… О, милый, в каком мы дерьме.
– Слишком поздно, чтобы спасать мир.
– Стивен, я хочу стать настоящей дамой.
– Чашечку чаю с кексом?
– Нет, правда, самой настоящей дамой. Не того сорта, что заседают в комитетах или ездят за покупками. Настоящей дамой.
– Дамы обычно бывают хитрыми и расточительными.
– Да нет, настоящей дамой. Когда-нибудь ты увидишь, о чем я говорю. С тобой я становлюсь дамой. Я еще никогда так хорошо себя не чувствовала. Пока ты уходил в полицию, у меня было чувство, что ты обязательно вернешься ко мне, потому что вместе мы можем стать очень хорошими, И тут я увидела, как ты бьешь Шаго. Ты должен был избить его – я понимала это, и все-таки мне стало дурно.
«О, Господи, – подумал я, – вот они, связи с мафией».
– Это и было дурно, – сказал я, думая о Тони.
– Стив, не знаю, получится ли у нас с тобой теперь что-нибудь хорошее или мы просто будем живыми мертвецами. Но если так, то лучше умереть. – Она вновь походила на ребенка, к которому прикоснулся ангел. – Но хочется, чтобы все получилось.
Однако воспоминание о драке висело между нами. Мы говорили о том и о сем, это слегка походило на то, как если бы мы были супругами и по-супружески продолжали судачить, пока под поверхностью нашего брака, как труп погребенной заживо памяти, продолжала гнить какая-то пакость.
– Ах, милый, после драки кулаками не машут, – сказала она.
Да, любовь это гора, на которую взбираешься, имея здоровое сердце и здоровое дыхание: сердце храброе и дыхание чистое. Восхождение еще даже не началось, а я уже был готов повернуть назад. Все, что сулила нам любовь, было уже отчасти испоганено, и, подобно всяким любовникам, любовь которых уже испоганена, нас сейчас сильнее тянуло друг к другу. И вот она поцеловала меня, и сладость, расточаемая драгоценной лозой, была у нее во рту, но было уже и нечто иное, нечто большее: намек на горячку и хитрая стервозность, хитрая звериная стервозность, до которой ей предстояло дорастать еще годы, но уже настигавшая меня из грядущего и отчасти – из ее прошлого, – мы сейчас не очень нравились друг другу. Но очень друг друга желали.
Я допил свой стакан. Через минуту мне надо было уходить.
– С тобой ничего не случится? – спросил я.
– Нет.
– А Шаго не вздумает вернуться?
– По-моему, нет.
– Там, внизу, Шаго велел пожелать тебе удачи.
– Вот как? – Она, казалось, задумалась. – Что ж, если он воротится, значит, воротится.
– И ты его впустишь?
– Если воротится, придется впустить. Я не собираюсь прятаться от Шаго.
– Тогда я не уверен, что мне надо идти к Келли.
– Тебе надо, – сказала она, – иначе мы никогда не узнаем, что у него на уме. А я не хочу ломать над этим голову.
– Это верно. – На самом деле, мне хотелось уйти, почти хотелось. Лучше было бы расстаться с нею на какое-то время. Сейчас нам опять становилось хорошо, но такое настроение нуждалось в азартной подхлестке.
– Солнышко, – сказала она.
– Да?
– Поосторожней с выпивкой, когда будешь у Келли.
– «Убери руку у меня с ширинки, – сказала герцогиня епископу».
Мы посмеялись. Нам удалось чуть-чуть вернуться назад.
– Ангел мой, – сказал я, – у тебя есть деньги?
– Тысячи четыре.
– Давай купим машину и уедем отсюда куда-нибудь.
– Прекрасная мысль.
– Мы можем поехать в Лас-Вегас, – сказал я.
– Зачем?
– Потому что, если ты намереваешься стать дамой, а я намереваюсь стать джентльменом, мне придется сражаться за твою любовь всеми возможными способами.
Она настороженно посмотрела на меня, но, поняв, что я говорю скорей честно, чем с подвохом, улыбнулась.
– Божественно, – сказала она, подняв палец. – Мы составим состояние в Лас-Вегасе. Мне в казино везет.
– Правда?
– Не когда сама играю. Если я начну играть, тебе придется оттаскивать меня от стола, потому что я непременно все спущу. Но когда играют другие, я чувствую в себе силу. Потому что всегда знаю заранее, кто выиграет, а кто проиграет.
– Ладно, у меня шестнадцать тысяч долгу, – сказал я, – так что тебе придется хорошенько постараться.
– Твои долги прощены, – сказала она. И проводила меня до дверей, и наградила нежным и сочным прощальным поцелуем, облизнув мне губы и посулив кое-что языком. Потом она заметила, что я гляжу на зонтик, с которым пришел Шаго, и протянула его мне.
– Теперь у тебя есть меч, – сказала она.
Я спустился по лестнице, не слыша эха моего путешествия вниз вместе с Шаго, но в подъезде на полу была лужа его блевотины. Я хотел пройти мимо, будто ничего не заметив, но вместо этого отложил зонтик в сторону и, порывшись в мусорном ведре за лестницей, нашел куски какого-то скверно пахнущего картона и с их помощью стал убирать эту лужу, мне пришлось несколько раз прогуляться взад и вперед, занимаясь этим. В запахе содержимого его желудка – ничуть не более приятном, чем мой, – был легкий намек на бедность, на дешевые негритянские забегаловки с их шипящим жиром и разбитными девчонками. Я делал эту работу медленно, кончиками пальцев. Мне хотелось явиться к Келли в самом спокойном расположении духа, но работа моя была грязной, и в голову поневоле лезли мысли о студенческих сходках и о неграх, застреленных ночью, и я уже готов был погрузиться в морализаторские рассуждения о том, что зато моя жертва все же улизнула от этой грязи. Я медленно и тщательно соскребал ее влажным картоном, вдыхая дух – даже не знаю чего, мысли парили у меня в мозгу, словно первобытные птицы. Я вдруг подумал о том, что из пищи, извергнутой нами, могут рождаться демоны. Бывали минуты, когда мне казалось, что я способен измыслить нечто экстраординарное
– нужен только порыв вдохновения, чтобы сформулировать то, что витало в горних сферах полета моих мыслей, но сейчас мои идеи угнетали меня, ибо в них копошилось безумие. И вот вам пример, и довольно забавный, – зловещие предчувствия оставили меня, когда я, закончив уборку, вышел на улицу, поймал такси и, повинуясь какому-то импульсу, велел шоферу отвезти меня к Центральному парку и объехать его кругом. Ибо демоны не живут в блевотине – только мука и вонь, и мне захотелось повернуть обратно, – если в Шаго и жили бесы, то они пребывали в нем по-прежнему, так подсказывал мне инстинкт,
– или же все это было лишь поводом, чтобы оставить Шерри одну? Но страх перед Келли подстегивал меня, и я был не в силах сделать правильный выбор. По дороге я, должно быть, задремал. Когда я посмотрел в окошко, мы были почти в Гарлеме, и мне на мгновение показалось, что я уже умер. Водитель молчал, улицы были мокрыми, машина катилась похоронными дрогами. Лишь ручка зонтика, казалось, еще жила в моей руке. И тут у меня возникла идея – отправиться в Гарлем и пить там, пока не закроется последний кабак. Это было верным решением. Я мог бы за все расплатиться сполна. Бывали ночи, когда я так и поступал. После какой-нибудь скверной ссоры с Деборой я бродил кругами по городу, выбирая улицы погрязнее, и переходил из бара в бар. И ничего со мной не случалось. Швейцары были любезны, пьянчуги тоже, улицы были тихими. И даже проститутки лишь строили мне глазки. Несколько ночей в моей жизни я преспокойно провел в Гарлеме, но сейчас… нет, я верил в африканцев и бесов. Если сегодня ночью я зайду в какой-нибудь из этих баров, все услышат звук падения Шаго, исходящий из моего мозга, и мне не уйти от расплаты. «Если хочешь, чтобы с твоей любимой все было в порядке, – шептала мне душа,
– ступай в Гарлем».
Что-то было не так, как надо; некоторое время назад, в комнатке Шерри, все шло как надо, и я чувствовал себя в безопасности, а сейчас все снова пошло вкривь и вкось – предчувствие жуткого урагана витало над моей головой. Мне снова захотелось вернуться к Шерри – она была залогом моего здоровья, – но тут я вспомнил обет, который дал у нее в постели. Нет, если хочешь быть любимым, нельзя искать здоровья в своей любимой. Железный закон любой любви – поклясться себе быть смелым.
Значит, надо отправиться в Гарлем. С Келли можно повидаться и потом. Или это тоже еще одно самооправдание? Может быть, именно Келли я и боялся? Может быть, поэтому я собирался провести эту ночь, переходя из бара в бар,
– мой счет (семьдесят пять долларов) в целости и сохранности, моя персона тоже, – не унижена, не поругана, и никто даже не подозревает того, что я и есть тот самый белый, который во всем виновен? Но разве в четыре утра, когда закроется последний бар, я не приду к мысли, что всего лишь играл в прятки с самим собой, пытаясь избежать самой грозной опасности? «Ступай к Келли», – сказал мне голос, едва отличимый от того, что звучал раньше. Но который из них прав? Как сделать правильный выбор? «Сделай то, чего ты боишься сильнее всего, – сказала мне душа. – Доверься своим инстинктам». Но я слишком долго колебался, и теперь мои инстинкты молчали. Я не чувствовал ничего, кроме страха. «Вот в чем таится проклятие логики святых», – подумал я, и такси, сделав круг вокруг Центрального парка, направилось к центру города. Было поздно отправляться в Гарлем. Что я испытал, поняв это, – горе, тошноту или чувство облегчения?
Я открыл окошко и глубоко вздохнул, лицо обдало моросью. В воздухе почти не чувствовалось смога, виски догорало во мне, шкварча в кишечнике, как последние капли спирта в спиртовке. Да разве так уж важно, куда я поеду? Если где-то и располагались небеса, то сейчас они следовали за мною, что-то ожидало меня сегодня – и разве эта ставка мала? Но голос во мне заговорил вновь: «И все-таки лучше самому сделать выбор».
У меня и прежде бывали состояния, подобные сегодняшнему. Обладай я талантом Магомета или Будды, я основал бы, конечно, новую религию. Правда, у меня было бы совсем немного последователей, моя религия была бы неудобна, тревожна, волнительна, ибо я полагал что Бог – не любовь, а отвага. Любовь
– это только награда за нее.
Впрочем, все эти рассуждения так и пропали втуне – были погребены в двадцати томах, которые я так и не написал. Я же в эти минуты был погребен под толщей собственного страха. Я уже не был уверен в том, что мои мысли – тайна для меня самого. Нет, люди боятся убивать, но не только потому, что страшатся правосудия, – убийца знает, что он привлекает к себе внимание богов, душа ваша перестает быть вашей собственной, ваше волнение оборачивается неврозом, и только страх остается подлинным. Предчувствия столь же материальны, как хлеб. Есть некие архитектурные строения, уводящие нас в вечность и рождающиеся в нас, когда мы спим, и если вдруг случается убийство, крики и плач проносятся по рыночным площадям сновидений. Вечность лишается своей обители, и где-то происходит встреча божественного гнева и простого бешенства. В такси меня трясло от холода. Как это сказал Шаго? «Приятель, я харкнул в лицо Дьяволу». Он ошибался. Это была дочь Дьявола. И я снова вспомнил о Барнее Освальде Келли. Потому что мы подъехали к «Уолдорфу», и я физически ощутил его присутствие там, почти под самой крышей отеля.

8. У ЛЬВА И ЗМИЯ

Такси повернуло на Парковой авеню и подъехало к главному входу, привратник сказал мне «добрый вечер» и улыбнулся – много лет назад в одну из безумных ночей он поймал для нас с Деборой машину, и я дал ему пять долларов на чай, это было давно, но он не забыл, – а я, вспомнив сейчас тот вечер, вдруг почему-то почувствовал, что мне не следует входить через главный вход в столь поздний и пустынный час. Дождь лил все сильнее, холодный, как лед под ногами, и я раскрыл зонтик Шаго. Он раскрылся с трудом, как бы с одышкой, издав астматический вздох. И тут из его ручки в мою ладонь проник некий голос, который произнес: «Ступай в Гарлем». Но я уже шел к башне. В тридцати метрах за углом был боковой вход, я мог бы подняться наверх в лифте, не заходя в холл.
Но на улице перед боковым входом были припаркованы во втором ряду три лимузина, а рядом с ними расположился целый отряд полицейских на мотоциклах. На мгновение меня охватила паника – они приехали за мной, наверняка они приехали именно за мной, я закурил сигарету, чтобы прийти в себя и решиться прошагать мимо них и войти в фойе, а там пройти мимо восьмерых мужиков ростом более шести футов, симпатичных на вид, похожих на быков-производителей призовой породы. Их пастухом (я чуть было не врезался в него) был толстый коротышка-сыщик из гостиничной службы, хорошо одетый, с круглым обидчивым лицом и гвоздикой в петлице. Он стоял возле лифта и, когда я подошел, сделал две вещи одновременно: постарался не удостоить меня взглядом и ухитрился осмотреть мою одежду. Что-то во мне или со мной было не в порядке, он чувствовал это, – вероятно, смутное воспоминание о моей фотографии в газете. Но он отмахнулся от этого и повернулся к лифтерше:
– Она спустится через три минуты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36