Я понимаю, ты напугана и встревожена, но все будет хорошо. И с Мэнди, слава Богу, тоже все в порядке. У нее несколько переломов и поверхностные ожоги рук. Мама с ней, в палате. Она скоро поправится. Ты слышишь меня, Кэрол? Вы с Мэнди выжили, а это самое главное.
Сразу за его головой был яркий свет неоновой лампы, поэтому черты лица она разглядеть не могла, только угадывала, как он выглядит. Она с жадностью впитывала каждое слово утешения. И поскольку он произносил их с убежденностью, она ему верила.
Она потянулась к его руке – вернее, попыталась. Должно быть, он это уловил, потому что сам легонько положил ей руку на плечо.
От этого прикосновения тревожное чувство пошло на спад, а может быть, это начало действовать успокоительное, которое ввели внутривенно. Она расслабилась, неведомым образом чувствуя себя в безопасности рядом с этим незнакомым мужчиной.
– Засыпает. Вы можете идти, мистер Ратледж.
– Я останусь.
Она закрыла глаз, стирая расплывчатый образ. Наркотик действовал чарующе. Ее нежно покачивало, как в маленькой лодочке, убаюкивая и погружая в надежную гавань безразличия.
Кто такая Мэнди? – подумала она, проваливаясь в сон.
Она знакома с этим человеком, который называет ее Кэрол?
Почему все обращаются к ней как к миссис Ратледж?
Они думают, что она его жена?
Как они ошибаются.
Она с ним даже незнакома.
Когда она снова очнулась, он был рядом. Она не знала, прошло ли несколько минут, или часов, или дней. Время здесь, в палате интенсивной терапии, никак не ощущалось, отчего она еще больше теряла чувство реальности.
В тот момент, когда она разлепила веки, он наклонился над ней и сказал:
– Привет.
Не видеть его четко было для нее мучительно. Открывался только один глаз. Она уже догадалась, что вся голова у нее забинтована и именно поэтому не поворачивается. Доктор уже предупредил, что и говорить она не может. Нижняя часть лица, казалось, окаменела.
– Ты понимаешь меня, Кэрол? Ты понимаешь, где ты находишься? Если да – моргни.
Она моргнула.
Он сделал какое-то движение рукой. Ей показалось, он взъерошил волосы, но она не была уверена.
– Вот и хорошо, – сказал он со вздохом. – Говорят, тебе нельзя волноваться, но я тебя знаю и думаю, ты хочешь иметь исчерпывающую информацию. Я прав?
Она моргнула.
– Ты помнишь, как вы садились в самолет? Это было позавчера. Вы с Мэнди собрались на несколько дней в Даллас за покупками. Ты помнишь крушение?
Она отчаянно пыталась дать ему понять, что она не Кэрол и не знает, кто такая Мэнди, но смогла лишь моргнуть в ответ на вопрос о катастрофе.
– В живых осталось только четырнадцать человек.
Она не поняла, что из глаза у нее потекли слезы, пока он не достал салфетку, чтобы вытереть их. Его руки, такие сильные на вид, оказались и очень нежными.
– Каким-то чудом – одному Богу известно, как, – ты сумела выбраться с Мэнди из горящего самолета. Ты что-нибудь помнишь?
На этот раз она не моргнула.
– Ну да ладно, это неважно. Как бы то ни было, ты спасла ей жизнь. Она, конечно, очень напугана. Боюсь, у нее больше пострадала психика, чем тело, и с ней будет нелегко. Сломанную руку ей зафиксировали. У нее нет сильных повреждений. Ей даже не придется делать пересадку кожи. Ты, – он пристально посмотрел на нее, – ты закрыла ее своим телом.
Она не слишком хорошо поняла его взгляд, но похоже было, что он сомневается, что все происходило именно так. Он продолжал:
– Служба безопасности ведет расследование. Они уже нашли черный ящик. Все как будто шло нормально, но потом один из двигателей просто взорвался. От взрыва воспламенились топливные баки. Самолет превратился в огненный шар. Но прежде чем фюзеляж был полностью охвачен пламенем, ты сумела выскочить через запасной выход на крыло с Мэнди в руках. Один из уцелевших пассажиров сказал, что видел, как ты расстегивала ее ремень. Он говорит, вы втроем сквозь дым пробрались к двери. Он говорит, у тебя все лицо было в крови, наверное, тебя сильно ударило.
Ничего из этого она не помнила. Она помнила только охвативший ее ужас при мысли о том, что ее ждет смерть от удушья в дыму, если прежде она не сгорит. Он хвалит ее за мужественные действия во время крушения. А она просто следовала инстинкту выживания.
Возможно, со временем подробности трагедии прояснятся. А может быть, и нет. Она не была уверена, что ей хочется вспоминать этот кошмар. Снова пережить ужасные минуты после катастрофы будет все равно что еще раз пройти через ад.
Если уцелели только четырнадцать человек, следовательно, число погибших измеряется десятками. Тот факт, что она оказалась в живых, привел ее в некоторое недоумение. Судьба предназначила ей выжить, и она никогда не узнает почему.
У нее перед взором все поплыло, и она догадалась, что снова плачет. Он молча промокнул ей глаз салфеткой.
– Тебе сделали анализ на содержание газов в крови и решили применить аппарат искусственной вентиляции легких. У тебя сотрясение мозга, но серьезных повреждений головы нет. И ты сломала большую берцовую кость правой ноги, когда прыгала с крыла на землю. Руки у тебя забинтованы из-за ожогов. И все же, слава Богу, все повреждения чисто поверхностные, если не считать отравления дымом. Я знаю, тебя тревожит лицо, – смущенно продолжал он. – Не стану тебя обманывать, Кэрол. Я понимаю, что ты хочешь знать всю правду. – Она моргнула. Он помолчал, неуверенно глядя на нее. – Лицо пострадало очень сильно. Я нанял лучшего специалиста по пластической хирургии в штате. Он специализируется на реконструктивных операциях после аварий и травм вроде твоих.
Теперь она моргала изо всех сил, но не в знак согласия, а от волнения. В ней взыграло женское тщеславие, хотя она и лежала в реанимации, счастливая от сознания того, что осталась жива. Она хотела знать, насколько сильно пострадало лицо. Сами слова «реконструктивная хирургия» звучали зловеще.
– У тебя сломан нос. И одна скула. Вторая скула раздроблена. Поэтому и глаз завязан. Его ничто не поддерживает. – Охваченная ужасом, она издала тихий стон. – Нет, не волнуйся, глаз цел. Это счастье. Верхняя челюсть сломана. Но хирург, о котором я тебе сказал, сумеет это поправить. Волосы у тебя отрастут. Тебе имплантируют зубы, которые будут в точности как твои.
Так. Значит, у нее нет ни зубов, ни волос.
– Мы принесли ему твои фотографии – самые последние, под разными ракурсами. Он сумеет в точности воссоздать твое лицо. Ожоги на лице затронули только верхние слои кожи, поэтому пересадок делать не надо. Доктор говорит, обгоревшая кожа сойдет, ты будешь выглядеть на десять лет моложе. Ты должна этому радоваться.
Незначительные нюансы в его речи ускользали от ее сознания, и она старалась сосредоточиться лишь на ключевых словах. Она ясно и отчетливо уяснила одно: там, под повязкой, она выглядит чудовищно.
Ее охватила паника. Наверное, он это почувствовал, потому что снова положил ей руку на плечо.
– Кэрол, я не для того рассказал тебе все, чтобы тебя огорчить. Я понимаю, что ты сильно встревожена. Но я посчитал, что лучше быть откровенным, чтобы ты могла морально подготовиться к тому тяжкому испытанию, которое тебе предстоит. Тебе будет нелегко, но мы все будем тебя поддерживать. – Он помолчал и заговорил тише. – На это время я забуду о наших личных отношениях и приложу все усилия, чтобы ты поправилась. Я останусь с тобой до тех пор, пока ты не будешь полностью удовлетворена работой хирурга. Обещаю тебе. Я у тебя в долгу за то, что ты спасла Мэнди.
Она попыталась помотать головой в знак протеста, но ей это не удалось. Она не могла шевельнуться. Когда же она попробовала что-нибудь произнести, то боль пронзила пищевод, пострадавший от химического ожога.
Ее тревога все нарастала, пока не пришла сестра и не попросила его уйти. Стоило ему убрать руку с ее плеча, как она вновь почувствовала себя брошенной и одинокой.
Сестра снова ввела ей успокоительное. Лекарство побежало по венам, но она не хотела засыпать. Однако наркотик оказался сильнее, и ей пришлось уступить.
– Кэрол, ты меня слышишь?
Пробуждаясь, она жалобно застонала. От лекарств она чувствовала себя легкой и бесплотной, как будто единственным живым местом во всем ее организме оставался мозг, а все тело давно умерло.
– Кэрол? – Голос шипел совсем рядом с ее забинтованной головой.
Это был другой мужчина, не Ратледж. Его голос она бы узнала. Она не помнила, как он ушел, и не могла понять, кто с ней сейчас разговаривает. Ей захотелось отгородиться от этого голоса. Он звучал совсем не так, как голос мистера Ратледжа. В нем не было утешения.
– Ты еще плоха и можешь умереть. Но если ты почувствуешь, что дело идет к концу, и думать не смей ни о каких предсмертных признаниях, даже если ты будешь в состоянии их делать.
Ей показалось, что это сон. В испуге она открыла глаз. Комната, как всегда, была залита ярким светом. Ее дыхательный аппарат по-прежнему ритмично посвистывал. Тот, кто с ней говорил, был ей не виден. Она ощущала присутствие человека, но видеть его не могла.
– Мы с тобой все еще в одной связке. И ты слишком далеко в это влезла, чтобы все бросить, лучше и не пытайся.
Она заморгала, тщетно пытаясь избавиться от наваждения. По-прежнему человек находился где-то рядом, но не имел никаких очертаний – только бесплотный, зловещий голос.
– Тейту не суждено стать сенатором. Авиакатастрофа пришлась некстати, но если ты не будешь паниковать, мы сможем обернуть дело даже на пользу себе. Слышишь меня? Если ты выкарабкаешься, мы начнем с того, на чем остановились. Сенатора Тейта Ратледжа не будет. Он умрет раньше.
Она зажмурила глаз в попытке побороть нарастающий страх.
– Я знаю, что ты меня слышишь, Кэрол. Не притворяйся.
Через несколько мгновений она опять открыла глаз и попробовала отвести его как можно дальше вбок. Она по-прежнему ничего и никого не видела, но почувствовала, что загадочный посетитель удалился.
Прошло еще несколько минут, отмеряемых ритмом аппарата искусственного дыхания. Она балансировала между сном и бодрствованием, героически сопротивляясь действию лекарств, борясь с паникой и пытаясь вернуть себе ощущение времени и реальности, которое полностью потеряла в ярко освещенной и стерильной обстановке палаты интенсивной терапии.
Вскоре появилась сестра, проверила капельницу и измерила давление. Ее движения были обычными. Нет сомнения, что, если бы в комнате находился кто-то еще, это отразилось бы на поведении сестры. Удовлетворившись состоянием пациентки, она вышла.
К тому времени, как ее сморил сон, она успела убедить себя, что ей все это просто почудилось.
2
Тейт Ратледж стоял у окна гостиничного номера, глядя вниз на машины, нескончаемым потоком несущиеся по автостраде. На мокрой мостовой отражались габаритные огни, оставляя за собой размытые красно-желтые полосы.
Услышав за спиной звук открываемой двери, он повернулся на сто восемьдесят градусов и кивком поприветствовал брата.
– Я несколько минут назад звонил тебе в номер, – сказал он. – Где ты был?
– Выпил пива в баре. Футбольный матч показывают.
– А, совсем забыл. Кто выигрывает?
Иронической ухмылкой брат дал понять, что вопрос неуместен.
– Отец еще не вернулся?
Тейт помотал головой, отпустил занавеску и отошел от окна.
– Я умираю с голоду, – сказал Джек. – Ты не хочешь есть?
– Пожалуй. Я как-то не задумывался. – Опустившись в кресло, Тейт потер глаза.
– Ни Кэрол, ни Мэнди не будет от тебя никакой пользы, если ты не станешь беречь себя, Тейт. Вид у тебя ужасный.
– Благодарю.
– Я серьезно.
– Я понял, – сказал Тейт, опуская руки и криво улыбаясь. – Ты, как всегда, прямолинеен и бестактен. Вот почему в политики пошел я, а не ты.
– Не забудь: «политик» – ругательное слово. Эдди не велел тебе его употреблять.
– Даже среди родных и друзей?
– Может войти в привычку. Лучше исключить его из лексикона вовсе.
– Господи, никакого спасу от вас нет.
– Я только стараюсь тебе помочь.
Тейт опустил голову, смущаясь своей несдержанности.
– Прости. – Он покрутил в руках телевизионный пульт, без звука пробегая по всем каналам. – Я сказал Кэрол, что у нее с лицом.
– Правда?
Усевшись на край кровати, Джек Ратледж наклонился вперед, облокотившись на колени. В отличие от брата он был одет в костюмные брюки, белую рубашку и галстук. Правда, сейчас, вечером, он выглядел уже не так опрятно. Накрахмаленная сорочка помялась, рукава были завернуты до локтей. Брюки на коленях сморщились, так как большую часть дня он провел в сидячем положении.
– И как она отреагировала?
– Откуда мне знать? – пробормотал Тейт. – Ничего ведь не видно, кроме правого глаза. Из него текли слезы, так что могу сказать лишь, что она расплакалась. Зная ее тщеславие, могу себе представить, в какую она впала истерику под всеми этими повязками. Если бы она могла двигаться, она бы, наверное, носилась с воплями по коридорам госпиталя. Да и любой бы на ее месте, правда?
Опустив голову, Джек разглядывал руки, будто представляя себе их обожженными и забинтованными.
– Ты думаешь, она помнит катастрофу?
– Она дала знак, что помнит, хотя я не уверен, что во всех деталях. Я опустил самые ужасные подробности и только рассказал, что они с Мэнди оказались в числе четырнадцати оставшихся в живых.
– Сегодня в новостях сказали, что они все еще пытаются собрать обгоревшие останки, чтобы их можно было опознать.
Тейт читал об этом в газетах. Если верить журналистам, это был ад кромешный. Голливудские фильмы ужасов – ничто по сравнению с жестокой реальностью, представшей перед следствием.
Стоило Тенту подумать о том, что Кэрол и Мэнди могли оказаться в числе погибших, как у него внутри все переворачивалось. От этих мыслей его начинала одолевать бессонница. У каждого из погибших была позади своя жизнь, и все они, по каким-то своим причинам, оказались именно в этом самолете. Поэтому каждый некролог вызывал мучительную душевную боль.
Тейт мысленно добавил имена Кэрол и Мэнди к списку погибших: «Среди жертв авиакатастрофы рейса 398 были жена и трехлетняя дочь кандидата в сенаторы Тейта Ратледжа».
1 2 3 4 5 6 7 8 9