Дон Панчо бессознательно провел рукой по лбу. Вдруг он кинулся к ногам отца и громко зарыдал.— Да, да, я это сделал! — душераздирающим голосом воскликнул он. — Я убийца! Но пощади меня, отец, пощади своего сына! Я раскаюсь, пощади, отец!— Я — не отец убийцы! — мрачно произнес старик, стараясь не глядеть на сына. — Смой с себя этот позор, которым ты осквернил себя, — и тогда — только тогда я прощу тебя! Даю тебе пять минут срока.Молодой человек поднялся на ноги; красивое лицо его дышало ужасной решимостью.— Благодарю отец, — сказал он, — приказание ваше будет исполнено. Что касается вас сеньоры, — продолжал он, обращаясь к двум безмолвно стоявшим мужчинам, — то я прошу вас дать мне пять минут срока. Даю вам слово, что не убегу! Неужели вы откажите мне в этих пяти минутах?— Нет! — ответил Торрибио, отвернувшись в сторону. — Я вам верю.Все трое вышли из комнаты. Дон Салюстиано вышел последним и запер за собой дверь, к которой затем прислонился спиной и замер.Холодный пот выступил на лбу старика; по временам он весь вздрагивал и крепко прижимал руки к сердцу. Следователь и Торрибио, бледные как смерть, глядели на него и души их наполнялись ужасом и скорбью. Но кроме жалости, дон Салюстиано внушал им чувство беспредельного удивления: поразительно было мужество этого старого человека, переживавшего сейчас такие страшные минуты. Вдруг дон Салюстиано выпрямился, поднял голову и сказал:— Пять минут прошло, сеньоры, пойдемте!Он отворил дверь комнаты сына и вошел; оба мужчины следовали за ним в некотором расстоянии. Дон Панчо откинулся в подушки и лежал неподвижно с улыбкой на лице: казалось, он спал.— Подойдите! — глухо произнес старик.Они сделали несколько шагов, — и крик ужаса вырвался у них из уст: дон Панчо был уже мертв; он вонзил себе в сердце нож по самую рукоятку.— Возмездие совершилось! — произнес дон Салюстиано, и надломленный страшным горем, упал без чувств на бездыханное тело сына.Следователь и Торрибио, как обезумевшие, выбежали из дома, гонимые безотчетным ужасом, как будто их преследовала сама Немезида. Торрибио, не сказал ни слова, вскочил на своего коня и во весь опор помчался вон из города.Вскоре после заката солнца Хуан Мигель проснулся.— Дети, вы здесь? — спросил он.— Да, отец, мы все подле тебя!— Отлично, я не хочу, чтобы вы отходили от меня. — Затем, как бы про себя, он тихо добавил: — Увы! Неужели же придется умереть без моей бедной Хуаниты?— Я здесь, Хуан Мигель! — сказала бедная женщина, захлебываясь в рыданиях, которые она тщетно старалась подавить, и, опустясь на колени подле ложа умирающего мужа, сжала его руки в своих, обливая их горькими слезами.— Добрая и святая женщина, верная подруга моей жизни, ты здесь, подле меня! — растроганным голосом произнес умирающий. — Боже! Благодарю тебя, что ты привел мне умереть окруженным всеми моими дорогими и близкими!..— Ты не умрешь! Нет, нет, ты не умрешь! — рыдая, воскликнула Хуанита.Слабая улыбка скользнула по лицу больного.— Будь мужественна, дорогая Хуана, для меня смерть нисколько не страшна; ведь рано или поздно этот час должен был настать, но мы свидимся с тобой там, где нет ни смерти, ни разлуки! Покорись воле Божией и прими ее покорно! Бог все делает ко благу нашему: теперь Он призывает меня к себе, и я должен безропотно и покорно повиноваться Ему.— Боже мой! Боже мой! — воскликнула несчастная женщина.— Да, призывай Его святое имя! — продолжал умирающий. — Он даст тебе силу мужественно перенести горе! Бог милосерд и справедлив. Он мне позволил умереть, не простившись со всеми вами — одинокому, в диком лесу.Наступило короткое молчание, прерываемое лишь подавленными рыданиями жены и сыновей больного.Затем Торрибио осторожно приподнял раненого и сказал Хуаните, вручив ей стакан с каким-то питьем:— Дорогая мама, дайте отцу выпить это лекарство!— Ах, да, да! — радостно воскликнула бедная женщина, — Мы спасем его! Не правда ли, сын мой? Ты спасешь его?Молодой человек молча опустил голову, подавляя тяжелый вздох. Раненый выпил предложенное ему питье; легкий румянец залил на мгновение его лицо; глаза разгорелись; он вдруг почувствовал себя сильнее и бодрее.— Пепе, — сказал он, — отведи мать немного в сторону, туда к сторожевому костру!— Ты удаляешь меня от себя? — испуганно прошептала бедная женщина. — Дорогой мой, прошу тебя, позволь мне остаться, я не пророню ни слова и постараюсь не плакать!— Скоро я снова позову тебя, дорогая моя, а теперь иди, мне надо сказать Торрибио нечто такое, что один он должен слышать!Донья Хуана приникла долгим нежным поцелуем к руке мужа и послушно вышла из шалаша, опираясь на плечо сына.— Мы теперь одни? Никто нас не услышит? — проговорил раненый, обращаясь к дону Торрибио.— Никто!— Хорошо! Теперь скажи мне правду, мне необходимо знать, сколько часов мне еще остается жить?— Отец, если Бог не захочет сделать чуда, о котором я молю Его, то с восходом солнца… — молодой человек не договорил и зарыдал, закрыв лицо руками.— Полно, Торрибио, будь мужчиной: надо мириться с неизбежным! До восхода солнца времени еще много, Бог по неизреченному милосердию Своему дал мне гораздо больше времени приготовиться к смерти, чем я полагал: я успею сказать тебе все, что ты должен узнать!— Что вы хотите сказать мне, отец мой?— Сядь здесь подле меня и слушай: то, что я имею сказать тебе, несравненно важнее, чем ты полагаешь; я хочу сказать тебе о твоей семье.— У меня нет другой семьи, кроме вас, матери и брата Пепе! — воскликнул молодой человек, — Какое мне дело до той семьи, которая отвергла меня, пыталась извести меня, бросив на съедение хищным зверям?! Не говорите мне об этом, я не хочу ничего знать!— Нет, сын мой, я должен сказать тебе все; этого требует от меня мой долг и моя совесть. Выслушав меня, ты волен поступать, как хочешь, но ты должен узнать все, что мне о том известно; ты должен выслушать меня до конца. Я этого хочу, слышишь ли ты?— Да, отец, если вы того требуете, — говорите, я буду слушать с величайшим вниманием. Но только знайте, что у меня никогда не будет другой семьи, кроме нашей.— Пусть так, я не ставлю тебе никаких условий и ничего не требую от тебя! — С минуту старик как будто собирался с мыслями, затем начал:— Ты помнишь, сын мой, как я нашел тебя под деревом в темном лесу, где тебе грозила неизбежная смерть?— Я помню, отец мой, и не проходит дня, чтобы я не благословлял вас от всего сердца!— Не в благодарности дело, Господь сторицей воздал мне за ту милость, которую Он помог мне сделать для тебя, тем, что дал мне в тебе такого сына: я счастлив и горжусь тобой. Но слушай дальше.— Слушаю, отец!— Я тщательно изучил и удержал в памяти след того человека, который покинул тебя в лесу. На другой день после того, как я привез тебя к себе домой и отдал в руки моей дорогой Хуаны, я пошел по следу того человека. Он, конечно, не подозревал об этом и потому не принимал никаких предосторожностей, чтобы уничтожить свой след. Итак, я без малейшего затруднения прибыл в Буэнос-Айрес и отправился прямо к следователю, которому изложил все, что мне было известно о тебе. Следователь обещал мне свое содействие; я пошел в гавань и там сразу увидел того человека, которого искал. Сведя с ним дружбу за стаканом вина, я узнал от него все, что мне было надо. Сам он был доброй души парень, служивший бессознательным орудием другого лица. Убедившись в этом, я составил определенный план действий, согласно которому час спустя благодаря содействию следователя этого человека арестовали. Он тут же признался во всем, причем сказал, что действовал по приказанию своего командира, дона Санчо д'Авилы, командовавшего испанским трехмачтовым судном «Сан-Хуан-де-Диос». По словам матроса выходило, что капитан очень желал отделаться от тебя, потому что в течение года, пока ты находился на его судне, он уже раза три пытался оставлять тебя в тех портах, где имел случайные стоянки, или куда ему приходилось заходить по пути. Матрос был временно посажен в тюрьму, а затем, так как нельзя было терять времени, сделаны были все необходимые распоряжения для воспрещения судну «Сан-Хуан-де-Диос» выхода из порта и ареста командира.В то время Буэнос-Айрес принадлежал еще Испании: все распоряжения были немедленно приведены в исполнение, и два часа спустя дон Санчо д'Авила стоял уже на допросе перед следователем. Капитан этот, о котором я с первого же взгляда составил точное представление, был из числа алчных моряков, мало разборчивых на средства к обогащению. При первых же словах следователя, этот человек совершенно растерялся, побледнел и потерял весь свой апломб, который сначала напустил было на себя. Вот что он рассказал об этом деле. Однажды буря, застигшая его у берегов Новой Испании, заставила его искать убежище в каком-то незначительном порту, название которого он не знал или притворялся, будто не знает; он говорил только, что это было в Тихом океане. Встав на якорь в этом местечке, населенном почти исключительно рыбаками, он сошел на берег. Тут к нему подошел совершенно незнакомый ему человек в богатой одежде и сделал ему следующего рода предложение: «Согласитесь взять на себя обязательство увезти ребенка куда бы то ни было, только как можно дальше от берегов Новой Испании, чтобы он никогда не мог вернуться в эти места! Вы будете щедро вознаграждены». Капитан, как говорит, сначала не соглашался, но незнакомец продолжал настаивать. Тогда капитан стал расспрашивать о ребенке и его родителях. Незнакомец не желал ничего говорить, но в конце концов вынужден был сообщить следующее. Ребенок принадлежит к одной из знатнейших фамилий этой страны; необходимо во что бы то ни стало, чтобы он исчез бесследно, но отнюдь не был убит; достаточно, чтобы он никогда более не появлялся здесь, и чтобы о нем не было никаких слухов. Ребенку всего пять лет; и скоро он забудет все, даже и свое имя; следовательно, он не может причинить вам никаких беспокойств, и бояться разоблачений с его стороны нечего. Надо только увезти его с родины, чтобы он никогда не мог вернуться. В той стране, где его высадят на берег, следует вручить сумму в двадцать пять тысяч пиастров тому лицу, которое примет на себя воспитание ребенка, а капитан за хлопоты получит вознаграждение: тридцать тысяч пиастров. При этом ставилось в условие, что капитан обязуется доставить, по прошествии года, вице-королю Новой Испании законный документ за подписью местного испанского консула, удостоверявший, что ребенок жив и что врученная капитану на его воспитание сумма в двадцать пять тысяч пиастров действительно выдана лицу, принявшему к себе ребенка, при обозначении полных имен, звания, профессии и национальности того лица, которому поручено воспитание ребенка. Письмо, заключающее в себе этот важный документ, должно было быть адресовано в Новую Испанию, до востребования — на литеры L . V . Z.В таком виде сделанное капитану предложение утрачивало значительную долю той гнусности, которую, собственно говоря, оно имело по существу. Поломавшись еще немного для вида, капитан наконец согласился, и — условие было заключено.Два дня спустя погода изменилась к лучшему, капитан встал под паруса и ушел в море, увозя с собой ребенка и сумму в пятьдесят пять тысяч пиастров, из коих тридцать тысяч были его собственностью… Дай мне пить, Торрибио, я чувствую, что силы изменяют мне!Молодой человек поспешил исполнить желание больного.— Но почему же, в таком случае, этот человек так предательски бросил меня в лесу на съедение диким зверям, если ничто его к тому не принуждало? — спросил Торрибио.— Именно это спросил тогда у капитана и следователь, дитя мое! — сказал старый растреадор, испив немного предложенного ему питья и отдохнув с минуту, — капитан смутился, забормотал что-то непонятное, стал путаться в своих словах и только под угрозой страшного наказания наконец решился сказать правду. Все, что он говорил раньше, была ложь. Дело обстояло так: следовало просто увезти ребенка, убить его, забросить в какой-нибудь дальней стране, одним словом, сделать с ним что угодно, лишь бы только его не стало, и за это получить полностью без всяких оговорок сумму в шестьдесят тысяч пиастров, — вот и все! По суду капитан был разжалован и принужден выплатить всю эту сумму сполна. Деньги эти поместили на мое и твое имя у одного надежного банкира, чтобы проценты с них накоплялись до твоего совершеннолетия. Итак, сын мой, ты человек богатый, так как сумма, положенная на твое имя, на имя Торрибио де Ньебласа, теперь удвоилась. Ты совершеннолетний и можешь располагать ею, как знаешь, а если хочешь, можешь разыскать свою семью!— Моя семья здесь! Мне не зачем никого искать, отец мой! У меня нет и не было другой семьи, кроме нашей!— Дитя мое, я должен сообщить тебе еще одну подробность, быть может, весьма важную: не знаю, заметил ли ты, что у тебя на каждой руке немного ниже плеча имеется очень отчетливое изображение креста? Как знать, быть может, эти знаки будут иметь значение в твоей жизни?!— Пустяки! Что мне за дело до них?! Признаюсь, до сей минуты я почему-то никогда не замечал их…— Ну, слава Богу, дитя мое, теперь тебе известно все! Поди же, позови сюда мать и брата; они, наверное, уже беспокоятся: мы беседуем с тобой так долго.Прошла ночь прощания, а на заре старик стал заметно ослабевать и, как предвидел Торрибио, с восходом солнца угас. Он испустил последний вздох со счастливой улыбкой на устах, ласково сжимая в одной своей руке обе руки жены, в другой руки сыновей, заливавшихся горькими слезами.Едва только тело знаменитого растреадора опустили в могилу, как донья Хуана, простирая над ней руку, обратилась к своим сыновьям и сказала глухим, но торжественным голосом:— Дети, надо отомстить за него!— Отец наш отомщен, — ответил Торрибио, — его убийца уже умер!— Кто это сделал? — спросила она с заискрившимся взором.— Я! — просто отозвался Торрибио и в нескольких словах рассказал, что было в Росарио.Донья Хуана, не прерывая, выслушала его рассказ, не сводя глаз с прекрасного юноши и опершись рукой на его плечо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31