На обратном пути мы осмотрели много фьордов: Блэк-Бер-Бей, Хоукс-Бей, Уайт-Бер-Арм, Гилберт-Бей, Алексис-Бей, Сент-Лыо-ис-Инлет и другие. Многие из них далеко врезаются в сушу. Попав из голого приморья в залив, мы оказались все равно что в другой стране. Нас встречал лес – чем дальше, тем гуще. Особенно хороша ель, но и пихта, береза, осина, ольха немногим ей уступают. Вот только с травой худо.
Людей мы видели мало, лишь кое-где на берегу фьорда стояли дома. Их обитатели в эту пору ловили рыбу в приморье; кончится лов, и они вернутся на зиму в дома. Зимой они будут заготавливать пушнину.
Мы были одни в глухомани. Изредка к воде выходил черный как уголь медведь; в тихих бухточках, ведя за собой вереницу суетливых малышей, плавали утки, с неба вдруг падал скопа и тотчас взмывал вверх с трепещущей рыбой в клюве. Или перед носом у «Халтена» выглядывала круглая как шар черная голова тюленя (Phoca vitulina), заинтригованного необычным в его царстве явлением. На суше нам попадались следы карибу, встречали мы и старые бобровые запруды. Лемминга, хоть он и водится в этих краях, мы не видели, зато было множество лесных мышей. Значит – сытый год для многих зверей и птиц, в частности, для коршуна. Редко мне доводилось видеть столько коршунов, хищники с криком кружили над проходящим мимо «Халтеном», а высоко на крутых скалах, окаймляющих фьорды, прилепились их гнезда.
Очень хорош Хоукс-Бей с его длинными разветвлениями. Через узкий проход в юго-западной части мы проникли на лодке в обособленную часть залива. Тихо журча на голышах, в бухту впадала речушка. Мы прошли вдоль нее пешком до обрамленного камышом и лесом озерка. Послышался плеск – выдра нырнула в воду. Хотелось свежей рыбы, и мы забросили удочку, не очень надеясь на улов в такой лужице. Но рыба клюнула мгновенно, и так было чуть не каждый раз. Жирная, блестящая, отчаянно сопротивляющаяся форель весом до четырех килограммов! Часа через два мы направились обратно к лодке, неся большие связки форели.
А когда на «Халтене» мы стали разделывать рыбу, то обнаружили, что это настоящие мясоеды. В каждой рыбе мы находили мышей, по три-четыре штуки, а в одном случае – целых восемь. Индейцы называют форель кокомеш, то есть всеядная рыба. Подходящее название. Мы с удовольствием съели эту форель и не заметили никакого мышиного привкуса.
Интересно было также в самом длинном фьорде – Алексис-Бее. На лодке мы добрались до главной реки. И увидели большие участки пала. Из черной земли рядами торчали голые стволы. Печальное, но и живописное зрелище. Здесь не видно было ни одного живого существа, если не считать одинокую сову. В одном месте нам попались клочья медвежьей шкуры и кости. Да, это великая трагедия, когда море пламени захлестывает лес и животные в страхе спасаются бегством или, охваченные паникой, бегут навстречу огню.
Лесные пожары опустошают огромные области Лабрадора; обычно причиной пожаров бывают молнии. Пораженный район остается мертвым, пока не прорастут вереск и мох. Потом медленно возрождается лиственный лес.
В конце фьорда мы сошли на берег острова с удивительно пышной растительностью. Березы в обхват толщиной, кусты красной смородины с крупными спелыми ягодами. И там впервые мы увидели помет лося. Интересно, что сохатый в этом районе не эндемическое животное, его не так давно привезли на Лабрадор. А благоприятных для лося мест много. Если бы привезти побольше животных, создать крупное стадо, оно могло бы стать важным подспорьем для населения.
Поход на «Халтене» вдоль бескрайних дебрей Лабрадора – Маркланда из саги – близился к концу. Мы осмотрели Фюрдюстрендер и другие берега, видели многое, что могло определить маршрут винландцев и их оценку края. Нашли следы жилья, оно могло принадлежать и эскимосам, и охотникам, и рыбакам, и китобоям. Хотя остатки построек сильно заросли, опознать их было легко. Каменные орудия, керамика, осколки пенковых трубок, большие ржавые гвозди, крючки, кости китов и другие предметы были достаточно красноречивы.
Мы шли теперь южным курсом, стараясь держаться подальше от шхер и, наверно, наш путь в общем совпадал с маршрутом винландцев. Они искали приличные пастбища; какими представлялись им эти берега? Голые острова и голое побережье вряд ли могли их привлечь. Зайдя в фьорд, чтобы поближе познакомиться со страной, они находили хороший лес, но с пастбищем было плохо. Мне кажется, они рассуждали так: пойдем дальше на юг, может быть, подальше земля не такая нелюдимая, как этот Маркланд, будет больше травы. Подобно нам, они прошли Батл-Харбор, после чего могли идти вдоль лабрадорского побережья, а для этого надо было лечь на юго-западный курс. Мы внимательно смотрели на безлесный берег Белл-Айла – нет, вряд ли винландцы стали бы плыть дальше в край, который ничего доброго им не сулил, если можно выбрать что-то другое. А выбор был. Прямо по курсу «Халтена» на юге показалась другая земля – берег Ньюфаундленда. К северу от него четко выделялся остров Белл-Айл. Наверно, винландцы рассуждали так: пойдем, ориентируясь на остров, к этой новой стране, может быть, найдем что-нибудь получше. Когда мы приблизились к северному побережью Ньюфаундленда, я спросил нашего опытного капитана, как он дальше поведет шхуну.
– Туда, конечно, – ответил Сёрнес, указывая на большой остров Грейт-Сакред-Айленд, дальше всех забравшийся в море. И он добавил: – Любой моряк сделал бы так.
А за островом нам открылся вид на равнину у Ланс-о-Мидоуза и чернеющую вдали гряду Нодди-Хилл. Анна Стина давно уже возвратилась к месту раскопок и все это время работала со своими помощниками. Что она нашла?
Бросаем якорь, и вот уже нос шлюпки с хрустом ложится на гальку возле устья Черной Утки. Нас встречают Анна Стина, Биг Чиф, черноволосый Джоб, гурьба улыбающихся ребятишек. Чувство такое, словно мы вернулись домой.
– Как идут раскопки? – первым делом спрашиваю я.
– Шлепанцы Лейва Эрикссона еще не нашли, – отвечает Анна Стина с многозначительной улыбкой, – но кое-что можем показать.
Поднимаемся на северо-восточный конец древней береговой террасы и сразу видим что-то новое: большой раскоп, где полным ходом идут работы. Многое еще не ясно, но уже можно определить, что дом был около двадцати метров в длину и в нем было несколько помещений. Тут и там проступают дерновые стены, очаги, много древесного угля.
Участок здесь совсем ровный, с едва заметными складками; мы и не подозревали, что под дёрном скрываются культурные слои. Анна Стина рассказывает, что однажды вечером, когда солнце стояло низко, в его лучах вдруг проступило нечто, напоминающее угол. Она принялась копать и обнаружила культурный слой. Еще предстоит немалая работа, но уже ясно: этот раскоп расскажет нам что-то важное. Несмотря на усталость, Анна Стина сияет, и я ее понимаю.
Мы бросили все силы на участок раскопов и трудились до глубокой осени. Воздух с каждым днем становился прохладнее, ветер – злее, но часто светило солнце, так что мы не могли жаловаться. С севера бесшумно прилетела белая сова; перелетные птицы Ланс-о-Мидоуза начали собираться в стаи. Поспели дикие ягоды. Редко мне доводилось видеть на небольшой площади такое обилие разных ягод. Болото за раскопами пожелтело от морошки. На откосах розовела брусника, густо стояла черника и вороника. В укрытых от ветра местах мы находили красную и черную смородину, крыжовник, малину, калину. Раз нам захотелось малины к обеду – Брюнборг быстро собрал около двух килограммов. Ягод было вдоволь, хочешь – запасай на зиму, хочешь – делай вино.
Холодные ветры с моря возвестили о приближении зимы. Пора свертывать работы и возвращаться в Норвегию. На береговой террасе мы нашли пока шесть площадок со следами жилья и большие непонятные ямы. Кое-что уже раскопали, но главная работа впереди. Понадобятся новые экспедиции и несколько лет труда, чтобы довести дело до конца.
И мы пошли на «Халтене» на юг вдоль западного побережья Ньюфаундленда. С этим краем тоже было интересно познакомиться. Берег, обращенный к проливу Белл-Айл, прямой как стрела, удобных гаваней мало. Но дальше к югу хватает и фьордов и гаваней, за которыми вдали видны лес и длинная гряда Лонг-Рейнджа.
Ньюфаундленд остался позади, мы находились в море к северу от Новой Шотландии, когда из машинного отделения вдруг донесся глухой стук. Потом наступила тишина. «Халтен» беспомощно дрейфовал. Полетел цилиндр. Мы молча смотрели на искалеченную машину, словно на пациента, который только что испустил дух. Не первый месяц длилась непримиримая вражда между капитаном и старым мотором. И капитан всякий раз, когда машина хорохорилась, с великим упорством и ожесточением бросался на нее и укрощал строптивую. Но вот старый мотор пустил в ход свой последний козырь: попросту скончался. Однако он не учел, что врачу иногда удается оживить остановившееся сердце. Так и капитан вместе с Брюнборгом ухитрились отходить второй цилиндр. На одном цилиндре мы заковыляли дальше, правда, скорость была никудышная.
А небо тяжелое, угрюмое – не шторм ли надвигается? В последние дни мы напрасно пытались поймать по радио прогноз погоды – то ли атмосферные помехи мешали, то ли приемник наглотался соленой воды. Когда мы очутились к востоку от Новой Шотландии, море начало выкидывать странные трюки. Пошли на редкость крутые волны, они обращались с нами беспардонно. Наш обед растекался по палубе, к великой досаде кока, доктора Мартенса, превыше всего ставившего чистоту и порядок. Ночью меня выбросило из койки на обеденный стол. И хотя он разлетелся вдребезги, грех жаловаться, потому что я сам отделался только легким ушибом.
Привычные к всякой погоде, мы не очень-то тревожились. Главное, один цилиндр действует, и шхуна, пусть медленно, ползет вперед. Нас удивляло только, что мы не видели в море ни одного судна, даже рыболовных ботов.
Наконец однажды вечером показались огни Галифакса. Когда мы причалили к пристани, к нам подошел кто-то из портового управления и спросил, откуда мы идем. Мы ответили. Он как-то странно посмотрел на нас:
– Вы что же, позабыли про Эсфирь?
Что это он? Возможно, кто-нибудь на борту и вспоминал имя любимой, но причем тут Эсфирь?
– Ваше счастье, что она свернула, не дошла до Галифакса, – продолжал он. – По прогнозу ее ждали здесь. С этими ураганами шутки плохи, а Эсфирь шла со страшной скоростью.
Так вот откуда необычные волны, вот почему в море было так пусто... Только тут мы заметили, что гавань битком набита судами, и у всех двойные швартовы. Ураган Эсфирь всех заставил искать убежища.
А старик «Халтен» ковылял себе на одном цилиндре.

КРАЙНИЙ СЕВЕР ЛАБРАДОРА


В следующие три года были предприняты четыре археологические экспедиции в Ланс-о-Мидоуз. Но сперва я расскажу о наших исследованиях на крайнем севере Лабрадора. Эта работа проводилась два года подряд в конце осени, когда прерывались раскопки в Ланс-о-Мидоузе.
Лабрадор до Нейна я осмотрел раньше. Но было очень важно получше познакомиться с северной частью полуострова, вплоть до мыса Чидли. Здесь винландцам встретилась суша, когда они прошли через Девисов пролив и спустились от Баффиновой Земли на юг, и здесь можно было представить себе, куда они шли дальше. О крае, который был первым на пути Лейва Эрикссона, в «Саге о гренландцах» говорится, что там были «большие ледники», и он назвал эту страну «Хеллюланд». Как и А. В. Брёггер, я отождествлял этот край с Баффиновой Землей, но другие исследователи, например, Гюстав Сторм, считали, что речь идет о Лабрадоре. Поэтому нужно было выяснить, есть ли на севере Лабрадора ледники, видимые с моря?
Далее от Гренландии рукой подать до северного Лабрадора – где, как не там, заготавливать лес. Но возникает вопрос, есть ли в этом районе достаточно обширные массивы и годится ли лес для строительства кораблей? Словом, в походе на крайний север Лабрадора мы могли получить разные ценные сведения. Заодно мы поискали бы следы норманнов, ведь эскимосы мне кое-что рассказали, но это, конечно, задача трудная.
На самолете, который любезно предоставили в наше распоряжение канадские власти, мы с Эрлингом Брюнборгом полетели над побережьем на север. Глядя сверху на Девис-Инлет, где живут наскапи, я заметил укрытый от ветра лесной массив, который лежит ближе к морю, чем где-либо еще в приморье. Может быть, норманны прежде всего заходили сюда? Надо будет потом получше исследовать эти места.
В Нейне я встретил старого эскимоса Исака, с которым познакомился годом раньше. Он знал все приморье до северной оконечности полуострова, и от него я получил много сведений. Но больше всего его занимал тюлень.
– Там на Севере уйма тюленя, – мечтательно говорил он.
Снова в воздухе, идем над шхерами. Я попросил летчика отыскать Скулпин-Айленд. На этом острове есть развалины построек, давным-давно открытые миссионерами и приписываемые норманнам.
И вот Скулпин под нами. Маленький, со слабо пересеченным рельефом, совсем голый. Мы покружили над островом и различили следы каменной кладки. Зная, где имели обыкновение селиться гренландцы, трудно допустить, чтобы они стали строить себе дома в таком месте. Зато эскимосов оно, наверно, вполне устраивало; в этих шхерах, вероятно, было немало тюленьих лежбищ.
Чем дальше летели мы, тем беднее становилась растительность внизу. Преобладал уже полярный ландшафт, и только в глубинных районах мы различали участки леса. Тем сильнее удивили нас берега фьордов к югу и западу от острова Окак, где оказался неожиданно густой лес. Надо будет и сюда наведаться... Крупный массив мы увидели и у лежащего еще севернее залива Напактук, примерно на 58° северной широты, но тут лес был реже и деревья помельче.
Вдруг – резкая смена декораций. Летим над могучим хребтом Торнгет, простирающимся до северной оконечности полуострова – мыса Чидли. Дикий ландшафт, удивительно живописный. В море обрываются тысячеметровые горы самых причудливых очертаний. На многих островах вздымаются ввысь вершины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29