Остальных как ветром сдуло.
– Силен снайпер, чисто сработал!
Это подползли разведчики. Один из них завороженно смотрит на дымящуюся гильзу, выброшенную в снег, О чем он думает?
– Заметил, снайпер, что фрицы куда-то за Гниловскую бегут? Не иначе – сматывают удочки.
– Может быть, и так. Только их еще много на пристани.
– Как начнут без толку палить, знай: отступают. По опыту говорю.
Из камышей начала бить артиллерия. Снаряды со свистом проносятся над головой и рвутся недалеко от танка. Артиллеристы, верно, тоже обнаружили эту цель. А слева от нас открыли огонь тяжелые орудия. Это казаки кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Н. Я. Кириченко форсируют Дон, чтобы перекрыть фашистам отход из Ростова. Гитлеровцы действительно стали вести себя странно. Одни открывают беспорядочный огонь, другие, как зайцы, петляя, бегут назад и скрываются за горкой.
Стреляю в спину зазевавшемуся фашисту, и тот остается лежать на снегу. Видно, гитлеровцам уже не до него. В стороне от Зеленого острова, за железнодорожным мостом, вспыхивает сильная перестрелка. А к полудню на том берегу уже никто не появляется.
Разведчики камышами уползли в штаб докладывать об обстановке.
14 февраля Ростов-на-Дону был освобожден. В город вошли войска нашей армии. С трудом нахожу уже по пути к Чалтырю свой второй батальон, которым теперь командует лейтенант Туз. Комбат Орешкин ранен в бою.
Отыскиваю Ваню Гурова и Сему Марчукова. Друзья поздравляют меня с успехом.
– Здорово ты их, – говорит Ваня Гуров, – шестнадцать эсэсовцев уничтожил. То-то, не ходи косогором – сапоги стопчешь, враг поганый!
От друзей узнаю, что снайпер Володя Спесивцев был тяжело ранен в Ростове и его с риском для жизни спасли местные жители.
Наш путь лежал в направлении Таганрога, Матвеева Кургана к неведомому Миус-фронту, о котором уже ходило немало разговоров.
Новый комбриг
Началась распутица. Земля превратилась в непролазное месиво. Вязли машины, повозки. Несмотря ни на что, 28-я армия наступала. Фашистские войска сдавали позицию за позицией.
Освободив Матвеев Курган – крупный населенный пункт, на который фашисты возлагали особые надежды, наши части устремились к Анастасьевке. Завязались ожесточенные бои на миусском рубеже.
И Миус, давно молчавший Миус огласился ревом орудий…
Это было километрах в двадцати от Матвеева Кургана. В нашу роту приехала военврач Екатерина Ивановна Лаврова. Ей стало известно, что на повозке лежит боец, раненный в ногу. Лаврова решила тут же осмотреть раненого. За ней неотступно следовала медсестра, невысокая сероглазая девушка. Медиков в белых халатах бойцы заметили еще издали. Они спрятали раненого на дно повозки, прикрыв плащ-палаткой. Но военврача, как говорится, на мякине не проведешь. Кто-кто, а Лаврова знала, что раненые, не желая расставаться с товарищами, часто оставались «долечиваться» при своих ротах.
Подойдя к повозке, Екатерина Ивановна спросила:
– Где санинструктор?
– А зачем он вам? – хитро щуря глаза, ответил ездовой, круглолицый боец в полушубке. – Но! – крикнул он на лошадку и взмахнул кнутом.
– Стой! – скомандовала Лаврова. – Что под плащпалаткой?
– Да ничего особенного, – уклончиво доложил боец.
Лаврова, не дожидаясь ответа, сама сбросила плащпалатку. Под ней лежал боец с перевязанной ногой и смущенно кривил губы.
– Почему не в госпитале? Это же преступление! – повысила голос военврач. – У вас может начаться гангрена…
– Доктор, поймите, не хочу я терять товарищей. Увезут в санбат, оттуда в госпиталь – и прощай часть, а я с ней столько прошагал. Доктор, поймите… Родная мне ротушка моя…
– Хватит! – оборвала его Лаврова. – Сейчас же на стационарное лечение!
– Не могу я, доктор, бросить роту свою… Как вы этого не поймете? Рана-то у меня пустяковая… Кость цела.
Вокруг повозки собрались бойцы. Они с сочувствием смотрели на бойца и с неодобрением – на врача. Кое-кто пытался уговорить Лаврову. Но она была неумолима:
– Я доложу комбригу.
– Кому нужен комбриг? – раздался громкий голос сзади.
Все обернулись. Перед нами стоял невысокого роста чернявый офицер. У него живые карие глаза, прямой красивый нос. Это, как выяснилось, и был новый комбриг подполковник Михаил Ильич Дубровин. Мы привыкли к Булгакову, человеку уже почтенного возраста. (Его перевели на другую должность.) А тут совсем молодой человек…
– Видел? – шепчет мне на ухо старшина Тарасов. – Новый комбриг. Под Сталинградом воевал. У самого Еременко, говорят, служил. Обрати внимание на шинель сзади, видишь – дырки? Пулевые. Слышал я, немецкий снайпер в него стрелял.
– О чем вы это шепчетесь? – обратился к Тарасову комбриг. Но, заметив снайперскую винтовку, тут же спросил: – Снайпер?
– Так точно, товарищ подполковник!
– Фамилия?
Я представился.
– Слышал о вас, о вашей «охоте». Люблю снайперов. Только таких, которые поражают цель с первого выстрела. В меня вот три раза стреляли. А я, как видите, жив. Попугали, и только… Так что у вас за спор? – Подполковник посмотрел на Лаврову.
Военврач стала объяснять. Комбриг, слушая девушку, то суровел лицом, то глядел на нее с улыбкой. Затем он, прищуря глаза, спросил:
– А что, доктор, если в самом деле не вернется солдат в роту? Подумайте, ведь рота – его родной дом? А кто бежит из дома? Плохой семьянин. Не правда ли?
– Конечно, правда, – оживились бойцы.
– Но вопрос о том, где лечить бойца – в стационаре или при роте, – не моей компетенции. Это должен определить врач в зависимости от степени ранения. А теперь отправляйте раненого в стационар и лечите его. Как вылечится – ко мне. Я сам дам направление, и непременно в четвертую роту.
– Спасибо, большое спасибо, товарищ командир, – ответили мы.
Внимание, которое проявил новый комбриг к раненому, вызвало среди нас оживленные разговоры. Все сходились на одном: подполковник чуткий человек.
Я особенно подробно описываю случай на дороге потому, что раненым бойцом оказался Алеша Адров, мой сверстник из Кумылги – поселка Сталинградской области, – ставший впоследствии известным снайпером.
Миусские будни
28-й армии, теперь уже Южного фронта, приказано занять оборону по берегу реки Миус правее Матвеева Кургана. Оборона здесь была сложной. Обрывистый правый берег реки господствовал над левым, и это давало возможность фашистам, занимавшим позиции на высотах, организовать хорошее наблюдение. По всему Миус-фронту – так гитлеровское командование окрестило оборонительный рубеж на Миусе – была вырыта сплошная линия траншей, а впереди нее сделаны ячейки для стрелков, пулеметчиков, снайперов, связанные ходами сообщения.
Из рассказов командиров, а также разведчиков, в том числе Вани Гурова, нам стало известно, что оборона на этом участке фронта имеет свои особенности и приметы. За тобой следят сотни глаз из щелей дзотов, дотов, всякого рода железобетонных колпаков и многих других сооружений. Местность пристреляна. Созданы тщательно замаскированные снайперские точки. Тут нужна исключительная осторожность и внимание.
Четвертой ротой теперь командовал старший лейтенант А. П. Похитон – кадровый офицер. Привыкнув к Тузу, я переживал его уход. Впрочем, комбат не забывал нашу роту, он часто бывал в ней, интересовался ее жизнью. Вот и сейчас Туз в роте, и по его приказанию мы со снайпером Павлом Хромовым прибыли к нему.
Павел Хромов – мой одногодок, юноша невысокого роста, с цепким взглядом карих глаз. В роту он прибыл совсем недавно из госпиталя. Я с ним быстро сдружился.
Хромов чем-то походил на моего друга Павлика Дронова, метко стрелял и имел на счету семь гитлеровцев, уничтоженных в боях за Ростов.
Как комсорг роты, я нередко давал Хромову поручения. Он относился к их выполнению очень добросовестно: выпускал боевые листки об отличившихся, подбирал интересные статьи о снайперах, которые читал боевым друзьям. Из 47 членов ВЛКСМ роты он был, пожалуй, самым активным и инициативным.
Комбат Туз, теперь уже старший лейтенант, повел нас за обрыв, где можно было говорить громче.
– В обороне боевой тон должны задавать снайперы, – начал Туз. – Вот хотя бы такая возможность: гитлеровцы – а это я знаю по опыту – не всегда отрывают траншеи в полный рост. Нет-нет, и над траншеей покажется немец. Одному лень пригнуться, другой по пьянке неосторожен, третий просто бравирует. Вот и ловите их на мушку!
Мы внимательно слушали Туза. Действовать в столь прочной обороне приходилось впервые, но задача ясна: бить фашистов при любом удобном случае.
– Сейчас всем спать, – приказал Туз. – А с рассветом – на «охоту». Ни один враг не должен безнаказанно смотреть в нашу сторону. Будьте хозяевами земли.
Утро встречает нас удивительной тишиной. Никто не стреляет. Я занимаю позицию и оглядываюсь вокруг. Вот пулеметчики готовят свои позиции к бою, а рядом стрелки маскируют валежником и сухой травой свежевырытый грунт. Два дюжих бойца в касках прилаживают противотанковое ружье. Не торопясь они рассовывают по нишам гранаты, патроны, котелки. Подразделения бригады буквально зарылись в землю и, подобно сжатой пружине, готовы в любое время вырваться наружу и ударить по врагу.
Снимаю защитный колпачок со снайперского прицела.
Не спеша, по одному, заряжаю пять патронов в магазинную коробку. Припадаю к окуляру.
Вот они, вражеские траншеи… Совсем близко. Над землей поблескивает каска, мокрая от утреннего тумана. Может быть, фашист созерцает восход солнца. Ой как опасно любоваться зорями на чужой земле! Перекрестье прицела уверенно ложится на гитлеровца. Тишина… И вот дернулся, как живой, в руках приклад. Эхо выстрела троекратно отразили высотки, лес, стены разрушенных домов. Серо-зеленая фигура фашиста выпрямилась, качнулась влево и рухнула в траншею. За бруствером замелькали каски.
– Зашевелились, гады! – шепчет мне Хромов.
Вскоре прогремел другой одиночный выстрел, и там, во вражеской траншее, у пулеметной точки, судорожно взмахнул руками солдат, намеревавшийся поднести к пулемету коробку с патронами.
Я поздравляю Напарника с успехом.
В первые часы того дня фашисты еще ходили по траншее во весь рост. Голов не прятали. Выглядывали из-за бруствера. Однако к полудню они стали осторожнее, показывались все реже и реже. Предпочитали, видимо, наблюдать через перископы. Что ж, это делает нам честь. Но мы, снайперы, терпеливо высматривали гитлеровцев и, как только появлялась голова, стреляли.
Трудный поединок
В марте фронтовая газета опубликовала статью о моем поединке с немецким снайпером. Дуэль с фашистским суперстрелком была долгой и опасной и едва не стоила мне жизни.
А было это так. Весна на Миусе началась рано. Зазеленели поля. Вода крушила лед на реке и с шумом несла его в Азовское море. Над окопами то и дело раздавалось наводящее грусть курлыканье журавлей, летевших на большой высоте. Очевидно, журавли, как и люди, понимали, какую опасность таят миусские лиманы.
В траншеях неожиданно появилась вода. Каждый из нас создавал себе островок земли и сидел на нем, как заяц, застигнутый половодьем. В таком положении долго не усидишь, и я, хлюпая по воде, частенько навещал Семена Марчукова, пулеметный расчет которого был придан четвертой роте и находился на самом обрыве у изгиба реки. Бойцам его расчета мои визиты доставляли немало хлопот. Дело в том, что Семен Марчуков разрешал мне стрелять из пулемета и бойцы потом вынуждены были набивать пулеметные ленты.
В один из весенних дней я вновь пробрался к пулеметной ячейке. Смотрю, «максим» стоит на земляной площадке, тщательно замаскированный сухим бурьяном.
– Стрелять опасно, – предупредил Семен.
– Почему?
– Снайпер бьет. Хитрый, сволочь! Молчим – и он молчит. Стрелять начнем – и тут тебе раз!.. От щитка только брызги летят.
– Значит, на звук работает.
– Не определим никак, откуда стреляет. Но бьет здорово! Ничего не скажешь.
– Разреши пару очередей дать.
На этот раз в глазах пулеметчиков не вижу упрека. И все же они удивлены моей просьбой. Рискованно стрелять!
– Убьет – кто отвечать будет? – на полном серьезе спрашивает Семен.
– Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Семен с неохотой уступает место у пулемета. Я знаю, что «максим» наведен точно по кромке бруствера вражеской траншеи. Работает как часы. Не один фашист ушел на тот свет от его метких очередей. Берусь за затыльник.
Жму на гашетку и вижу, как пляшут фонтанчики от пуль по самой траншее. И вдруг резкий щелчок в щиток. Осторожно осматриваю его и вижу: в двух сантиметрах от смотрового окна след от пули.
– Да, это стреляет снайпер, – уверенно заключаю я, а у самого холодок по спине проходит. Еще бы! В двух сантиметрах от смерти был.
Берусь выследить фашистского снайпера и уничтожить, о чем докладываю командиру роты.
– Смотри, сам не попадись на мушку, – предостерегает старший лейтенант Похитон. Он разрешил мне выползать на нейтральную полосу, о чем сам предупредил всех наблюдателей.
«Следить за снайпером надо ранним утром, когда солнце освещает высоту и когда лучи наверняка слепят глаза фашистам», – размышляю я. Ночь проходит в каком-то тревожном полусне.
Утро выдалось прекрасное. Пригревало солнце. Оттаявшая земля начала парить, и молочного цвета дымок потянулся в небо. Прижимаясь к земле, как уж, выползаю за бруствер, чтобы быть поближе к обороне врага. Ползу по высокому бурьяну почти у самого берега реки. Солнце все более пригревает. Камуфляжная плащ-палатка путается под ногами и мешает. Замечаю подснежник. Любуюсь им. Не могу оторвать взгляда от цветка. Вспоминаются родные места, склоны лощин, усыпанные подснежниками.
Стало душновато. Хочу развязать тесемки у шапки-ушанки. Вдруг чувствую будто удар по голове. Почти одновременно слышу выстрел.
«Снайпер стреляет», – искрой проносится в голове. Я мгновенно поворачиваюсь и кубарем качусь к реке. Падаю с обрыва в прибрежный ил.
Ощупываю голову. Жив! Рассматриваю пробоину в шапке. Судьбу решили миллиметры. Вот это выстрел!
Облегченно вздыхаю. Но тут же жгучая обида захлестывает меня:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12