— Вдруг это индейцы или бандиты? — пробормотала донья Хесус в волнении.
— Надеюсь, ни те, ни другие, хотя положительного ничего не могу сказать.
— Господи, что же делать?
— Притаиться и ждать. Тогда мы узнаем, что это за люди и куда они направляются.
— Будем ждать, нечего делать, увы!
— Мужайтесь, сеньорита, разве я не около вас? К тому же, сейчас мы узнаем, друзья это, или враги.
— Помоги нам Бог! — проговорила она в испуге.
— Может быть, они ищут вас; стойте смирно, не шевелитесь, я пойду рассмотреть их, мне кажется, что это друзья.
— Хоть бы вы угадали, дон Руис!
— Вам уже известно, что мои предчувствия не обманывают меня! — заметил он с улыбкой.
— Но только не уходите далеко от меня, я тут одна умру со страху.
— Через пять минуть я вернусь, не бойтесь.
Молодой человек удалился, а донья Хесус замерла в ожидании, считая минуты и секунды и вздрагивая при малейшем шорохе, раздававшемся из кустов.
ГЛАВА VII. Нашла коса на камень
Хотя дон Торрибио изнемогал от усталости и измучился от непрерывных волнений в своих поисках, окончившихся столь блестящим успехом, сон его был лихорадочный, так что когда он проснулся около восьми часов утра, то почувствовал себя еще более разбитым, чем накануне.
Первым делом он зашел в соседнюю комнату; она была пуста. Лукас Мендес встал на два часа раньше своего хозяина, но уходя, оставил на столе лист бумаги, на которой написал крупными буквами:
«Не выходите ни за что до моего возвращения».
— Хорошо, — сказал молодой человек, прочтя бумагу и отбросив ее на стол, — буду ждать!
Он оглядел комнату и, заметив на полках книги, взял одну из них, раскрыл ее и закурил папиросу.
Это был том Корнеля, конечно, на французском языке; но дон Торрибио владел им, как парижанин; к тому же, Корнель был одним из любимых его поэтов.
Отыскав Сида, он углубился в чтение стихов, хорошо известных ему, но тем не менее не утерявших для него своей прелести, и не заметил, как прошел целый час; дверь раскрылась и вошел Лукас Мендес.
Старик был мрачен; он казался грустным и чем-то расстроенным; но когда его взгляд упал на молодого человека, он улыбнулся и, почтительно поклонившись ему, сказал:
— Вот и я, к вашим услугам, ваша милость.
— Наконец-то, — ответил дон Торрибио, закрывая книгу, — ая уже стал отчаиваться увидеть вас.
— Извините, что я так запоздал, ваша милость; но у меня сегодня утром было слишком много дел, теперь же я свободен.
— Вы переговорили с доньей Сантой?
— Да, ваша милость, она ждет вас.
— Viva Dios! И вы мне ничего не говорите! Ведите же меня к ней скорее, прошу вас!
— Путь недалек, идите за мной.
Они вступили в коридор, по которому шли минут десять, потом Лукас Мендес остановился.
— Мы пришли! — сказал он.
— Так открывайте.
Старик положил уже руку на пружину, но вдруг остановился.
— Что же вы? — спросил нетерпеливо молодой человек, — открывайте же, во имя всего святого!
— Молчите! — сказал Лукас Мендес. — Донья Санта не одна; ей говорят, она отвечает: ее опекун с ней.
— Какая досада! Опять ждать! — пробормотал дон Торрибио, топнув ногой.
— Не жалуйтесь понапрасну: быть может, вы услышите такие вещи, которые вам знать необходимо.
— Как же? Да здесь трудно даже различить голос.
— Постойте!
Он взял молодого человека за руку и, отведя его на несколько шагов, надавил пружину. Перед ними открылось потайное окошечко, затерянное в стене среди затейливых рисунков. Тотчас же им стало видно и слышно все, что происходило в той комнате.
— Слушайте и смотрите, но помните, что ни одним жестом, ни криком, вы не должны выдать своего присутствия! — сказал ему на ухо Лукас Мендес.
— Не беспокойтесь, — ответил дон Торрибио так же тихо.
Он заглянул в окошечко. Перед ним был будуар небольших размеров, меблированный очень богато и с большим вкусом, в стиле помпадур. Донья Санта сидела на низком кресле перед шифоньеркой, на которой лежало вышивание. Она была в домашнем костюме из гладкого шелка, перехваченном золотым поясом. По ее бледности и покрасневшим глазам видно было, что она плакала; но на лице ее выражалась непреклонная воля и решительность; брови ее были сдвинуты под влиянием упорной думы; глаза вспыхивали, когда она поднимала их на своего собеседника, губы складывались в горькую усмешку. Она нервно мяла своими тонкими пальцами батистовый носовой платок, смоченный ее слезами.
Дон Мануэль де Линарес, опекун доньи Санты, быстро вышагивал по будуару, останавливаясь иногда перед молодой девушкой, чтобы сказать ей что-то резкое; видно было, что он сдерживал себя от сильного гнева, готового разразиться каждую минуту.
В тот момент когда дон Торрибио приложился к окошечку, дон Мануэль говорил:
— Я не желаю больше терять драгоценное время на споры с вами, нинья. Вы знаете, что через час я уезжаю, а потому требую от вас окончательного ответа.
— Разве я вас задерживаю? — сухо ответила она. — Насколько мне известно, я тут ни при чем! Вы можете выехать из этого дома, когда вам угодно; о, если бы и я могла сделать тоже!
— Да, — сказал он насмешливо, — я знаю ваши непокорные чувства, но к несчастью для вас, что бы вы ни предприняли, вам не удается выйти из-под моей власти.
— Точно также, как и вам не удается заставить меня подчиниться вашим требованиям! — сказала она ледяным тоном. — Эта власть, которой вы желаете воспользоваться, я не знаю вследствие каких гнусных мотивов…
— Сеньорита! — вскричал он, топнув ногой в ярости.
— Что же! Вы сами приказали мне быть откровенной с вами, сеньор. Я повинуюсь вам, чем же вы недовольны?
— Хорошо! Продолжайте, но выражайтесь короче, пожалуйста!
— Эта власть, говорю я, приходит к концу. Через семь месяцев я буду совершеннолетняя, следовательно, свободна в своих действиях; через семь месяцев вы получите от меня тот ответ, которого требуете сегодня.
— Берегитесь, сеньорита, — сказал дон Мануэль сквозь зубы, — я могу вас принудить к послушанию.
— В таком случае помните: я вольна уйти из жизни, раз уж не могу покинуть этот замок!
— О! однако вы чересчур смелы! — вскричал он в бешенстве.
Но, тотчас же овладев собой и пройдясь несколько раз по будуару, опять остановился около доньи Санты.
— Слушайте, нинья, — сказал он, стараясь смягчить голос, — поговорим серьезно. Что вы имеете против дона Бенито де Касоналя? — Он молод, красив, богат, принадлежит к одной из лучших фамилий Соноры! Что вам не нравится в нем?
— Ничто; мне решительно все равно: я даже не пробовала присматриваться к нему. Он молод — совершенно верно; красив ли он, я не знаю; богат ли он — мне-то какое дело? — разве я сама не богата? А что касается его рода, то полагаю, и я не ниже его по происхождению.
— Да, вы правы, ваши положения одинаковы; к тому, же он любит вас, почему же вы сопротивляетесь?
— Просто потому, что я его не люблю и никогда не буду любить, сеньор!
— Так вот она — ваша откровенность!
— Конечно; могу я быть еще более откровенной?
— Да, если хотите.
— Я вас не понимаю, сеньор.
— Вы отказываетесь выйти замуж за Бенито де Касоналя не потому что вы его не любите, а потому, что любите другого.
— Может быть, сеньор! Но мои сердечные дела касаются только меня; никто, даже вы, не имеете права требовать от меня чтобы я раскрыла свое сердце.
— О! Я уже заметил, что творится в этом сердце, — сказал он с горечью, — и если только этот жалкий авантюрист, в которого вы так глупо влюбились, попадется когда-либо в мои руки, то мы посчитаемся с ним.
— Сеньор, вы забываете, что сами дважды обязаны жизнью тому человеку, которого вы так галантно называете авантюристом. Забываете, что этот человек не побоится ваших угроз и оскорблений; а главное — забываете, что этот человек отсутствует, значить не может защищаться от ваших оскорблений; расточать же их передо мной, женщиной, не благородно.
— А вы защищаете его!
— Я? Сохрани меня Бог от этого! Он не нуждается ни в чьей защите, за него говорят дела его. Поверьте мне, сеньор, вместо того, чтобы желать увидеться с ним, вы напротив, должны благодарить судьбу, что его здесь нет. Не советую вам разыскивать его, так как в тот день, когда вы столкнетесь с ним, он сам потребует от вас отчета. Но довольно об этом: я слишком страдаю, слушая вас. Если в вас есть что-либо человеческое, хотя бы капля жалости в вашем сердце, то избавьте меня от этой пытки. Мои чувства вам теперь известны; что же касается того ответа, который вы продолжаете требовать от меня, то вот он: «Я скорее умру, чем выйду замуж за человека, с которым вы намереваетесь соединить меня, помимо моего желания».
— Тогда это война! — сказал он сквозь зубы.
— Война! — грустно повторила она. — Я не боюсь ее, хотя и не желаю; что такое я? Увы! Бедное дитя без силы и без защиты. Вы можете раздавить меня, я в ваших руках; но никогда добровольно я не подчинюсь вам.
— Санта! Санта! — глухо проговорил он. — Вы злоупотребляете моей добротой к вам!
— О! Дон Мануэль, — прервала она его с жестом мольбы, — пожалейте несчастную сироту, доверенную вашему попечению ее умирающим отцом, не обращайтесь в палача для той, которую вы клялись охранять!
— Я знаю лучше вас, дитя мое, — ответил он с холодной решимостью, — что мне следует делать; я дал слово, и что бы там ни было, сдержу его; будьте готовы вступить в брак с доном Бенито де Касоналем, как только мы переселимся в Урес, это будет через месяц. Впоследствии вы сами будете благодарить меня, что я не уступил капризу вашему и упрочил ваше будущее счастье.
— Напрасно вы стараетесь обмануть меня, сеньор! Мне известно многое, чего вы и не предполагаете, и чего мне лучше бы и не знать ради моего спокойствия и счастья. Хотя вы тщательно скрывали от меня все, что происходило вне этого дома, но мои глаза и уши часто видели и слышали то, чего они не должны были бы ни видеть, ни слышать. Я присутствовала невидимой свидетельницей на ваших тайных собраниях и при постыдных сделках. Только теперь полог начинает спадать с моих глаз; я предвижу ту пропасть, в которую вы толкаете меня. Вы играете одну из подлых ролей и хотите сделать меня своим орудием. Мое замужество с доном Бенито де Касоналем, который даже не друг вам, а только сообщник, — лишь отвратительная сделка для достижения неизвестной мне цели, одна мысль о которой приводит меня в ужас. Не жертвуйте же мной — слабым и одиноким созданием — для ваших преступных замыслов. Во имя моей умирающей матери и моего отца, который был вашим другом, умоляю вас, дон Мануэль, пожалейте сироту, которую они доверили вам!
— Вы слишком много сказали, Санта, чтобы я отступил назад; еще более, чем раньше, ввиду ваших и моих собственных интересов, я настаиваю на этом браке; так должно быть, приготовьтесь повиноваться мне.
— Итак, вы остаетесь глухи ко всем моим мольбам, — сказала она в волнении, — ничто не может тронуть вас?
— Ничто, — холодно ответил он. — Мое решение принято и оно останется неизменным!
— Тогда сам Бог сжалится надо мной! — грустно сказала она. — Если он не придет ко мне на помощь, то для меня все потеряно.
— Вы правильно говорите: вам только и остается, что надеяться на Бога, — ответил он с колкой насмешкой. — Но этому Богу, к которому вы взываете, нет никакого дела до того, что происходит на земле, Он не любит вмешиваться в наши дела, так как слишком далеко, чтобы следить за нами и думать о нас.
— О! Не богохульствуйте, дон Мануэль, не рассчитывайте остаться навсегда безнаказанным! Загляните лучше в себя, теперь еще не поздно. Бойтесь, час возмездия близок; он может застать вас врасплох; вы погибните, как былинка. Правосудие покарает вас — и почем знать, может быть, в эту горькую для вас минуту вы найдете утешение во мне, бедном и слабом создании, которое вы так мучаете?!
— Аминь, моя прелестная проповедница! — сказал он — Но, в ожидании пока исполнится ваше мрачное пророчество, запомните мои слова. Я вам раз навсегда высказал мое желание; знайте же, что никакая человеческая сила не может помешать исполнить его. А пока прощайте! Оставляю вас с вашими мыслями, грустными или веселыми; молитесь Богу сколько вашей душе угодно, но думайте о повиновении.
Через десять дней вы придете ко мне в Урес, где я буду ожидать вас. Надеюсь, что уединение благотворно повлияет на вас, и я увижу вас веселой и покорной моей воле.
— Никогда!
— Увидим! Вам дано десять дней на размышления, а мало ли какие мысли могут придти за это время в безумную голову молодой девушки?!
— Прощайте, нинья! Приготовьтесь к отъезду, когда вас предупредит об этом мой мажордом, Лукас Мендес.
Дон Мануэль пожал плечами, взглянул в последний раз на девушку, насмешливо поклонился ей и вышел из будуара, хлопнув дверью.
— О, я несчастная! — вскричала донья Санта. — Мне остается лишь смерть! Увы! Я одна на свете, у меня нет друга, который бы пожалел и защитил меня.
— Вы забываете меня, сеньорита! — раздался около нее тихий и взволнованный голос.
Молодая девушка вздрогнула, точно от электрического разряда: перед ней стоял дон Торрибио де Ньеблас.
— Вы! Это вы, дон Торрибио! — воскликнула она, сложив руки с выражением безумной радости. — О! Я спасена, раз вы здесь!
— Я отдам жизнь мою для этого, сеньорита! — ответил он с чувством.
— О! Это сам Бог послал мне вас, дон Торрибио, — начала донья Санта с глазами, полными слез, — такая радость после стольких страданий. Господи, правда ли это! Я, кажется, схожу с ума.
— Верьте, донья Санта! Вы совсем не так одиноки, как полагали, у вас есть храбрые и энергичные друзья, которые не постоят ни перед чем, чтобы спасти вас.
— Спасти меня! — покачала она головой, сделавшись вдруг грустной, — к сожалению, это немыслимо!
— Все возможно, когда на что-либо твердо решиться, донья Санта; не падайте духом!
— Да, это правда; в вас много мужества, дон Торрибио. Но что вы можете для меня сделать? Ах! Если бы вы только знали!
— Я все знаю, сеньорита; я присутствовал здесь и все слышал.
— Да, действительно, мне ведь Лукас Мендес говорил о вашем визите; я ждала вас с таким нетерпением, в то же время боясь вашего прихода.
— Почему же, сеньорита?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24