Женщины что-то визжали, обращаясь к нему и друг к другу. Ремень и кусок кожи, прикрывавший чресла, упали, словно сами собой. Его повалили на землю, где вновь была мягкая плоть. Нагие бедра вызвали страх и ненависть; но руки были умнее — руки были умные, ловкие и жестокие. Сквозь гвалт он услышал собственный голос, собственный крик боли, взлетавший все выше и выше:
— Оу-у-у-у-у!
Его голос поднимался все выше — над болью, оставшейся в низу живота, от которой сводило тело. Он лежал распростертый, под ним были мягкая плоть, влажность и страшные зубы. Часть его рвалась прочь, подальше от этого ужаса, этой тяжести вцепившихся рук; но другая — извивалась и дергалась, как животное с раненым позвоночником. Потом, с женской безымянностью вместе, они вошли в страшное место, где закричали вдвоем, и мелкие зубки тотчас вонзились в его ухо. Но как раз в таком месте и могли, должны были оказаться страшные мелкие зубки, и хотя тело, часть его, не желало вернуть волю, он все же заставил себя оторваться. На мгновение руки выпустили добычу, но тотчас поймали снова.
— А я! А я!
Вопли, смех, болтовня и безжалостная ловкость рук…
— Оу-у-у-у-у!
Ничего ему не оставалось, только ринуться вновь в средоточие тьмы и влаги. Он лежал — в ушах гудело — среди белых, распростертых на каменных скалах женщин, одолеваемых икотой и смехом. Он почувствован кровь на шее и на губах. Женский запах набился в ноздри, он был всюду — этим запахом пропахла кожа, пропахли усы и борода. Он попытался встать, но цепкие пальцы потянули вниз за руки и за ноги. К лицу медленно плыл, приближался белый леопардовый череп, и Шимп, почувствовав мерзкий запах, отвернулся. Череп прижался к его губам, и Шимп стиснул зубы, сжал рот. Сзади протянулась рука, зажала двумя пальцами обе ноздри, и, задохнувшись, он широко разинул рот, чтобы вздохнуть. В ушах зазвенело так, что он едва различал смех; в горло полилась отвратительная жидкость. Он захлебнулся, закашлялся, попытался вырваться — прочь от тугой плоти, но жидкость лилась и лилась, так что горло наконец сжалось и на грудь выплеснулась струя. Потом он откинулся назад, чувствуя цепкие прикосновения, поцелуи, укусы и ласки, слушая смех и бессмысленную болтовню. Ниоткуда протянулась рука и отерла ему лицо прядью волос.
Наступила тишина, звон в ушах умолк. Он икнул, как белая девушка, и открыл глаза. Кто-то приближался к нему по камням, сбоку мягко лила свой свет Небесная Женщина. Дающая Имена подошла, раскачиваясь из стороны в сторону, травяная юбка трепетала, раковины на груди тихо позванивали. Один раз она оступилась, но тотчас вновь двинулась вперед. Прядь волос, зацепившаяся за ракушки, закрыла половину лица. Она смеялась беззвучно, а глаза словно тянули мозг из его костей. Она подошла ближе, и державшие его женщины захихикали так, будто ждали теперь новой шутки. Она медленно опустилась на колени между его ступней. Беззвучно смеясь, подалась вперед, оперлась на левую руку, и длинные волосы коснулись его бедра.
Он закричал:
— Нет!
Хихиканье перешло в смех, руки держали крепко. Правая рука ее вылетела вперед, как змея.
— Оу-у-у-у-у!
И когда с этим криком он откинулся вновь назад, на руки и камни, что-то произошло. Но не между ног. От мерзкой жидкости в животе стало вдруг тепло. Она грела, она почти жгла. Пламя вырвалось и поднялось к голове. Возник еще один леопардовый череп, прижался к губам, еще одна рука зажала нос. Он пил глоток за глотком, пока его снова не вырвало. Вспыхнул огонь, и в голове разгорелось пламя. Неожиданно он подумал, что никогда раньше не замечал, как прекрасна Дающая Имена, какой изысканный и волнующий запах исходит от нее, какое белое и молодое у нее тело, какие умные и зовущие у нее руки! Женщины отпустили его, смеясь, он услышал, как смеется сам, а пламя бьется внутри в голове, спускается вниз, согревая, и разрастается между ног. Она тоже отпустила его, и, смеясь, он схватил ее за руку, чтобы вернуть на место. Но она лишь мягко оттолкнула его и поманила пальцем. Появился еще один череп, Шимп мотнул головой, но она не приняла отказа. Нежное лицо с огромными глазами приблизилось к нему, в горле мягко заклокотал смех, и голосом глубже, чем у других, она сказала:
— Выпей, малыш Леопард!
Слова были так похожи на шутку, голос звучал так мягко, что ему ничего не оставалось, только выполнить просьбу. Он пил и пил, захлебываясь и кашляя. Потом они смеялись вместе, потом она взяла его за руку и повела за собой. Он шел рядом с ней, внутри жгло, и весь мир вокруг ходил ходуном. Даже сообразив, куда она привела, он не почувствовал страха. Словно между ним и страхом, который всегда вызывал один вид Места Женщин, пролег овраг. Пошатнувшись, она прислонилась к нему, и он обнял ее за талию, словно это было самым обычным делом. Они засмеялись вместе, и он решил, что она смеется оттого, что оступилась. Они подошли к кожаному пологу, который был вышит ужасными раковинами, и он закричал и ударил по ним кулаком. Она подняла полог, и он шагнул внутрь. Она встала у него за спиной, повернула к себе. Приблизилась, и смех ее стал похож на журчанье источника. Он не видел ничего, кроме мерцания воды и Той, Кто Дает Имена Женщинам, а она была так прекрасна и молода, и контур ее так красиво вырисовывался на сверкающем фоне. Она поцеловала его, и он почувствовал ее губы, язык. Она прикоснулась грудью к пятну крови, высохшему на груди. Губы его потянулись навстречу, но она ускользнула, и он ее не нашел. Он оглянулся, но вокруг не было никого и ничего, кроме странного сооружения на берегу у самой воды — оттуда шел тот самый отвратительный — правда, уже не такой сильный — запах. Потом он увидел, как рядом с треножником появилась ее темная фигура. Она запустила обе руки внутрь, что-то подняла, поднесла к лицу и выпила. Оторвалась, швырнула — опять по-женски — в реку. Она повернулась, и хотя лицо ее было в тени, он знал, что она смотрит прямо на него. Ее тело задвигалось, как у змеи, от ступней до головы, так что, даже не видя, он ощутил его нежность, влажность и теплоту. Он видел контур травяной юбки, которая легла вокруг ее ног. Она переступила через нее и растворилась в темноте. Он огляделся:
— Где ты?
Вновь зазвучал тихий смех, похожий на журчанье ручья. Вода бежит ровно, без бульканья, она льется, танцует сама с собой ночью и днем, несет поток чистоты и жизни всем цветам и травам.
— Я здесь.
Он опустился на колени. Услышал запах — запах женских волос и шеи. Теплые руки гладили спину, не было никаких зубов — только темная близость, в которой он затрепетал и утонул. Мысли ушли, ушла самая вероятность страха. Конец был похож на начало и медленно перелился в сон.
VI
Небесная Женщина опустилась вниз, унося свой свет, и рябь на реке осветилась теперь с другой стороны. В деревьях около Места Женщин какая-то птица принялась кричать на одной и той же ноте. Проснулись витютени и скалистые голуби. Заплескалась рыба. Солнечный свет подобрался к деревьям, коснулся кожаного полога, пролился внутрь и засверкал на отполированной поверхности грубой полки — обследовал все корешки, связки растений, сосуды из кокосовой скорлупы и коры. Свет коснулся земли, добрался до ступни, до больной лодыжки. Нашел вторую, согрел ногу, бедро. За кожаным пологом день вовсю занимался делами. Солнечный свет добрался до лица.
Шимп отвернулся от света. Он знал только то, что очнулся от темноты без снов, потом ощутил во всем теле легкую незнакомую боль, словно слишком долго пролежал на солнце. Он еще ничего не вспомнил, но это ощущение заставило открыть глаза. Едва проморгавшись, Шимп широко разинул и рот. Рядом с ним была явно женская спина, спутанные черные волосы. Он сел рывком, и под черепом тут же рванулась боль и замкнулась в кольцо. Шимп вскочил на ноги.
Дающая Имена застонала, что-то произнесла и перекатилась набок. Села, смахнула с лица спутанные волосы. Она была не молода и не красива. Лицо — в пыли, спутавшиеся волосы похожи на вереск. Она сощурилась, коснулась рукой лба, потерла виски. Снова открыла глаза и медленно огляделась. Глаза остановились на Шимпе, и он отодвинулся назад, прикрыв ладонями низ живота. Она посмотрела на треножник и замерла, словно увидела ядовитую змею. Она облизнула губы и пробормотала:
— Дело сделано!
Она посмотрела на Шимпа с такой ненавистью, что мурашки побежали по коже:
— Ты, голая обезьяна!
Он застыл — у него не было сил даже, чтобы как следует испугаться. Она перевела взгляд на свое собственное тело, и ненависть исчезла с лица. Она прикусила губу.
— Оба мы хороши.
Она поднялась и пошла к берегу. Она не раскачивалась как пальма, она не была ни изящна, ни грациозна, ноги спотыкались о камни. Она взяла раковину, опустилась на колени, зачерпнула воды и пила долго-долго. Она плеснула водой себе в лицо, на плечи, и вода стекала по ней струйками.
Шимп все вспомнил. С небес обрушилась опустошенность. Он ничком лег на землю. Он не мог даже плакать.
Вскоре он увидел перед собой ноги и край травяной юбки. Голос прозвучал ласково:
— Что ж, нужно подумать, что делать. Сядь!
Он перекатился на спину и сел на корточки, держа между ног ладони. Он пробормотал:
— Мой пояс…
Ноги отошли, он услышал ее голос от реки:
— Откуда мне знать?
Искоса и с опаской он поглядел в ее сторону. Она подошла к шкуре, свисавшей с треножника. Подобрала кокосовую скорлупу, зачерпнула и отпила. Он услышал запах, и лицо перекосилось от отвращения. Он не мог найти слов и вновь уставился в землю. Через некоторое время он услышал, как она движется — что-то моет, скребет, расчесывается. Ноги вернулись, теперь на них не было пыли. Юбка зашелестела, раскинулась кругом, когда она опустилась перед ним на колени:
— Ну как? Не хочешь ли ты на меня посмотреть?
Он поднял голову. Перед ним снова стояла Назывательница Женщин — белые раковины блестят на прекрасной груди, волосы убраны. Сквозь слезы он произнес единственные слова, которые смог отыскать в своем смятении:
— Я должен умереть.
— Опомнись! Кто говорил о смерти? Только женщины умирают.
Он снова уставился в землю:
— Я должен умереть.
Его руки коснулась ладонь.
— Могучий охотник — и умереть? Конечно, ты можешь погибнуть. Но в этом и состоит твоя слава, не так ли? Умереть! С какой стати — если бы охотники думали о смерти, как бы им одиноко жилось. Никто из мужчин не вынес бы этого!
Робко он поднял глаза. Она улыбалась. Она снова стала молодой. Глаза были молоды, и им подчинялось все остальное. Ко всем загадкам, повергшим его в смятение, добавилась еще одна — как Та, Кто Дает Имена Женщинам, может смотреть на него с таким лицом, ласковым и печальным одновременно?
Она потрепала его по руке и сказала, словно ребенку:
— Ну как? Лучше?
Смятение отступило немного, пробудив в нем негодование. Он раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, но она опередила:
— Не нужно было выходить на охоту на бедных женщин, когда Небесная Женщина с большим животом! Кто знает, какие она пошлет тебе сны?
В нем шевельнулось вчерашнее горе.
— Я не виноват… Они прогнали меня с охоты.
— Почему?
— Корень торчал, ветка хлестнула! Могучий Слон упал ничком перед газелью…
Она нетерпеливо махнула рукой:
— У тебя слабая лодыжка. Это все знают!
— Я упал, а газель перепрыгнула через меня!
Она выпрямилась. Нахмурилась и заговорила так, словно его не было:
— Понятно. Ты должен был уйти с рекой. Но… если нога вывернута с рождения… Трудно сказать… Хорошо, иди за мной, Леопард!
Стоя на коленях, она подалась вперед и посмотрела ему в лицо:
— Не бойся! Ведь ты не ушел с рекой! Она — река — там, а ты здесь!
Вчерашнее горе вернулось и затопило все его существо. Он запрокинул голову, завыл, и слезы полились по щекам:
— Они назвали меня «Шимп»!
Ее руки обняли его, и он зарыдал у нее на плече. Руки гладили по спине.
— Ну-ну, — говорила она. — Ну-ну-ну… — И ее плечи тоже вздрагивали.
Вскоре он затих. Она приподняла темный его подбородок.
— Они забудут, — сказала она. — Посмотришь, малыш-Леопард. Мужчины все забывают. Услышат новую песню, новую музыку или слово. Услышат новую шутку и будут повторять ее, или увидят блестящий камешек или незнакомый цветок, или получат новую прекрасную рану, которой можно похвастать. Да и ты тоже забудешь свой сон, правда, малыш?
— Сон?
— Прошлую ночь… всю эту неразбериху. Ее послала Небесная Женщина. Сон про Жилище и про все…
Он опять угрюмо уставился в землю:
— Я не забуду.
— О нет, забудешь!
Он бросил на нее быстрый взгляд и снова уткнулся в землю:
— Слишком много песен, слишком много листьев в лесу, слишком много слов, похожих на пыль… Они никогда не поверят, никогда. Да и как?
Она придвинулась ближе и сказала ему доверительно:
— Послушай, Ши… Послушай, Могучий Слон. Леопарды никогда в это не поверят. Ведь ты сам так сказал.
— Ну и?
— А ты что, не Леопард?
— По-моему, Леопард.
— Тогда, — сказала Та, Кто Дает Имена Женщинам, — ты и сам не веришь, правда?
Шимп задумался. Наступило долгое молчание.
Она качнулась назад, села на пятки, оперлась на руку, юбка легла широким кругом. Второй рукой, кончиком пальца, она принялась рисовать в пыли крохотные значки. Она смотрела на палец.
— Так или иначе, — наконец сказала она, — я не собираюсь говорить про свой сон никому. Ни Сутулому Орлу, ни Светляку. Видишь ли, Сутулый Орел, или Ягода, Светляк, или Малек…
— Ягода? Малек?
Снова наступило долгое молчание.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Хорошо, понятно.
Смятение в нем наконец отступило и возникла ясность. Все это был сон, но во сне он понял жестокость своих Леопардов.
— Клонк.
— Что?
— Моя нога говорит: «клонк».
Он поднял на нее глаза — быть может, ища утешения. Но она отвернулась и уставилась на треножник. Губы скривились в улыбке. Слова не имели значения.
— И внутри у меня «клонк». Но как ты заглянешь ребенку в голову?
Она взглянула на него, потом вновь на землю и на кончик пальца:
— Когда у меня будет ребенок…
Мурашки тотчас вернулись.
— Какое это имеет ко мне отношение?
— О, никакого, конечно же никакого!
1 2 3 4 5 6 7