При этом смотрел он только на меня, на Ширера не бросил и взгляда, будто бы тот был пустым местом. Так продолжалось несколько секунд, пока он не сказал:
– А вы, оказывается, хорошо боретесь, барыня. Вот отпущу этих людей, а вас заберу с собой, и, пока ваш муж пришлет выкуп, мы будем время от времени бороться.
Сарчимелиа расхохотался и ушел за следующей жертвой.
А мой муж зашипел мне в ухо:
– Это все из-за тебя. Из-за твоих капризов... Из-за тебя должен я терпеть, что меня бьют, грабят, а мою жену сделают наложницей и будут держать до тех пор, пока я же не принесу выкуп. И все это свалилось мне на голову из-за твоего упрямства. Потому что я знал, предупреждал, предчувствие меня не обмануло, я говорил тебе – вернемся...
На этих словах мой муж махнул рукой и замолчал. Теперь вы, надеюсь, убедились сами, что Ширер – человек бесхитростный, не лукавый? Он прямо назвал все своими именами и объяснил, почему хотел вернуться. Будь другой на его месте – тот сказал бы: не думай обо мне, лишь бы выручить из беды тебя. Но не таков мой муж. Вот, господин адвокат и господин моралист, ответ на вопрос – о ком думал Ширер, когда хотел повернуть назад. Удивляться тут можно только одному – прямоте, с которой Ширер обнажил то, что другие умеют скрывать... Неожиданно произошли события, которые смешали все карты. Но, прежде чем рассказать о них, я хочу вместе с вами подвергнуть исследованию то, о чем поведала вам. Я думаю, мы не будем спорить о том, что такое грабеж и насилие, и согласимся, что они были злом во все времена. Не так ли? Но чем вызвано это зло?.Я могу ответить только одно: эгоизмом. Никто ведь не скажет, что Ража Сарчимелиа со своей шайкой напал на нас из любви к ближнему? Это, по-моему, не нужно доказывать. Но покоряться насилию – разве это не такое же зло! И не говорите, что мы, безоружные, бессильны перед вооруженной шайкой.
– А разве не бессильны,– прервал я ее,– что вы могли тогда сделать?
– Ну, хотя бы умереть,– ответила Нано. – Это ведь в нашей власти. И я уверена, что если бы из всех людей, обреченных на ограбление, хотя бы третья часть была способна сопротивляться вооруженному злодею – не на жизнь, а на смерть,– многое бы изменилось в мире. Жертвы, конечно, были бы, но постепенно, в конце концов, что осталось бы от самого насилия?
Вопрос был обращен ко мне.
– Конечно,—сказал я,– страх смерти заставляет человека покоряться насилию и сгибаться перед ним. Ты права, госпожа Нано.
– Разве в этом можно сомневаться! – воскликнула Нано и продолжала: – Помните, как мой муж ударил разбойника и свалил его с ног? Как вы считаете, что таилось в этом ударе? Разве не умнее было нанести его раньше, на дороге, когда Сарчимелиа был один? Вы скажете, что Ширер, возможно, сначала растерялся, а потом, у мешков, взял себя в руки и вступил в бой. Но это не так. Я видела не раз, как Ширер попадал в опаснейшие истории, но никогда не видела растерявшегося Ширера. Он владеет собой как бог. Но бог этот – тщеславное дитя и может совершить свои подвиги, только если вокруг толпа, публика, общество, тогда он хочет показать, какой он великодушный, бескорыстный, благородный, какой смельчак, храбрец, богач, он лучше всех, умнее всех, и жена у него такая, какой ни у кого нет. Но это только на людях, когда все видят, а когда никого нет и он один или вдвоем со мной, то это совсем другой человек, можете мне поверить, я знаю это хорошо. И тот удар был взвешен и рассчитан на секунды. Мой муж все сумел предусмотреть – и храбрость показал, и по приказу куртку снял, понимал, что разбойники не захотят подымать шума, не захотят стрелять и убивать, что им нужны наши вещи, а собственная честь их беспокоит очень мало. Видите? Все произошло именно так, а не иначе. Проницательность Ширера могла бы вызвать восхищение, если бы в его поведении движущей пружиной был не эгоизм. И в результате эгоизма – снова зло. Убийство, которое чуть не произошло, и не одно, а два. И меня оставляют заложницей, чтоб отомстить Ширеру. А кроме того, Ширер показал всем дурной пример.
– Как это – дурной? – воскликнул я. – По-моему, пример был хороший, пример неповиновения, сопротивления, борьбы.
– Нет, ты не прав,– вмешался лаз. – Пример мог быть хорошим, если бы он довел дело до конца. Ты ведь знаешь, Ираклий, что такое человек! Если в одном поступке есть и плохое и хорошее, он будет подражать плохому, а хорошему не будет ни за что. Знаю я это.
– Я об этом и думала, господин Арзнев,– обратилась к нему Нано,– когда сказала, что он подал плохой пример. Теперь вы согласитесь со мной, что все поступки героев моего рассказа рождены себялюбием и страхом смерти, что, кроме зла, в них нет ничего, нет ни крупицы добра. И так всегда в жизни, сколько я ни наблюдаю, страх смерти и вытекающий из него эгоизм приносят одно только зло. Я не знаю ни одного примера, который мог бы опровергнуть эту истину.
– Нет,– сказал я. – Бывают случаи, когда страх приводит к добру.
– Какой?! Когда?! – воскликнула Нано.
– Ну, страх перед законом,– ответил я. – Страх перед возмездием. Человек просто боится преступить закон и совершить задуманное им зло.
– Конечно,– сказала Нано. – Может случиться так, что злой человек испугается закона и не пойдет на преступление. Но, Ираклий, злодей потому и злодей, что он обойдет закон и все равно добьется своего. Закон же в силах достигнуть одного– чтобы человек нашел способ его обойти и совершить преступление, избегнув наказания... – Нано задумалась. А потом сказала: – Да, главное – это страх смерти, и я его победила!
Видно, ей стало неловко от этих слов, она покраснела, смутилась.
– А как ты связываешь свободу с победой страха смерти?– спросил я ее, стараясь помочь ей побороть смущение. Вообще-то во время разговора меня больше занимала сама Нано, нежели ее рассуждения.
– Ну, это-то понять легче всего,– вмешался в разговор лаз,– если нет страха, тогда ничего не связывает, не гнетет, не мешает, и ты поведешь себя так, как подскажет сердце. Это и есть свобода. Не так ли? Другой вопрос, как человеку победить страх, если бог не дал ему на это сил? Для этого нужны топор, огонь и кинжал!
– Разве можно, господин Арзнев, топор, огонь и кинжал назвать добром? – возразила Нано.
– А корысть, злоба, жадность – не могут ли они победить страх смерти? Адской силы орешки,– сказал лаз.
– Нет,– ответила Нано.
– Почему?
– Потому что, я думаю, добро – это способность отказаться от себя, пожертвовать собой ради других. На худой конец – ради кого-то одного, но не за счет других, не во вред другим. Только человек, отмеченный этим даром, может победить страх смерти, конечно, в той мере, в какой провидение одарило его способностью к добру.
– Чего тут говорить,– мне хотелось свести беседу с ее высокого тона,– если ты будешь думать только о других и у тебя не останется никаких собственных желаний, тогда и терять нечего. Тогда и умереть не страшно!
– Не думай, что ты загнал меня в угол,– сказала Нано.– Нет! Лучше жить без желаний, чем быть рабом своих желаний, рабом страха. Ты знаешь, что случилось с одним моим знакомым? Он умер от апоплексического удара. И знаешь, отчего? Оттого, что хозяин его конторы в то утро посмотрел на него косо.
Арзнев Мускиа, видно, был увлечен разговором.
– Увы, госпожа Нано,– сказал он,– человека такой доброты можно считать почти что богом. Но и он боится смерти.
– Я с вами не согласна.
– Тогда скажите мне, что за цель у этого человека?
– Цель одна – творить добро, уничтожать зло.
– Это его назначение, содержание его жизни, и на своем пути он будет стараться до конца исчерпать себя. До конца исчерпать тот талант доброты, что дало ему провидение, и лишь потом умереть. А до этого он будет хотеть жить и будет бояться умереть. Не так ли?
– Нет, не так. Страх – это совсем другое, от него разрывается сердце, как у моего знакомого, а то, о чем говорите вы, не страх, а иное, возвышенное и прекрасное чувство.
– Удивительно,– сказал я,– люди с таким предначертанием не умирают, пока не исполнят того, что им должно исполнить на земле. Я знаю много примеров... Живут, пока не выполнят свой долг, не растратят сил, а потом и умирают, чаще всего как-то необычно.
– Да, умирают,– подхватила Нано. – Но для таких людей смерть – это начало другой жизни, не так ли, батоно Арзнев? Они сами исчезают, но семена, брошенные ими в землю, будут совершать свой вечный круговорот и давать плоды тогда, когда имена их сотрутся в памяти людей.
– То, что вы говорите,– сказал Арзнев Мускиа,– напоминает мне слова настоятельницы одного монастыря, матери Ефимии. Она любила говорить красиво. Мне кажется, и стихи потихоньку писала. Как-то она сказала мне: «Сын мой, расплавленный воск до конца догоревшей свечи и сам по себе прекрасен, но проступает в нем и та красота, что тихо мерцала и разгоняла мрак».
– Красиво! – У Нано заблестели глаза.
– Да, красиво,– задумчиво сказал Арзнев Мускиа. – Все что я знаю хорошо, но одно дело знать, а другое – верить, суметь возвыситься до веры... Я не переступил еще этот рубеж... Мне это нелегко дается...
Он говорил улыбаясь, но в словах его звучали доверчивость и печаль, и я увидел своего нового друга как будто в ином свете. А ведь ему тяжело, так тяжело, будто на его плечи легла самая большая ноша на земле, но прячет он ее глубже преисподней. Так показалось мне в эту секунду, но вот Арзнев Мускиа заговорил в прежнем тоне, и я отогнал свои мысли.
– А почему зло не может победить страха смерти, скажите Мне. госпожа Нано? – спросил он.
– Арзнев, мне кажется, вы думали об этом больше, чем я. И можете ответить лучше, чем я. А то, боюсь, если я буду опять говорить, мы станем похожи на суфию и его паству. Только с одной разницей, что у нас паства знает больше, чем Суфия.
Нано рассмеялась.
– Но я хочу знать ваше мнение.
– Извольте! Ведь мы согласились, что зло родилось на свет в результате страха смерти. А если так, то между ними – мир и согласие. Они не могут вступить в конфликт.
– Вы правы,– сказал Арзнев Мускиа. – Но ведь и добро может перестать быть добром, если человек, вместо того чтобы делать добро, будет спрашивать: а что такое добро?
Нано собиралась ответить, но я прервал ее, потому что хотел взглянуть на листок Ветрова:
– Ты говорила, что захватила его с собой? Нано протянула мне листок и ответила лазу:
– Нельзя мудрить, а то мы дойдем до бессмыслицы. Я уверена, истина проста: добро это то, что хорошо для всех. Делай добро и не жди ни вознаграждения, ни результатов. Иди дальше и опять делай добро. Вот и все, что нужно, когда сеешь семена добра, вот условия для доброй жатвы.
Я стал разглядывать листок бумаги. На нем и вправду были имена женщин с какими-то точками вокруг каждого. У одних пять точек, у других – две. Около имени Нано стояло пять точек.
Я повертел список и передал его Арзневу.
– Эти точки сделаны разными чернилами,– сказал он.– А некоторые карандашом. Ставились, стало быть, в разное время.
Я взял список снова. Арзнев Мускиа был прав.
– Как ты думаешь, что это значит?! – спросил я лаза, как будто госпожа Нано Парнаозовна Тавкелишвили-Ширер пришла за советом к нему, а не ко мне.
– Можете ли вы вспомнить,– спросил Мускиа, обращаясь к Нано,– сколько раз вы виделись с Ветровым с тех пор, как он наговорил вам дерзостей об офицерах?
– Сколько раз? Сейчас соображу. Я помню, что он при этом каждый раз рассказывал, и могу сосчитать по рассказом.
Нано задумалась.
– Знаете что,– воскликнул я, и оба посмотрели на меня,– пообедаем сегодня вместе! Пока мы соберемся и доедем... Нано... Если ты будешь столь любезна и поедешь с нами, – клянусь честью, мы решим эту головоломку и разгадаем все секреты, какие только у тебя есть!
Нано улыбнулась и спросила:
– А куда?
– К Гоги.
– Я слышала про него, но не бывала никогда. Там, кажется, хор, поют старинные песни и гимны, да?
– Поют, и как поют!
– Странно, что в ресторане поют гимны,– сказала Нано.
– Так принято у Гоги. Там и посетители другие. Поедем – увидишь.
– В другой раз! – Нано оглядела свой костюм и, видно, решила, что он не подходит для столь многолюдного места.
– Сегодня лучше где-нибудь за городом, где меньше народу... На воздухе, ведь такая погода...
– И я так думаю, Ираклий. Не хочется сегодня видеть людей,– поддержал ее лаз.
– Пусть будет так.
Я хотел распорядиться, чтобы запрягли коляску, но Нано остановила меня:
– Не нужно. Моя стоит перед конторой.
– Что ж, едем,– сказал лаз. – А по дороге попробуем раскусить этого Ветрова.
Когда мы садились в коляску, Арзнев Мускиа спросил Нано:
– Что вы кончали там?
– Факультет словесности... Правда, тому, о чем мы говорили, я научилась не там.
– Я понимаю... Научить можно всему, но это – знание, а не вера, вере научить нельзя.
Через несколько минут рыжие жеребцы мчали нас к Ортачала.
– Сколько же раз видел вас Ветров, вы не вспомнили? – Просил Арзнев Мускиа.
– Вспомнила... Пять раз, если не считать разговора об офицерах.
– Вы в этом уверены?
– Безусловно.
– Значит, после каждой встречи он ставил, видимо, по точке на этом листке у вашего имени.
Нано взяла листок, взглянула на него и, помолчав, спросила:
– Ну и что же?
Я уже понял, в чем дело, и попытался ей объяснить:
– Видишь, после тебя тут вписана Сусанна, около нее три точки, значит, она встречалась с Ветровым три раза. Выше Надежда Иванова – пять точек. Кроме того, обрати внимание на то, как стоят эти точки.
Первая точка была в начале каждого имени: видно, Ветров видел всех по одному разу, поставил точки и этим исчерпал первый круг встреч. При втором обходе, надо думать, с тремя ему не удалось встретиться, поэтому в конце их имени место для второй точки осталось пустым. При третьем круге бедняга, видно, так старался, что выбился из сил, без точки осталась только одна женщина – Алла. У Аллы – две точки, и те только вначале – одна за другой.
– Эта Алла уехала, может быть, из вашего города? – спросил Арзнев Мускиа. – Он видел ее только два раза, и больше не удавалось.
– Ее мужа перевели в Темирханшуру. Он – офицер,– пояснила Нано.
– Ну конечно, он не мог ее больше увидеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29