Сойдя с коня с помощью обоих охотников, он приказал своим людям устроить носилки и, отойдя на несколько шагов от толпы, поддерживаемый охотниками, опустился на траву в ожидании их изготовления.
— Теперь, когда вы в состоянии отвечать мне, воспользуемся предоставленным нам временем и поговорим — вы должны многое сообщить мне.
— Спрашивайте, — со вздохом ответил молодой человек.
— Да, так будет лучше. Кто и как напал на вас?
— Не могу вам сказать; это странная, запутанная история, которую я сам не могу объяснить себе.
— Все равно, расскажите обо всем, что произошло. Может быть, мы, более вас привыкшие к жизни в прериях, разгадаем то, что кажется вам столь таинственным.
Тогда дон Мигель, не заставляя дольше просить себя, поведал о случившемся с ним со всеми подробностями.
При имени Оленя Верный Прицел нахмурил брови.
Когда дон Мигель заговорил о доне Стефано, охотники обменялись значительными взглядами, но когда он дошел до рассказа о том, как в самую трудную для него минуту получил помощь от незнакомцев, рассеявших врагов и пропавших как бы по волшебству, охотники выразили величайшее удивление.
— Вот, — добавил в заключение дон Мигель, — в какую гнусную западню я попал, и, если бы не вы, быть бы мне жертвой. Теперь, узнав все, скажите, какого вы об этом мнения?
— Гм! — произнес Верный Прицел. — Все это и в самом деле очень необычно; в подтексте этого дела кроется темный замысел, проводимый в жизнь с дьявольскими ловкостью и злобой, что и пугает меня. У меня есть некоторые подозрения, которые я и хочу высказать, но выразить свое мнение немедленно я не могу. Прежде всего мне нужно понять некоторые вещи… Не рассмотрели ли вы людей, явившихся к вам на помощь, и не говорили ли вы с ними?
— Вы забываете, — с улыбкой ответил Дон Мигель, — что они явились во время жаркого боя, как бы принесенные ураганом, ужасно свирепствовавшим в ту минуту; где уж было думать о разговоре.
— Правда, я не подумал, что спросил, но, клянусь Богом, — добавил охотник, стукнув о землю прикладом ружья, — скоро я узнаю, кто ваши враги, чего они добиваются от вас и где скрываются!
— Лишь только раны мои заживут и силы восстановятся, я немедленно стану искать их.
— Вы, кабальеро, прежде всего должны выздороветь. Возвратясь в свой лагерь, запритесь в нем, как в крепости, и до свидания со мной ничего не предпринимайте.
— Как до свидания с вами? Вы разве намереваетесь меня покинуть?
— Сию же минуту я отправляюсь вместе с Вольной Пулей. Рядом с вами мы не сможем быть вам полезны ни в чем, но вдали от вас мы, вероятно, принесем вам пользу.
— Что вы хотите делать?
— Я хочу с помощью Вольной Пули сорвать маску с дона Стефано — маску, которая по моему убеждению должна скрывать гнусную личность; надо узнать, что он за человек и, наконец, почему он является вашим заклятым врагом.
— Благодарю, Верный Прицел, теперь я спокоен. Отправляйтесь и действуйте, как считаете нужным. Я уверен, что вы исполните все, что только возможно будет исполнить. Но прежде чем расстаться, обещайте мне, как только вы соберете все необходимые справки, передать их мне, не предпринимая ничего против этого человека, которому я лично хочу отомстить.
— Это ваше дело, в чужие дела я не вмешиваюсь, этот человек ваш враг, а не мой. Лишь только мне удастся свести вас друг с другом, я умою руки — делайте, что сами знаете.
— Хорошо, хорошо! — сказал дон Мигель. — Если этот демон попадется в мои руки — так, как он держал в своих меня, — то уж не ускользнет, клянусь вам.
— Итак, решено, мы можем ехать?
— Когда вам будет угодно.
Вольная Пуля присутствовал при этом разговоре с невозмутимым спокойствием, но при последних словах он взял Верного Прицела за руку.
— Одно слово, при настоящих обстоятельствах очень важное.
— Так говорите же скорее.
— Вы хотите открыть, кто этот дон Стефано, как он сам себя величает, и я это одобряю, но мне кажется, что есть вещь посерьезнее этой, за которую мы должны взяться прежде всего.
— Говорите, что именно?
Вольная Пуля оглянулся по сторонам, слегка подался вперед и, понизив голос так, что его едва слышали те, к кому он обращался, строго проговорил:
— Жизнь в прериях нисколько не похожа на городскую жизнь. Там все друг друга знают более или менее, по имени или по личным отношениям, связаны более или менее общими интересами, наконец, между всеми городскими жителями существуют общественные связи, соединяющие их и составляющие, так сказать, одну семью. В прериях это не так; здесь царствуют эгоизм и разобщенность, каждый думает только о себе, действует для себя и, скажу более, любит только себя.
— Говорите короче, ради Бога, Вольная Пуля! — нетерпеливо прервал его Верный Прицел.
— Терпение! — невозмутимо продолжал охотник. — Потерпите, и вы все узнаете. Итак, в засаде, жертвой которой едва не сделался сегодняшней ночью дон Мигель, добровольно оказались два сорта людей: остервенелые враги и, кроме того, не менее остервенелые друзья. Не находите ли вы странным, что внезапно, точно из-под земли появляются люди, готовые во что бы то ни стало поддержать вас? Потом, когда опасность почти прошла, они исчезли так же мгновенно, как и появились, пропали бесследно, не нарушив своего инкогнито… Вы не находите это странным? Отвечайте!
— В самом деле, — произнес Верный Прицел, — я и не подумал об этом, поведение этих людей необъяснимо.
— Вот это-то и необходимо объяснить! — живо воскликнул Вольная Пуля. — Прерии не настолько заселены, чтобы в нужную минуту, во время свирепого урагана, тотчас нашлись люди, готовые из одного только удовольствия защитить вас; для подобного поведения у этих людей должна быть тайная побудительная причина, цель, которую необходимо открыть. Кто нам сказал, что они не составляют части напавшей на вас шайки, что это не была уловка, чтобы легче овладеть вами, выполнение которой мы расстроили своим непредвиденным появлением. Повторяю, прежде всего мы должны найти этих людей, узнать, кто они, чего хотят — одним словом, друзья ли они наши или враги.
— Уже поздно предпринимать эти поиски, — заметил дон Мигель.
Охотники улыбнулись, обменявшись многозначительными взглядами.
— Поздно для вас — конечно, вы не постигли тайн прерий, — возразил Вольная Пуля, — но не для нас: мы совсем другое дело.
— Да, — подтвердил Верный Прицел, — если мы найдем один только их след, то, каким бы неприметным он ни был, найдем и другой и принесем вам отчет об этих незнакомцах, поведение которых, как справедливо заметил Вольная Пуля, очень странно и чересчур честно.
— О! И почему только я не могу ехать с вами! — воскликнул дон Мигель с сожалением.
— Прежде всего выздоравливайте. Скоро, я в этом уверен, начнется ваша роль: через три дня мы доставим вам все сведения, интересующие вас теперь, без которых вы не можете ничего сделать.
— Так вы мне обещаете вернуться через три дня?..
— Да, через три дня мы возвратимся из нашего странствия. Рассчитывайте на наше обещание и сберегите себя так, чтобы вы тотчас же смогли пуститься в путь…
— Я буду готов.
— До свидания; солнце уже высоко, мы не можем терять ни минуты.
— До свидания и доброго пути!
Охотники, дружески пожав дону Мигелю руку, сели на коней, пришпорили их и быстро удалились по направлению к броду Рубио.
Начальник мексиканцев, положенный на носилки, медленно двинулся в сопровождении своих товарищей по дороге в сторону лагеря, куда прибыл за час до заката солнца.
ГЛАВА XVII. Дон Мариано
Возвратимся теперь в лагерь к дону Стефано Коэчо, которого мы оставили, в беспамятстве в компании Руперто и дона Мариано. Двойное восклицание охотника и мексиканского путешественника при взгляде на лицо человека, поднятого ими на берегу реки, погрузило присутствующих в глубокое изумление.
Бермудес первым овладел собой и подошел к своему господину.
— Отойдите, дон Мариано, — сказал он ему, — не оставайтесь здесь: может быть, будет лучше, когда, открыв глаза, ваш брат не увидит вас.
Дон Мариано устремил на раненого жгучий взгляд.
— Каким же это образом я нахожу его здесь? — тихо произнес он, обращаясь как бы к самому себе. — Что он делает в этих диких краях? Значит, он лгал, написав мне, что важные дела призывают его в Соединенные Штаты и что он едет в Новый Орлеан.
— Сеньор дон Эстебан, ваш брат, — серьезно заметил Бермудес, — один из тех людей темного поведения, ни мысли, ни действия которых невозможно узнать. Видите, этот охотник называет его именем, ему не принадлежащим! С какой целью скрывается он? Верьте мне, дон Мариано, тут кроется тайна, которую мы, с Божьей помощью, узнаем. Но будьте осторожны: не стоит выдавать ему нашего присутствия; всегда будет время это сделать, если мы узнаем, что обмануты.
— Это правда, Бермудес, ваш совет хорош, я ему последую, но прежде чем я удалюсь, я должен убедиться, в каком состоянии он находится; этот человек — мой брат, и как бы он ни был виноват передо мной, я не хочу, чтобы он умер без помощи.
— Может быть, так было бы лучше, — проворчал Бермудес.
Дон Мариано взглянул на него с недовольным видом и наклонился к раненому.
Дон Стефано все еще находился в обмороке. Дикая Роза оказывала ему самые старательные и нежные попечения, но все они оставались безуспешными — обморок не проходил.
— Послушайте меня, ваша милость, — настаивал Бермудес, — удалитесь.
Дон Мариано в последний раз взглянул на брата; казалось, он колебался, но наконец отвернувшись, с усилием проговорил:
— Уйдем!
Лицо старого слуги прояснилось.
— Поручаю вам этого человека, — обратился Мариано к Руперто, — окажите ему заботы, требуемые его положением и гуманностью.
Охотник молча поклонился. Мексиканский дворянин подошел к своему коню, привязанному вместе с другими к молодому деревцу. Дон Мариано удалялся с сожалением — казалось, тайный голос удерживал его.
В ту минуту, когда он уже вставил ногу в стремя, чья-то рука легла на его плечо. Он обернулся. Перед ним стоял индеец; это был Летучий Орел.
Вождь предоставил белым заботиться о перенесении раненого, а сам, по инстинкту, свойственному его племени, пробрался к месту засады и самым тщательным образом исследовал его и все места, где происходила схватка. Целью его было обнаружить какие-нибудь следы или знаки, которые в случае необходимости могли бы быть полезны тем, кто захотел бы поглубже узнать причину засады против дона Мигеля. Судьба помогла ему, обогатив его доказательством, ценность которого была безгранична и которое, без сомнения, дон Стефано откупил бы самой чистой своей кровью, чтобы только уничтожить его; к сожалению, доказательство это, как ни было оно интересно, ничего не значило для индейца и в руках его не имело никакой цены.
Летучий Орел тотчас подумал о доне Мариано, который, вероятно, мог бы объяснить ему важность таинственной находки. Повертев ее в руках, он решился спрятать ее за пазуху и быстрым шагом направился к костру, где, вероятно, ожидал найти мексиканца.
— Отец мой уезжает? — спросил краснокожий.
— Да, — ответил дон Мариано, — я рад, что увидел вас перед отъездом, вождь, я хочу поблагодарить вас за дружеское гостеприимство.
Индеец поклонился.
— Отец мой может разобрать писание бледнолицых, не так ли? — продолжал он. — У белых большие знания, мой отец должен быть вождем своего племени.
Дон Мариано с удивлением поглядел на команча.
— Что вы хотите сказать? — спросил он его.
— Наши отцы, индейцы, научили нас переносить на звериные шкуры, специально для того приготовленные, любопытные события, происходившие с нами в нашем племени в старинные времена; бледнолицые все знают: у них есть великие лекарства и свое писание.
— Конечно, у нас есть книги, в которых, посредством условных знаков, мы записываем историю племен и даже мысли людей.
— Хорошо, — радостно сказал вождь, — отец мой должен знать эти знаки — голова его уже седа.
— Я действительно знаю их: эта наука очень легка. Но на что же она нужна вам?
Летучий Орел отрицательно покачал головой.
— Нет, — сказал он, — не мне, но, может быть, другим.
— Я не понимаю вас, вождь, будьте так добры, объяснитесь скорее, я хочу удалиться, прежде чем этот человек очнется.
Индеец поглядел в ту сторону, где лежал раненый.
— Он откроет глаза не ранее, чем через час, — заметил он, — Летучий Орел может говорить с отцом.
Невольно дону Мариано захотелось узнать, что индеец собирается передать ему; он решился подождать и сделал индейцу знак, чтобы тот говорил.
Вождь заговорил важным тоном:
— Пусть отец мой слушает. Летучий Орел не старая баба-болтунья, он известный вождь. Все слова, вылетающие из его груди, внушены ему Вакондой. Летучий Орел любит бледнолицых за то, что они были добры к нему и во многих случаях оказали ему важные услуги. После битвы вождь внимательно осмотрел место сражения. На том месте, где упал человек, которого отец мой перенес сюда, Летучий
Орел нашел сумку с несколькими такими письменами. Индеец поглядел на них, но ничего не понял, потому что Ваконда затмил глаза краснокожих густым облаком, которое мешает им подражать белым. Однако вождь, решив, что, может быть, эта странная сумка, бесполезная для него, будет нужна моему отцу или кому-нибудь из его друзей, спрятал ее на своей груди и поспешил к отцу, чтобы вручить ему ее. Вот она, — добавил индеец, вынимая из-за пазухи бумажник и подавая его дону Мариано. — Возьми его, отец мой, может, ты поймешь, что в нем.
Хотя поступок краснокожего был самым естественным и этот бумажник со всем его содержимым нисколько не должен был смущать дворянина, однако тот взял его из рук вождя с тайным содроганием.
Индеец скрестил на груди руки и ждал, довольный своим поступком.
Дон Мариано рассеянно рассматривал бумажник — из черной шагреневой кожи, очень простой, без всяких украшений; это была явно необходимая вещь, но никак не роскошная. Бумажник был набит бумагами и заперт на маленькую серебряную застежку. Осмотр, начатый сперва с рассеянным видом, принял вдруг серьезный оборот для дона Мариано, глаза его остановились на полустертой золотой надписи на одной стороне бумажника:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32