Ну, живо...
Гром накинул полушубок, поправил кобуру револьвера и направился к выходу. А Змей уже исчез.
В это время Ястреб с пятью лбовцами был наготове. Женщина, услышав выстрелы, бросилась к окну, потом хотела было выбежать на двор, но Ястреб крепко ухватил ее за руку и толкнул обратно на лавку.
- Сиди и не суйся.
- Мне страшно, - сказала она, - я лучше убегу и одна проберусь в лес.
- Сиди, - повторил Ястреб и внимательно посмотрел на нее.
И пытливый взор Ястреба уловил какое-то несоответствие между ее испуганными словами и спокойным провалом черных глаз, в которые нельзя было смотреть и взгляд которых нельзя было пересмотреть, ибо они всегда светились ровной, загадочной темнотой.
- И откуда она взялась на нашу голову? - опять вслух высказался кто-то.
Но в это время вошел Гром и передал, что Лбов приказал никому и никуда не уходить, ни с кем не связываться до рассвета, потому что надо во что бы то ни стало забрать и унести динамит, полученный для бомб. Он передал это, потом приказал женщине идти за ним.
- Хай катится от нас подальше, - сказал Ястреб, - а то сидит, как сова какая-то, и молчит, ни с ней поговорить, ни к ней подступиться.
Женщина накинула платок и вышла. Была чуть-чуть морозная ночь, ручьи продолжали еще булькать, но под ногами то и дело похрустывали тонкие пластинки льда. Гром никогда много не разговаривал, женщина - та и подавно, потому и шли молча.
Было темно, и Гром несколько раз оступался и, продавливая стекляшки льда, попадал ногой в воду.
- Ну-ну, не отставай, - говорил он несколько раз женщине, бесшумной тенью следовавшей за ним
Возле одного из поворотов Гром слегка поскользнулся, и почти одновременно невдалеке заржала лошадь, а кто-то окрикнул громко:
- Стой, стой!.. Кто идет?.. Говори, а не то стрелять буду!
Гром сильно толкнул женщину в сторону и сам приник в углубление каких-то ворот.
- Кто там шляется? - спросил опять тот же голос.
- Никого, должно быть, - ответил другой, - это лед в ручье от мороза хрустнул.
- Ну и жизнь, ну и жизнь, - сплевывая, проговорил первый, - ни тебе днем, ни тебе ночью покоя. Ворота скрипнут - за винтовку хватайся, ветер зашумит - к шашке тянись.
Один из трех конных проехал около забора близко-близко, так, что Гром мог бы достать круп его лошади концом дула своего револьвера. Гром уже думал, что опасность миновала вовсе, но в это время кто-то впереди загорланил какую-то несуразную песню - должно быть, пьяный, возвращающийся с какой-нибудь попойки, и один из стражников тотчас же повернул и поскакал обратно, а остальные отъехали в сторону и остановились.
Гром не видел их, но чувствовал по фырканью лошадей, что они близко.
Он выбрался из своего убежища, тихонько дернул женщину за конец платка и пошел вперед. Но не прошел он и полсотни шагов, как столкнулся вдруг со стражником, возвращающимся с захваченным пьяным.
- Что за человек? - окликнул тот.
- Здешний, - сдержанно ответил Гром.
- А ну, давай сюда.
Гром хотел уже выстрелить, но в этот момент пойманный пьяный заорал опять что-то бессмысленное, пытаясь вырваться, стражник ухватил его еще крепче за шиворот, а другой рукой схватился за луку седла, чтобы не слететь, и крикнул во все горло:
- Эй, ребята, давай сюда!..
- Бежим, - шепнул Гром женщине и прыгнул в темноту.
- Уф... ну и влипли было, - проговорил он, останавливаясь минут через двадцать. Он обернулся. - Где ты? - крикнул женщине и прислушался.
Но было все тихо, только нудно подвывали встревоженные собаки да чуть слышно булькали запертые льдом ручейки, а женщины не было.
Наконец он добрался до места. Змей уже вернулся и передал, что ранили Демона, а ящик с динамитом уже здесь.
- А где женщина? - спросил недовольно Лбов. Он не любил, когда не выполняли его распоряжений, хотя бы и мелочных.
- А пес ее знает, - ответил Гром и рассказал, как было дело.
Лбов забеспокоился, он приказал тотчас же собираться, хотя ему нужно было еще видеть одного из членов подпольной партийной организации, чтобы передать ему некоторую сумму денег, а также кое о чем условиться.
- Ежели ее захватили, так она все может выболтать, и того и гляди, что жандармы...
- Не выболтает, - сказал Фома, - она здорово молчаливая баба.
- Как начнут нагайками, так и выболтает. А ну, давай собирайся.
Но в это время со двора послышался условный свист.
- Кто-то из наших.
Распахнулась дверь, и вошла женщина.
- Ты где была, дура? - недовольно, но вместе с тем и облегченно спросил Лбов.
- Я отстала, он слишком быстро бежал, и потом я попала не в тот проулок.
Через несколько минут пришел и тот, кого ожидал Лбов. Они долго и горячо разговаривали. Стало уже светать.
- Смотри, - сказал под конец пришедший, - смотри, Лбов, сочувствие к тебе сейчас огромное, но не покатись только вниз, ребята твои что-то того.
- Чего? - Лбов пристально посмотрел на него.
- Не слишком ли уж они экспроприациями увлекаются?
- Говори проще, грабят, мол, много, так это правда, вот погоди, еще больше будем. Мы не без толку грабим, а с разбором.
- Смотри, разбирайся лучше, а то ты восстановишь всех против себя и даже...
- Вас что ли? - резко перебил Лбов.
- А хотя бы и нас.
- А кто вы и что вы можете?.. - начал было Лбов. - Впрочем, не будем ссориться, - оборвался он вдруг и крепко стиснул руку товарищу.
В сенях послышался топот. С силой ударилась о стену отброшенная дверь, ввалился полицейский пристав, а за ним показались около десятка вооруженных городовых.
- Стой! - торжествующе крикнул пристав. - Стой, руки вверх!
Но прежде чем он успел нажать собачку своего револьвера, низенький и толстый Фома с неожиданным проворством выхватил револьвер и разбил приставу череп, и все лбовцы почти одновременно ахнули в столпившихся полицейских горячим огневым залпом.
Ошарашенные городовые откачнулись обратно за дверь. Не давая им опомниться, лбовцы кинулись за ними.
- Тащите динамит через огороды! - крикнул Лбов Змею. - А мы их отвлечем на себя.
Через минуту по улицам шла отчаянная стрельба, через две - первая партия полицейских во весь дух уносилась от лбовцев. Но уже со всех сторон к полиции подбегало подкрепление.
- Забирай динамит! - крикнул еще раз Лбов. - А мы... мы заманим их сейчас в ловушку.
И он приказал остальным:
- Отходи, ребята, за мной, в сторону Ястреба.
И ребята поняли, что он задумал.
Полиция, получив новое подкрепление, снова открыла бешеную стрельбу по отступающим лбовцам. Но все же перейти в открытую атаку полицейские не решались и держались на почтительном расстоянии.
- Не торопись, не торопись, - успокаивая, отрывисто бросал отстреливающийся Лбов своим товарищам, перебегающим от одного уступа к другому.
Лбовцы отходили, полиция наседала. Наконец Лбову надоела эта канитель, и, кроме того, он решил, что ящик с динамитом, должно быть, давно уже в надежном месте. И, раздразнив наконец полицию, он приказал громко:
- А ну, бегом, ребята!
И все быстро кинулись прочь. Полиция поняла это по-своему, она решила, что лбовцы не выдержали и убегают. С торжествующими криками вся орава бросилась вдогонку. Но это была только ловушка. Прислушивающийся к выстрелам Ястреб давно уже стоял на крыше какого-то сарайчика и, крепко сжимая винтовку, всматривался, силясь разобрать, в чем там дело. Ястреб помнил приказ Лбова - не двигаться с места - и сейчас зоркими глазами разглядывал отступающих в его сторону лбовцев и несшихся за ними преследователей.
Ястреб понял все и криво усмехнулся краями губ. Через минуту он с пятерыми товарищами прильнул за забором.
- Эге-ей... - окрикнул Лбов, не останавливаясь и пробегая мимо.
- Эге-ей... есть, - ответил Ястреб. И когда бегущие полицейские поравнялись с засадой, Ястреб дунул залпом шести винтовок в бок преследователям. Не ожидавшая отсюда удара, полиция дрогнула. А лбовцы, повернувшись, бросились опять на нее с фронта, и расстреливаемые городовые в диком ужасе панически бросились назад...
Через несколько минут соединившиеся лбовцы спокойно уходили за Каму, покрытую полыньями и блесками пятен выступающей весенней воды.
И только когда они были уже возле середины реки, вдогонку им щелкнули три-четыре выстрела.
В этот же вечер к Лбову прибежало еще пять человек, на следующее же утро к шайке примкнуло еще семь.
Через день Лбов, долго ломавший голову над вопросом - кто указал его местопребывание в Мотовилихе, получил сведения о том, что... его нечаянно выдала одна молодая девчонка, которая была захвачена полицией и, желая навести ее на ложный след, случайно указала как раз на ту квартиру, в которой ночью остановился Лбов.
Это было только отчасти правдой, потому что дело тут осложнялось одним неучтенным обстоятельством...
Весна стояла в полном цвету. По Каме свистели пароходы, по рощам свистели соловьи, по лесам свистели пули. И под эти веселые свисты шла веселая, напряженная и бурная жизнь.
И что только было? Ни старики, ни старухи, ни даже древний дед Евграф, который чего только за свои сто лет не успел пересмотреть, и те такого никогда не видели.
Шайка Лбова с красными флажками, прикрепленными к дулам неостывающих винтовок, билась не на жизнь, а не смерть с жандармерией. Билась с веселым смехом, с огневым задором и с жгучей ненавистью. По дорогам рыскали казачьи патрули, но для лбовцев не было определенных дорог, им везде была дорога.
Астраханкин загорел, его мягкое, ровное лицо обветрилось, и он едва успевал носиться с отрядом от одного края к другому.
Было теплое весеннее утро, такое, когда солнечные лучи искристыми узорами переплетали молодую росистую траву, когда поезд, в котором возвращалась Рита, невдалеке от Перми едва не сошел с рельсов и остановился перед грудой наваленных поперек шпал.
Первый и второй классы были ограблены дочиста, после чего машинисту было разрешено двигаться дальше. По прибытии в Пермь поезд был оцеплен кольцом жандармов, начались сейчас же допросы и дознания и никого не выпускали. Арестовали машиниста и человек десять ни в чем не повинных мужиков и даже одного господина, занимавшего купе мягкого вагона.
Насилу прорвавшийся через сеть жандармов Астраханкин бросился встречать и выручать от дальнейших расспросов Риту. Два раза пробегал он весь состав, потребовал даже у проводников, чтобы они открыли ему все вагонные уборные, заглянул и на багажные полки, но Риты нигде не было.
Хорунжий был вне себя. Два дня и две бессонные ночи он рыскал с ингушами и надеялся напасть на ее след. На третий, совсем отчаявшись и обезумев, он сидел в комнате Риты за столом, на котором лежал заряженный револьвер, и писал сумасшедшую, прощальную записку. В это время бесшумно зашуршала дверь, и в комнату вошла Рита.
Она была бледна и чуть-чуть пошатывалась, и какая-то новая, чужая складка залегла возле ее изломанных и красивых губ.
На все вопросы она отвечала коротко и неохотно: была в поезде, а во время остановки, когда лбовцы стреляли, спряталась в кусты... Потом, испугавшись, бросилась бежать дальше... Заплуталась... Пролежала, простудившись, в крестьянской избе и потом вернулась сюда... Вот и все. А в общем, устала, не хочет, чтобы ее много расспрашивали, и хочет отдохнуть.
Но это была неправда. Если бы отец Риты проснулся этой ночью, то он был бы немало изумлен. Рита встала, накинула поверх рубашки легонькое платьице, босиком пробралась в кабинет отца и потом долго возилась там и один за другим открывала зачем-то ящики его письменного стола.
10. О том, как титулярный советник Чебутыкин попал в Хохловку
и какие странные вещи вокруг него творились
На этот раз Феофан Никифорович хотя ехал и налегке, без денежной почты, на которую мог бы кто-либо польститься, но тем не менее некоторое неприятное чувство не покидало его всю дорогу.
Один раз на пути ему попались два вооруженных человека, которые остановили лошадей и попросили у него закурить и которые были весьма удивлены, когда в ответ на такую скромную просьбу Феофан Никифорович что-то завопил и торопливо поднял руки вверх.
Люди, переглянувшись, улыбнулись, залезли к нему в карман, достали коробку спичек, половину отсыпали себе, а половину отдали ему обратно и, поблагодарив, ушли, оставив Феофана Никифоровича в приятном изумлении.
Лошади тронулись. И Чебутыкин поехал дальше, значительно успокоенный, рассуждая приблизительно так, что лбовцы, в сущности, уж не такие страшные люди и иногда даже весьма приятные в обхождении, особенно ежели ехать без денег.
Второй раз ему пришлось удивиться часом позже, когда, заворачивая по лесной дороге, он наткнулся на странную картину: несколько человек невдалеке от дороги стояли возле телеграфного столба, а один, забравшийся на столб, старательно перерезал провода, и стоящие внизу шумно выражали свое удовольствие при лязге каждой новой падающей проволоки.
Так как это занятие, по мнению Чебутыкина, приносило явный вред почтовому ведомству, чиновником которого он состоял, то вполне естественно, что он сильно возмутился и даже высказал резкий протест против такого образа действий.
Но работающие не обратили никакого внимания ни на Чебутыкина, ни на его протест (тем более что последний был высказан только про себя), если не считать только того, что человек, вынырнувший откуда-то из-за кустов, сказал Чебутыкину вежливо:
- Ежели вы, господин хороший, чего-либо сболтнете лишнего, так мы на обратном пути будем вас того...
А сам похлопал рукой по поясу, а на поясе... бог ты мой, что увидел Чебутыкин на поясе! - два револьвера, один кинжал, одну бомбу и целую пачку патронов.
И, увидевши такое скопление смертоносных орудий, готовых обрушиться на обратном пути на его голову, Чебутыкин поклялся (опять мысленно), что будет молчать, хотя бы на его глазах повырубили все телеграфные и телефонные столбы по всей дороге.
В Хохловке, куда наконец добрался Чебутыкин, было несколько человек жандармов, и потому Феофан Никифорович почувствовал себя в безопасности и остановился у старосты.
Был праздничный день, по улицам с гармошкой ходили подвыпившие парни, визжали девчата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13