передний бампер «опеля» почти касался заднего бампера их «пирс-эрроу». Поначалу Аревало решил, что это один из тех неосторожных автомобилистов, которые никогда не научатся хорошо вести машину. Боясь, что при первом торможении «опель» врежется в него, Аревало высунул руку, помахал ею, уступая дорогу, слегка сбавил скорость; но человечек тоже сбавил скорость и по-прежнему держался позади. Тогда Аревало решил оторваться. Подрагивая от напряжения, «пирс-эрроу» набрал скорость сто километров в час – но современная машина преследователя была все так же рядом.
– Чего надо этому кретину? – возмущенно воскликнул Аревало. – Что он к нам пристал? Остановиться и врезать ему как следует?
– Нам, – напомнила Хулия, – вовсе ни к чему приключения, которые заканчиваются в полиции.
Аревало уже настолько забыл о старой даме, что чуть было не спросил почему.
Когда на шоссе появились другие машины, «пирс-эрроу», управляемый умелой рукой, замешался среди них и ускользнул от непонятного преследователя. Подъезжая к «Грезе», они снова оживились: Хулия расхваливала мастерство мужа – и это при том, что машина у них старая.
Ночью, в постели, им припомнилась встреча на дороге; Аревало спросил, кто же этот человечек, что было у него на уме.
– А может, нам только показалось, что он гнался за нами, – объяснила Хулия, – между тем это был просто рассеянный, незлобивый сеньор, выехавший на прогулку.
– Нет, – ответил Аревало. – Он полицейский, или негодяй, или кое-кто похуже.
– Надеюсь, – сказала Хулия, – ты не станешь думать теперь, что за все надо платить, что этот нелепый человечек – олицетворение рока, дьявол, преследующий нас за то, что мы сделали. Аревало безучастно смотрел перед собой и не отвечал.
– Как хорошо я тебя знаю, – улыбнулась его жена.
Он помолчал, а потом начал просительным тоном:
– Нам надо уехать, Хулита, понимаешь? Здесь мы попадемся. Нельзя оставаться и ждать, пока нас сцапают. – Он умоляюще посмотрел на нее. – Сегодня человечек, завтра кто-нибудь другой. Понимаешь? Всегда кто-то будет гнаться за нами, пока мы не потеряем голову, пока мы не сдадимся. Давай убежим. А вдруг еще есть время.
– Какие глупости, – сказала Хулия. Она повернулась к нему спиной, потушила лампу и заснула.
На следующий день, выехав после обеда, они не встретили человечка, но через день он появился снова. Поворачивая назад, к дому, Аревало увидел его в зеркало. Он захотел оторваться, выжал газ до предела и с неудовольствием отметил, что человечек не отстает, едет все так же близко, впритык. Аревало притормозил, почти остановился, высунул руку, махнул ею, прокричал:
– Проезжайте, проезжайте!
Человечку ничего не оставалось, как подчиниться. Он проехал мимо них на одном из опасных участков, где дорога шла над самым обрывом. Молодые люди успели его рассмотреть – лысый, в больших черепаховых очках, торчащие уши, тонкие подстриженные усики. Фары «пирс-эрроу» осветили его лысину и уши.
– Тебе не хочется стукнуть его палкой по голове? – смеясь, спросила Хулия.
– Ты видишь его глаза в зеркале? – спросил Аревало. – Он шпионит за нами, таясь.
И тут начались гонки наоборот. Преследователь ехал впереди, он увеличивал или уменьшал скорость по мере того, как увеличивали или уменьшали скорость они.
– Что ему надо? – с плохо скрытым отчаянием спросил Аревало.
– Давай остановимся, – ответила Хулия. – Ему придется уехать.
– Вот еще. Зачем нам останавливаться? – воскликнул Аревало.
– Чтобы освободиться от него.
– Так мы не освободимся.
– Стой, – повторила Хулия. Аревало остановил машину. Несколькими метрами впереди человечек тоже затормозил.
– Я его исколочу! – прерывающимся голосом прокричал Аревало.
– Не выходи, – попросила Хулия. Аревало вышел и побежал, но преследователь тронулся с места и не торопясь поехал вперед, вскоре пропав за поворотом.
– Теперь надо подождать, пусть отъедет подальше, – сказала Хулия.
– Он не уедет, – сказал Аревало, садясь в машину.
– Давай удерем в другую сторону.
– Удрать? Никоим образом.
– Пожалуйста, подождем десять минут, – попросила его Хулия.
Аревало показал ей часы. Они сидели молча.
Не прошло и пяти минут, как он сказал:
– Хватит. Клянусь тебе, «опель» стоит за поворотом.
Аревало был прав: за поворотом они сразу же увидели стоящую машину. Аревало яростно нажал на педаль.
– Ты с ума сошел, – прошептала Хулия.
Страх жены словно подстегнул его, и он увеличил скорость. Как бы ни рванул с места «опель», они все равно настигнут его, он еще стоял, а они уже мчались со скоростью больше ста километров в час.
– Теперь мы гонимся за ним, – возбужденно крикнул Аревало.
Они догнали «опель» на другом опасном участке – там, где несколько месяцев назад они сбросили в пропасть машину со старой дамой. Вместо того чтобы объехать «опель» слева, Аревало взял правее; человечек вильнул влево, к обрыву. Аревало шел справа, почти выталкивая другую машину с дороги. Поначалу казалось, что борьба двух упрямцев будет долгой, но внезапно человечек испугался, уступил, свернул еще левее, и молодые люди увидели, как «опель» перелетел через край и упал в пустоту.
– Не останавливайся, – приказала Хулия. – Нас не должны здесь видеть.
– И даже не проверить, жив он или мертв? Всю ночь спрашивать себя, не явится ли он наутро грозным обвинителем?
– Ты прикончил его, – ответила Хулия. – Дал себе волю. Теперь не думай об этом. И не бойся. Если он появится, тогда посмотрим. Черт побери, проигрывать, так достойно.
– Я больше не буду думать, – сказал Аревало.
Первое убийство – потому, что они убили из-за денег, или потому, что покойная доверилась им, или из-за допросов в полиции, или оттого, что это было в первый раз, – подействовало на них угнетающе. Теперь, совершив новое убийство, они забыли о прежнем; на этот раз их беспричинно раздразнили, ненавистный преследователь гнался за ними по пятам, покушаясь на их благополучие, которым они еще не вполне насладились… После второго убийства они жили счастливо.
Они прожили счастливо несколько дней, вплоть до понедельника, когда в час сиесты в зале появился толстяк. Он был неправдоподобно толст, его огромное дряблое тело расползалось в стороны, как квашня, вот-вот польется через край; у него были тусклые водянистые глаза, бледная кожа, широченный двойной подбородок. Стул, стол, чашечка кофе и стаканчик темной каньи, которые он спросил, – все по сравнению с ним казалось игрушечным, хрупким.
– Я его где-то видел, – заметил Аревало. – Только не помню где.
– Если бы ты его видел, ты бы запомнил.
Такого человека не забудешь, – ответила Хулия.
– Он не уходит.
– Пусть себе не уходит. Пусть сидит хоть весь день – лишь бы платил.
Он и просидел у них весь день. И вернулся на следующий. Сел за тот же столик, попросил кофе и темную канью.
– Видишь? – спросил Аревало.
– Что я вижу? – спросила Хулия.
– Еще один человечек.
– Некоторая разница все же есть, – ответила Хулия и рассмеялась.
– Не знаю, как ты можешь смеяться, – сказал Аревало. – Я больше не могу. Если он из полиции, лучше знать это сразу. Если позволить ему приходить каждый день и просиживать здесь часами, ничего не говоря и не сводя с нас глаз, у нас в конце концов сдадут нервы; ему останется лишь зарядить капкан – и мы попадемся. Я не хочу больше проводить ночи без сна, ломая голову над тем, что задумал этот новый тип. Я же сказал: всегда кто-нибудь да объявится…
– А может, он ничего не задумал. Просто печальный толстяк… – заметила Хулия. – Я полагаю, лучше всего оставить его в покое, пусть киснет в собственном соку. Переиграть его в его же игру. Если ему угодно являться каждый день, пусть является, платит, и дело с концом.
– Так лучше всего, – ответил Аревало, – но в этой игре выигрывает тот, кто дольше выдержит, а я уже на пределе.
Наступил вечер. Толстяк не уходил. Хулия принесла ужин для себя и для мужа. Они поели на стойке.
– Сеньор не будет ужинать? – с полным ртом спросила Хулия толстяка.
– Нет, спасибо, – ответил тот.
– Ах, хоть бы ты ушел, – вздохнул Аревало, глядя на него.
– Заговорить с ним? – предложила Хулия. – Вытянуть что-нибудь?
– Может, он и не станет говорить с тобой, – отозвался Аревало, – будет отвечать «да, да», «нет, нет».
Но толстяк не уклонился от разговора. Он посетовал на погоду – слишком сухую для посевов, – на людей и их необъяснимые вкусы.
– Как это они до сих пор не разнюхали про ваше кафе? Это самое красивое место на берегу, – сказал он.
– Ну, – сказал Аревало, который прислушивался к разговору, сидя за стойкой, – если вам нравится кафе, значит, вы наш друг. Пусть сеньор просит, что пожелает, – хозяева угощают.
– Раз вы так настаиваете, – отозвался толстяк, – я выпью еще стаканчик темной каньи.
Потом он согласился еще на один. Он уступал им во всем. Играл с ними в кошки-мышки. И вдруг, словно канья развязала ему язык, он заговорил:
– Такое чудесное место, и такие дела происходят. Вот досада.
Взглянув на Хулию, Аревало безнадежно пожал плечами.
– Какие дела? – рассердилась Хулия.
– Я не говорю, что здесь, – признал толстяк, – но рядом, на обрыве. Подумать только, сначала одна машина, потом другая падают в море в том же самом месте. Мы узнали по чистой случайности.
– О чем? – спросила Хулия.
– Кто «мы»? – спросил Аревало.
– Мы, – ответил толстяк. – Видите ли, владельца этого «опеля», что свалился в море, – его фамилия Трехо – несколько лет назад постигло несчастье. Его дочка, молодая девушка, утонула, купаясь тут поблизости. Ее унесло в море и так и не выбросило. Человек этот был вдовец; потеряв дочь, он остался один на свете. Он перебрался жить поближе к морю, в те места, где утонула дочь: наверное, ему казалось – он был уже немного не в себе, но это понятно, – что так он будет рядом с ней. Этот сеньор Трехо – может, вы его и встречали: невысокий, щуплый, лысый, с аккуратными усиками и в очках – был добрейшей души человек, он жил, замкнувшись в своем горе, ни с кем не виделся, кроме своего соседа, доктора Лаборде, который как-то лечил его и с тех пор навещал каждый вечер после ужина. Друзья пили кофе, разговаривали, играли партию в шахматы. И так вечер за вечером. Вы-то, молодые, счастливые, скажете мне: ну и жизнь. Привычки других кажутся порой такими нелепыми, но, видите ли, эта рутина помогает людям перемогаться, потихоньку существовать. И вот однажды вечером, совсем недавно, сеньор Трехо сыграл партию в шахматы из рук вон плохо.
Толстяк замолчал, словно только что сообщил нечто интересное и крайне важное. Потом спросил:
– И знаете почему?
– Я не ясновидящая, – отрезала Хулия.
– Потому что в этот день, проезжая по приморской дороге, сеньор Трехо встретил свою дочь. Может, оттого, что он не видел ее мертвой, он убедил себя, что она жива, что это она. По крайней мере, он поверил, будто видел ее. До конца он не обманывался, но эта мысль захватила его. И думая, что видит свою дочь, он знал, что лучше не приближаться, не заговаривать с ней. Бедный сеньор Трехо не хотел, чтобы иллюзия рассеялась. Его друг доктор Лаборде разбранил его в тот вечер. Немыслимо, сказал доктор, чтобы он, Трехо, культурный человек, вел себя как ребенок, играл с глубокими и священными чувствами; это дурно и опасно. Трехо признал, что его друг прав, но заявил, что если сначала умышленно поддался этой игре, то потом в игру вступили какие-то иные, высшие силы, что-то более могучее, другой природы, быть может, судьба. Ибо случилось невероятное: девушка, которую он принял за свою дочь, – видите ли, она ехала в старом автомобиле, которым правил молодой человек, – попыталась ускользнуть. «Эти молодые люди, – сказал сеньор Трехо, – для просто посторонних вели себя необъяснимо. Заметив меня, они бросились удирать, словно она и вправду была моя дочь и по каким-то таинственным причинам хотела скрыться. Я почувствовал, что под моими ногами вдруг разверзлась пропасть, что этот привычный мир вдруг стал сверхъестественным, и все время повторял в душе: не может быть, не может быть». Он понимал, что поступает нехорошо, но попытался догнать их. Молодые люди снова сбежали.
Толстяк смотрел на них, не мигая, своими водянистыми глазами. После паузы он продолжил:
– Доктор Лаборде сказал ему, что нельзя приставать к чужим людям. «Надеюсь, – повторил он, – что, если ты еще раз встретишь молодых людей, ты не станешь гоняться за ними и надоедать им».
– Совет Лаборде был совсем не плох, – отметила Хулия. – Нечего надоедать незнакомым. А почему вы это рассказываете?
– Ваш вопрос вполне уместен, – подтвердил толстяк, – он попал в самую точку. Ведь мысли каждого скрыты от нас, и мы не знаем, с кем сейчас говорим. А сами кажемся себе прозрачными; но это совсем не так. Ближний знает о нас лишь то, что говорят ему внешние знаки; он поступает как древние оракулы, разглядывавшие внутренности мертвых животных, следившие за полетом птиц. Система эта далеко не совершенна и приводит к всевозможным ошибкам. Например, сеньор Трехо предположил, будто молодые люди убегают от него оттого, что она – его дочь; они же чувствовали за собой Бог знает какую вину и приписывали бедному сеньору Трехо Бог знает какие намерения. Думается мне, на шоссе были гонки с преследованием и они привели к несчастному случаю, к гибели Трехо. Несколько месяцев назад в том же месте при похожих обстоятельствах погибла одна сеньора. Теперь к нам пришел Лаборде и рассказал историю своего друга. Почему-то я сопоставил один несчастный случай или, скажем, один факт с другим. Сеньор, вас я видел в отделе расследований в тот раз, когда мы вызывали вас для дачи показаний, но тогда вы тоже нервничали и, наверное, не помните меня. Цените мою откровенность, я кладу свои карты на стол.
Он посмотрел на часы и положил на стол руки. – Сейчас мне пора уходить, но времени у меня предостаточно, так что завтра я вернусь… – И, указав на стакан и чашку, спросил: – Сколько с меня?
Толстяк встал, сурово простился и вышел. Аревало сказал, словно обращаясь к себе самому:
– Каково?
– У него нет доказательств, – отозвалась Хулия.
1 2 3 4