– Глупец!
У юноши перехватило дыхание.
– Где же ты её нашёл?
– На отмели, если идти вниз по течению.
– Значит, на отмели. Подай-ка мне одежду. А кто ещё видел её там?
– Не знаю, – замялся юноша, – люди не подойдут к реке, пока ты не объявишь об открытии вод.
Свами облачался в широкополую распотайку, сшитую из беловорсой меховины.
– И какой ты её нашёл? – спросил он торопливо.
– Она сидела на берегу, поджав под себя ноги, обхватив их руками, дрожала и тихо говорила: «Он уплыл». Сама себе.
– Что говорила?
– «Он уплыл», – повторил юноша.
– Должно быть, змей, – пояснил хотар.
– Я тоже так подумал.
Жрец резко взглянул на молодого брахмана, поджал губы, снова спросил. Теперь уже чужим, мятежным голосом:
– Ты ещё кому-нибудь сегодня говорил о ней?
– Нет, хотар, нет. Только тебе.
– Хорошо.
Свами оборачивал бока верёвкой, плетёной из листьев мандрагоры. Этот костюм соответствовал ему по сословию.
– Хорошо, – повторил Свами. Он вдруг подумал, что в поспешности сборов забыл об омовении молоком. Обязательном ритуале для посвящённых. Хотар ещё раз посмотрел на юношу и, предупреждая его недоумение, заговорил:
– Знаешь ли ты, что означает отказ от жертвы? Что он означает для брахмана? Если даже данав не берёт его жертву?
Свами перевёл взгляд на самшитовую миску с густым молостоем, опустил ладони в её топкое наливо и перенёс пригоршни молока себе на волосы.
– Даже данав, – продолжил жрец, приглаживая смоченные пряди, – что уж говорить о богах.
– Но ведь Антака теперь будет нападать на коров!
– Не произноси его имя вслух! – взвизгнул Свами. – Что ты!
Чуть успокоился и добавил:
– Будет или не будет, кому это известно? А если и будет, пусть с ним тягаются боги. Нам ли он под силу?
Молодой брахман не стал перечить. Взгляд его потускнел, а слова потерялись где-то сами собой.
Свами отбросил миску и жестом позвал юношу в путь. Они шли по немятой траве, обступавшей со всех сторон хижину жреца. Траву валило на бок. Под тяжестью поднятых соков. Она парила утренний воздух своим зелёным духовалом. Горьковато-кислым, с сырыми продушинами болотного водостоя. Солнце ещё не пропекло эти травяные зарасти, и потому дышалось легко.
Хижина хотара стояла на холме, выше леса и дороги, что вела к самому большому поселению в этих местах – к Амаравати. Каждый из здешних родов имел своего хотара, и только великие праздники собирали их вместе.
– Ты когда-нибудь видел его? – вдруг спросил Свами молодого брахмана.
– Кого? – не понял юноша.
– Змея.
– Нет. Но думаю, что он очень страшный.
Юноша вздохнул и посмотрел на Свами:
– А ты видел?
– Да.
– Правда, что он самый страшный из всех данавов?
Свами ничего не ответил.
– А как это было, – снова спросил молодой жрец.
– Мы резали тростник для циновок. Воды было по щиколотку. Дальше начиналась топь. Вдруг траву перед нами разнесло, будто её ветер положил…
Свами замолчал, и лицо его опустилось в тень воспоминаний.
– Что же произошло?
Хотар не стал отвечать своей памяти. Он защищался от её натиска.
– Может быть, у тебя будет свой данав, тогда ты и узнаешь, что было дальше, – пояснил Свами. – Пересказ всегда хуже собственных впечатлений.
Юноша покачал головой:
– Так может говорить вайша, которому боги запечатали уста словесной немощью. Язык брахмана способен передать то, что не увидит даже самый зоркий глаз.
– Что же такого не увидит самый зоркий глаз? – поинтересовался хотар.
– Он не увидит чужих впечатлений.
– Чем же они лучше своих?
– Свои – это только виденное и не больше, – заключил юноша, – а чужие – это виденное вдвойне.
– Когда-нибудь ты станешь мудрецом-риши. Если не заболтаешь свой ум, – назидательно произнёс Свами.
Жрецы спустились на дорогу, протоптанную перегонными стадами с пастбищ. Тысячами копыт, гонимыми на горные разделы. Юный брахман, почувствовав прилив сил, снова взялся за хотара.
– Могу я задать тебе вопрос, Свами?
– Спрашивай.
– Моё посвящение не позволяет мне тебя об этом спрашивать.
– Спрашивай же!
– Скажи, хотар, тебе открыт только один путь к богам? Тот, что тебе положен, или..?
Свами устало посмотрел на юношу:
– Видишь ли, мне вполне достаточно того, что я имею.
– Как достаточно? – вспыхнул молодой брахман.
– Так. Достаточно и всё. Я выполняю свою работу. Отдаю богам то, что должны им люди. Так чего же мне может не хватать?
– Разве ты не хочешь идти дальше?
Свами подумал, что не стоило непосвящённому разрешать переговариваться с хотаром. На равных. Ещё Свами подумал, что он тоже когда-то был молодым брахманом и ему тогда казалось, что для общения с богами нужно быть избранным.
– Я выполняю свою работу, – повторил Свами.
– Но ведь ты мог бы стать ближе богам!
– Не мог бы.
– Почему, хотар?
– Потому, что всё определено Законом.
– Разве Закон запрещает искать любви у богов?
– Послушай, – как можно спокойнее проговорил жертвоподатель, – главная ценность Закона в том, что он всех расставил по местам. Понимаешь? Каждому нашёл его место. Зачем же мешать этому порядку?
Юноша обречённо сник:
– Но ведь то, что сегодня нам кажется порядком, завтра может оказаться… – он побоялся произнести это слово.
– Заблуждением? – подсказал Свами. – Нет. Завтра всё будет так же, как и сегодня. И вообще, в ближайшие сто лет ничего не произойдёт. Можешь мне поверить. Делай своё дело и помни об этом. Ничего не произойдёт. В ближайшие сто лет.
Молодого брахмана звали Дадхъянч. Он не поверил Свами.
– Смотри! – закричал Дадхъянч. – Вон она!
Далеко впереди, ниже дороги, среди выкустов перестоялой, задорожной травы, шла девушка с охапкой разновеликого лугового цвета. Она улыбалась солнцу и что-то говорила цветам и травам.
– Мы спрячем её в хижине у Орлиного ручья. Но об этом никто не должен проведать. Слышишь? – голос хотара больше не знал пощады для юношеского чистоплюйства. – Иначе она погибнет.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ


Божественный Вишну… придал жизни арийцу,
Выделив жертвующему его долю в Мировом законе.

(Ригведа. Мандала I, 156)

Хижина у Орлиного ручья давно не дышала человеком. В её одичалом нутре обитал тлен чьей-то ушедшей жизни. Хижину обносили ветра, разорившие ветхую тростниковую кровлю, камневал не обошёл её стены, высадив из них по паре-другой крепких окладин. В хижину заползали змеи, а где-то вблизи, за ручьём, охотился леопард.
– Да! – сказал Свами. – Это то, что нам нужно.
Молодой брахман посмотрел на него с недоумением.
– Здесь всюду живёт страх. И внутри и снаружи, – продолжил свою мысль хотар. А это то, что нам нужно. Она затаится, забьётся в угол, и никто больше не узнает о её существовании.
– Сколько ты собираешься держать её здесь?
– До тех пор, пока её память окончательно не отторгнет всё происшедшее прошлой ночью.
– А если не отторгнет? – допытывался Дадхъянч.
– Значит…
– Значит, репутация хотара выше человеческой жизни?
– Её жизнь – это жизнь жертвы, которую выбрало племя. Не забывай об этом.
– Но данав не принял эту жертву! Не думаешь ли ты, что сам Варуна помог ей выжить?
– Твоя дерзость заходит слишком далеко! – вспыхнул хотар.
В хижине воцарилась тишина, и только диковатый горный ветер, притаившийся за углом, шуршал циновкой входного проёма.
– Приведи её! – бросил Свами своему строптивому подручному.
Девушка, опоенная зельем, едва держалась на ногах. Её глаза отказывались видеть, и она никак не могла найти им места. Гаури водила головой, то вдруг останавливая взгляд на каком-то предмете, то с испугом отвергая подступающую к глазам несуразность.
– Ты слышишь меня? – крикнул хотар в лицо девушке. Он схватил её за руку, но Гаури не чувствовала боли. Свами ворвался в глубину её безумного взгляда:
– Теперь ты будешь делать только то, что я тебе скажу. Не выходи из этой хижины. Даже если тебе очень приспичит. В углу много сена, там ты сможешь удовлетворить свою любую нужду. Не выходи наружу. Если выйдешь из хижины – значит, погибнешь!
Последние слова он выкрикнул как-то особенно яростно, отчего Дадхъянч пришёл в оцепенение. У Гаури подкосились ноги. Свами толкнул её на лежанку и вышел. Молодой брахман подошёл к девушке. Она лежала не шелохнувшись с застывшим, обезумевшим взглядом. Мягкий сумрак затенял её гладкое лицо.
– Я помогу тебе, – прошептал юноша, – обязательно помогу.
На розовых скалах Антарикши остывал день. Долины уже погружались в вечерний покой. Где-то за перевалом протяжно гудели коровы, и трубная гортань ущелья разносила их сытую вечернюю песню.
– Поторопись! – крикнул Свами. – Иначе мы не успеем к обряду.
Юноша, перескакивая через каменные головы зарывшихся в траву валунов, устремился за хотаром.
– Будешь приносить ей еду. Один раз в день. И подпой. Да смотри, чтобы она его пила! Это поможет ей побыстрее забыть всё, что с ней произошло.
– А если подпой не поможет? – осторожно спросил Дадхъянч.
– Знаешь, сомнение не признак пытливости человеческого ума. Нет. Сомнение – признак его слабости. Когда человек не верит в очевидное, он только демонстрирует свою незащищённость перед жизнью. Полную незащищённость.
– Я бы хотел иметь твою веру, – твердо сказал юноша. «Но у меня будет моя вера, – договорил он уже самому себе, – в которой для сомнения не останется места».
Они спустились в густорослую наступь деревьев, захватившую весь остаток склона. Её плотную зелень шевелила отдушина гулявшего где-то выше ветра. Идти здесь было трудно. Деревья сцеплялись ветками, а ветки перетянуло верёвками лиан и спутанным вьюнком. Под ногами расползалась каша непросыхавшего отгнойника перемешанных с землёй листьев.
– Сюда мы, кажется, шли другим путём? – осторожно спросил Дадхъянч.
– Ничего. Сюда другим, а вернёмся этим. Свами несуетливо выламывал перед собой ветки. «Он специально повёл меня этой дорогой, – подумал юноша, – ведь он ничего не делает просто так. Значит, ему нужно, чтобы мы ломали себе здесь ноги. Может быть, он хочет, чтобы я приносил ей еду значительно реже одного раза в день? Но ведь есть и другая дорога!»
Когда жрецы выбрались к коровьему протопу в сторону ближних к Амаравати пастбищ, вечер уже загустел наплывом летнего светостояния. Застыла неживая, непрослушиваемая тишина. Где-то вдалеке догорал огонёк. Одинокий, едва различимый. Земля дышала теплом и беспокоила душу. А душа беспокоилась всеми данными ей жизнью силами. В этом совмещении сплелись и безудержная свобода, и тревога, и ожидание великих перемен.

* * *

Весь следующий день Дадхъянчу находилась работа. Он варил на всех кашу из чёрной чечевицы, пёк гуту – ячменный хлеб из грубо помолотой муки, ходил в деревню за молочной закваской, сбивал масло и чувствовал за своей спиной пристальный взгляд опекунов. Его усердие с особым вниманием оценивалось жрецами-адхварьями. И видимо, не беспричинно. Только на второй трети солнца, далеко за полдень, хотар отпустил его в горную хижину. Дадхъянчу следовало вернуться до полуночи.
Юноша бежал по душному суховалу натоптанной и нагретой солнцем травы. Травы, убитой дорогой, беспощадными копытами её перегонных стад. Колкие отломыши сена кусали ноги. Дадхъянч перемахивал через согнутое травяное пучьё, не поддавшееся коровьим ногам, подбрасывая и ловя узелок с едой для Гаури. На душе у него было легко и радостно. Он улыбался солнцу, удачному дню и своим мыслям, которые почему-то всё время держала возле себя эта ветхая лачуга перед Орлиным ручьём.
Дорога юноше ничего не стоила. Его твёрдое молодое сердце проглотило её не поперхнувшись одышкой или усталостью. Уже стеной подошли горы, усыпанные затаившимся, очарованным лесом, и забелели голые спины вросших в дорогу валунов. Унесённых когда-то с гор.
Дадхъянч вдруг подумал, что подняться можно и здесь, в этом месте. Так даже легче будет обойти заросли перед ручьём, там, где он разливался по топкой луговине. Юноша крикнул: «Сатья!» и вскинув руки приветствовал молчаливые горы.
Над вздыбленными камнями стояла прохлада. Пахло свежестью горной воды и мшистым камнем. На мелкие земляные промоины среди треснувших скал громоздились сучковатые деревья. Их корни крошили скалу под непокорными стволами, и деревья срывались вниз. Весь подъём был завален мёртвыми телами переломанных деревьев.
Дадхъянч перелезал через стволы и пробирался всё выше. По ломким отвесам расслоённых скал. Он ещё никогда не бывал на такой высоте, и теперь странное чувство потерянности и панической суеты проняло молодого брахмана. Ему хотелось вырваться вон из этого каменного плена. Наконец он забрался на упругий мшистый уступ, и его глазам открылся несущийся вниз поток, сверкающий холодными искрами рассыпанной воды. Вот он, Орлиный ручей. Юноша вцепился в отвес дрожащими руками и перевёл дух. Мягкая осадка камня вовсе не ободряла скалолаза. Дадхъянчу казалось, что уступ под тяжестью распластанного на нём тела сползает со своего упора. Дадхъянч собрался уже проститься с этим гиблым местом, поднял голову и оцепенел… Над ручьём, впившись в юношу взглядом, застыл леопард. Его жёлтые глаза распирала жестокая, яростная радость предстоящего поединка.
Леопард нагнул голову. Дадхъянч видел, как налились упругой силой его плотные мышцы. Зверя и человека разделял только прыжок, способный стать роковым для обоих. Однако леопард, должно быть, так не думал.
Внезапным усилием Дадхъянч заставил себя перекатиться по камню, и в следующий момент лапы зверя ударили по шаткому отвесу над скалой. Скрипнули бесполезные когти. Камень снесло вниз.
Юноша висел на стене вытянувшись и раскачиваясь в воздухе. Висел на одной руке. Она просто застряла в трещине. Дадхъянч ещё не пришёл в себя, но рука его уже онемела, оставляя юноше всё меньше шансов на спасение. «Я вторгся во владение данава! – пронеслось в голове Дадхъянча. – Сейчас он налетит на меня сзади. Сейчас его когти разорвут мне спину…»
Юноша зажмурился, сжимая сердце в комок, но ничего не произошло. Брахман посмотрел вниз. Там, на залитом кровью камне, запрокинув голову, лежал мёртвый леопард.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10