На какое-то мгновение я стал противен сам себе за этот эстрадный номер, за то, что не просто разговаривал с председателем журавлевского колхоза, а показывал своим подчиненным, как нужно разговаривать с «председателями». И когда положил трубку, я мысленно дал себе слово обязательно слетать в Журавлевку просто так, без всяких дел.
С начальником отдела перевозок было сложнее. Начальник перевозок был глуп и уже успел наломать дров с этим грузом.
Сидя на краешке письменного стола, я пытался успокоить разъяренного грузополучателя, а начальник перевозок стоял рядом и по моим ответам силился понять, что про него говорят на том конце провода. И хотя про него там ничего не говорили, а в основном чихвостили меня, я время от времени грозно поглядывал на начальника перевозок и один раз даже показал ему кулак.
В своих претензиях грузополучатель был конкретен и яростен, а я в своих ответах мягок и демагогичен.
– Есть для меня законы, есть! – говорил я в трубку. – И даже больше, чем для кого бы то ни было. Мы летаем по инструкции, возим по инструкции и живем по инструкции...
Тут мне такое ответили, что в другое время я бы... Но сейчас я только рассмеялся и ответил:
– Нет, в этих случаях мы обходимся без инструкций... Да и вы, я думаю, тоже.
Мне еще немножко наговорили гадостей и под конец упрекнули в желании перессориться со всей клиентурой.
Тут я понял, что пришла пора брать инициативу разговора в свои руки, и сказал фразу, на которую, по моим расчетам, ответить было нечего:
– Да нет... Вы меня не поняли. Я не собираюсь ссориться. Я за то, чтобы каждый на своем месте делал свое дело толково и честно...
И угадал. Разговор окончился взаимными приветствиями и обещаниями помогать друг другу до последней капли крови.
Я положил трубку, посмотрел на начальника перевозок и сказал:
– Убить тебя мало.
– Василий Григорьевич! – простонал начальник перевозок.
– Борис Иванович! – строго прервал я его. – Тебя за эти штучки убить мало. Немедленно отправить груз. Ясно?
– Так точно.
– Выполняйте.
– Слушаюсь.
Начальник перевозок почему-то на цыпочках вышел из кабинета и осторожно притворил за собой дверь.
Снова заверещал телефон. Я долго не мог понять, чего от меня хотят, и когда наконец понял, то сказал:
– Обязательно привезут ваш двигатель... Вы давайте свою машину сюда и через часок можете его забирать. Одну секундочку, я сейчас это кое с кем уточню...
Однако связаться с диспетчерской я не успел. Открылась дверь, и в кабинет заглянула Катерина. А за ней моментально протиснулась Лялька.
Я прикрыл трубку рукой, подмигнул Катерине и вопросительно поднял брови.
– Васенька, прости, пожалуйста, – быстро проговорила Катерина. – Мне хотелось только узнать, будешь ли ты сегодня обедать дома.
«Нет, нет!.. Не может быть... Я это все себе сам придумал», – пронеслось у меня в голове. Я так обрадовался, что Катерина и Лялька вдруг заглянули ко мне в кабинет, даже какой-то комок в горле помешал мне им сразу ответить. Сказать, что я обязательно буду обедать дома, что у меня больше нет на сегодня вылетов и что вечером все втроем мы непременно пойдем в кино, Катерина, я и Лялька. И плевать, что вечером детям до шестнадцати!.. У меня директор там знакомый...
Но в это время в кабинет вошел Виктор Кириллович Азанчеев. Он улыбнулся оглянувшейся Катерине и тихонько дернул Ляльку за кончик косы. Лялька весело боднула его головой в руку.
«Все может быть... – подумал я. – Все!»
– Виноват... – сказал я в трубку и снова прикрыл ее рукой.
Я внимательно посмотрел на Катерину, Азанчеева и Ляльку. Впервые я видел всех их вместе. И тут мне пришло в голову, что, если бы я не знал, кто такой Азанчеев и что Катерина моя жена, а Лялька моя дочь, я принял бы их за одну милую, дружную семью. А еще я подумал, что они прекрасно выглядели бы на фотографии. Такие фотографии обычно посылаются стареньким родителям с трогательными стереотипными надписями на обороте...
– Одну секунду, Виктор Кириллович, – сказал я Азанчееву и посмотрел на Катерину: – Итак, мадам?
– Я подумала о том, что, если ты не будешь обедать дома, мы с Лялькой перекусим в столовой.
– Прекрасно! – согласился я.
– Папа, возьми меня в рейс! – выкрикнула Лялька.
– Сначала пройди у мамы медосмотр.
– Прости, пожалуйста... – Катерина повернулась и вышла, таща на буксире Ляльку.
Я рассматривал Азанчеева. «Все может быть... – думал я. – Все!»
– Василий Григорьевич, – сказал Азанчеев. – Загрузка всего сорок процентов. Может быть, не делать два рейса, а сделать один сдвоенный?
– Виктор Кириллович, – рассмеялся я, – считайте, что вы внесли неоценимый вклад в научную организацию труда. Утрясите это с отделом перевозок, и добро.
Азанчеев кивнул и вышел.
– Виноват... – снова сказал я в трубку, нажал клавишу внутреннего переговорного устройства и наклонился к микрофону: – Иван Иванович, кто пошел в Ак-Беит за мотором для кинопередвижки?
– Соломенцев. «Як-двенадцатый», борт триста семнадцатый. Вылет в девять сорок, – ответил динамик голосом Ивана Ивановича Гонтового.
– Понял... – сказал я и усомнился в успехе дела. Однако в телефонную трубку сказал: – Ну вот, оказывается, все прекрасно! Вылетел он в девять сорок... Туда пятьдесят минут. Да там, пока погрузят, пока что... И обратно – час пять, час десять. А обратно ветер встречный. А как же? Вы не учитываете, а нам приходится.
Когда я положил трубку, мне вдруг захотелось снять китель и прямо тут, в кабинете, лечь на пол и полежать минут тридцать, закрыв глаза, ни о чем не думая, ничего не вспоминая. Желание было столь велико, что я даже испугался. Я резко встал и несколько раз глубоко вздохнул. Затем сел за стол я преувеличенно деловито записал на перекидном календаре: «Накладная 24310» – и поставил три восклицательных знака. Но это мне не помогло. В памяти неожиданно всплыл тоненький поросячий плач, приглушенный мешком, чье-то бормотание, чье-то хихиканье...
И снова какое-то странное, неведомое до сих пор ощущение тоски сжало мое сердце.
Напряженно и неподвижно я сидел за столом, тупо уставившись в плакатик над дверью; «Быстрые действия в воздухе – результат длительных раздумий на земле...»

ЛЕНА

Наверное, во всей этой истории все-таки виновата я. Как говорят французы, «шерше ля фам», что означает – «ищи женщину». То есть не просто ищи женщину, а если ты хочешь обнаружить корень какой-нибудь неприятности, то, докопавшись до истины, ты найдешь там женщину. Так вот, этой женщиной была я. Не совсем женщиной, но вы же понимаете, что я имею в виду. Знаете, как в анкетах – пол женский...
Я и представить себе не могла, что, существуют такие аэродромы. «Степь да степь кругом...», избушка на курьих ножках, длинная деревянная палка, торчащая рядом с избушкой, а на конце этой палки полосатый сачок. Все! Ах нет... Еще при избушке с сачком какой-то совершенно опереточный дед в телогрейке, валенках и в фуражке гражданской авиации. Это при плюс двадцати пяти! Фантастика!.. Но если быть честной до конца, то я тоже была хороша. Вьетнамские джинсы, долго бывшие в употреблении; очень миленькие, почти целые кеды; что-то типа кофточки и зеленая в прошлом форменная куртка студенческого стройотряда с матерчатым знаком университета на рукаве. И есть я хотела, как семеро волков!
Мы сидели с этим утепленным дедом на ступеньках его домика и ждали какой-то дурацкий самолет, который должен был прилететь за каким-то дурацким двигателем для кинопередвижки...
Меня уже буквально тошнило от голода, и я все время ждала, что этот дед вот-вот начнет действовать в лучших литературных традициях: спросит, не голодна ли я, а потом накормит «чем Бог послал». Тем более что ни ему, ни Богу не пришлось бы ломать себе голову, чем бы меня накормить. Я была согласна на краюху хлеба. Но этот служитель авиакульта, наверное, от старости перезабыл все благородные сказочки, в которых кормят голодных девочек. Я ему уже раза три рассказывала про то, как я заболела, как лежала в колхозной больничке, как уехал мой стройотряд, как я, бедняжка, осталась здесь одна и как мне теперь сложно добираться до Москвы, а он ухом не вел.
Только время от времени вставлял: «Да-а-а...», или «Дела-а...», или «Скажите, пожалуйста!» И это вовсе не означало, что ему безумно хочется узнать, что же со мной было дальше. Наоборот, промычав «да-а-а...», он тут же начинал говорить о своих болезнях или поднимал голову, смотрел чуть мутновато-голубыми глазками, как у врубелевского Пана, на свой полосатый сачок и говорил:
– Ежели б сюда радиооборудование, этой площадке цены бы не было... – И длинно сплевывал.
– А почему на вашем аэродроме нету радио? – вежливо спросила я.
– Ну разве ж это аэродром? Это же «точка»...
– А в Хлыбово отсюда самолеты летают?
– Нет. В Хлыбово не ходют. До Добрынина – будьте любезны. А в Хлыбово нет... Прислали бы радиооборудование, радиста, и ажур... Что, здесь места мало? – И старик презрительно сплюнул.
– А Добрынино – это где? – поинтересовалась я.
– А это километров полтораста не доходя до Хлыбова.
– А из Добрынина поезда в Москву идут? – с надеждой спросила я.
– Нет... В Москву только через Хлыбово...
«Так! Еще одна порция компота!..» – подумала я и затосковала.
– Ну хоть в Добрынино-то можно?
– Это будьте любезны! – с удовольствием сказал старик. – Сергей Николаевич сядет, я ему скажу, и... ажур!
– А он возьмет?
– Я ж скажу! Меня Сахно завсегда слушает, – расхвастался старик. – Мы с ним, знаешь!.. Мы с ним кореша давние!
– А он кто? – без всякого любопытства спросила я. Нужно же было о чем-то спрашивать... Дико хотелось есть!
Старик поглядел на часы, на небо и, как мне показалось, торжественно ответил:
– Самый лучший летчик повсюду. – Подумал немного и виновато добавил: – Только немного старый...
Минут через десять прилетел самолет. Я не знаю, как он называется, – такой маленький и с пропеллером.
Он прокатился через все поле и подъехал чуть ли не к самому домику. Я смотрела на этот самолетик и думала, что сохранение равновесия в природе – штука чрезвычайно важная. «Ту-114», севший на этом поле, нарушил бы все пропорции. А этот самолетик был как раз под стать избушке и старику в телогрейке. Они были просто из одной компании.
Старик же был несказанно удивлен. Будто он ждал не этот самолетик, а по меньшей мере суперлайнер. Он вроде бы даже растерялся.
Открылась дверь, и на землю выпрыгнул рыжий мальчишка лет двадцати в летной форме. Выпрыгнул и тут же уставился на меня.
– Приветик, дядя Паша! – крикнул мальчишка, с удовольствием разглядывая меня. – Кого ищешь?
– А Сергей Николаевич-то где, «приветик»? – удивленно спросил старик. – Мне звонили, будто он прилетит.
– На пенсии твой Сергей Николаевич, – весело ответил рыжий и впервые посмотрел на старика.
– Ври больше! – обиделся старик. – Ты за движком?
– Ага... – Рыжий снова уставился на меня.
– Димитрий! Возьми товарища, они по болезни от группы отставшие... – попросил старик и ткнул в меня пальцем.
– Ты что, сдурел? Порядков не знаешь? Ну ты, дядя Паша, даешь!..
Но я уже понимала, что он меня обязательно возьмет. Ему жутко хотелось меня взять.
– Мне действительно очень нужно, – тихо проговорила я и опустила глаза. А затем снова подняла их на рыжего и сказала: – Пожалуйста...
Вот эти глаза вниз, потом наверх и тихое «пожалуйста» на мальчишек до двадцати трех лет действуют безотказно. Правда, этим нужно уметь пользоваться. Чем реже, тем лучше. Сохраняется свежесть и точность попадания. Меня этот прием уже раза два выручил из довольно рискованных ситуаций. И теперь я его берегу только для критических моментов. Это мой, так сказать, РГК – резерв главного командования...
... Когда мы с этим рыжим Димкой взлетали, я решила вознаградить себя за маленькое унижение на земле. Я ласково погладила какой-то прибор со стрелкой и спросила:
– Скажите, Дима, это действительно тот самый самолет, на котором в тысяча девятьсот десятом году летали Александр Иванович Куприн и борец Заикин?
– Нет, что вы!.. – тут же ответил этот рыжий. – Это значительно более ранняя модель... На этом самолете в девятьсот восьмом разбился Сергей Исаевич Уточкин. К счастью, он отделался легкими ушибами, а самолет удалось, как вы видите, недурно починить.
И тогда я подумала, что впервые вижу мальчишку, которому так шли бы рыжие волосы.
– Слушай, – сказала я. – У тебя пожевать чего-нибудь не найдется? Буквально подыхаю...
Он подмигнул мне и вытащил откуда-то кулек с конфетами «Старт». Я набросилась на эти конфеты.
Мы уже летели, и все внизу было маленьким и медленным. Димка что-то изредка бормотал в микрофон, но я не слышала что. Когда же он о чем-нибудь спрашивал меня и я ему отвечала, нам приходилось наклоняться друг к другу – мешал шум мотора.
Я лопала конфеты и смотрела на его руки – сильные, не мальчишеские, покрытые ровным темным загаром и нежными короткими золотистыми волосиками.
– Ты как в эту дыру попала? – прокричал мне Димка.
– У нас здесь весь курс был. – Я придвинулась к нему поближе. – Коровники строили, зернохранилища... А как уезжать собрались, я фолликулярной ангиной заболела...
– Какой?
– Фолликулярной!
Димка с уважением покачал головой.
– Все уехали, а я вот... На перекладных...
– Как тебя зовут? – крикнул Димка.
– Лена.
Что-то мне в нем ужасно нравилось!
– Тебе вообще-то куда? – спросил он.
– В Москву.
Димка покровительственно улыбнулся, щелкнул по приборам и пренебрежительно сказал:
– На этой лайбе до Москвы не доползешь...
И тут меня черт дернул сказать:
– До Москвы я и не прошу. Мне хотя бы до Хлыбова...
– Ну, до Хлыбова-то запросто! – лихо ответил рыжий Дима.
Я посмотрела на него и поняла, что ему очень хочется произвести на меня впечатление. И дура этакая, еще и подлила масла в огонь:
– А старик на земле сказал, что ваши самолеты до Хлыбова не летают...
Несколько секунд он молчал. Поглядывал на приборы, на землю – принимал какое-то важное для себя решение. Наверное, принял, строго посмотрел на меня и высокомерно произнес:
– Кто не летает, а кто и летает.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3