VadikV


2

Николай Васильевич Гого
ль: «Рим»



Николай Васильевич Гоголь
Рим




«Н.В.Гоголь. Собрание сочинений в 6 томах. Том третий: Повести»: Госу
дарственное издательство художественной литературы; Москва; 1949

Аннотация

Впервые напечатано в журнале «
Москвитянин» в 1842 г., с подзаголовком: «Отрывок». Начат «Рим» был Гоголем в
1839 г. как предполагавшаяся им повесть Ц «Аннунциата»; переделка ее закон
чена была, вероятно, в конце 1841 г. В повести отразились настроения и взгляды
Гоголя времени его пребывания за границей и его римские впечатления.

Николай Васильевич Гоголь

Рим
Отрывок

Попробуй взглянуть на молнию, когда, раскроивши черные как уголь тучи, не
стерпимо затрепещет она целым потопом блеска. Таковы очи у альбанки Анну
нциаты. Всё напоминает в ней те античные времена, когда оживлялся мрамор
и блистали скульптурные резцы. Густая смола волос тяжеловесной косою во
знеслась в два кольца над головой и четырьмя длинными кудрями рассыпала
сь по шее. Как ни поворотит она сияющий снег своего лица Ц образ ее весь о
тпечатлелся в сердце. Станет ли профилем Ц благородством дивным дышит п
рофиль, и мечется красота линий, каких не создавала кисть. Обратится ли за
тылком с подобранными кверху чудесными волосами, показав сверкающую по
зади шею и красоту невиданных землею плеч Ц и там она чудо. Но чудеснее вс
его, когда глянет она прямо очами в очи, водрузивши хлад и замиранье в серд
це. Полный голос ее звенит, как медь. Никакой гибкой пантере не сравниться
с ней в быстроте, силе и гордости движений. Всё в ней венец созданья, от пле
ч до античной дышущей ноги и до последнего пальчика на ее ноге. Куда ни пой
дет она Ц уже несет с собой картину: спешит ли ввечеру к фонтану с кованой
медной вазой на голове Ц вся проникается чудным согласием обнимающая е
е окрестность: легче уходят в даль чудесные линии альбанских гор, синее г
лубина римского неба, прямей летит вверх кипарис, и красавица южных дере
в, римская пинна, тонее и чище рисуется на небе своею зонтикообразною, поч
ти плывущею на воздухе, верхушкою. И всё: и самый фонтан, где уже столпилис
ь в кучу на мраморных ступенях, одна выше другой, альбанские горожанки, пе
реговаривающиеся сильными серебряными голосами, пока поочередно бьет
вода звонкой алмазной дугой в подставляемые медные чаны, и самый фонтан,
и самая толпа Ц всё кажется для нее, чтобы ярче выказать торжествующую к
расоту, чтобы видно было, как она предводит всем, подобно как царица предв
одит за собою придворный чин свой. В праздничный ли день, когда темная дре
весная галлерея, ведущая из Альбано в Кастель-Гандольфо, вся полна празд
нично-убранного народа, когда мелькают под сумрачными ее сводами щеголи
миненти в бархатном убранстве, с яркими поясами и золотистым цветком на
пуховой шляпе, бредут или несутся вскачь ослы с полузажмуренными глазам
и, живописно неся на себе стройных и сильных альбанских и фраскатанских
женщин, далеко блистающих белыми головными уборами, или таща вовсе не жи
вописно, с трудом и спотыкаясь, длинного неподвижного англичанина в горо
ховом непроникаемом макинтоше, скорчившего в острый угол свои ноги, чтоб
ы не зацепить ими земли, или неся художника в блузе, с деревянным ящиком на
ремне и ловкой вандиковской бородкой, а тень и солнце бегут попеременно
по всей группе, Ц и тогда, и в оный праздничный день при ней далеко лучше, ч
ем без нее. Глубина галлереи выдает ее из сумрачной темноты своей всю све
ркающую, всю в блеске. Пурпурное сукно альбанского ее наряда вспыхивает,
как ищерь, тронутое солнцем. Чудный праздник летит из лица ее навстречу в
сем. И, повстречав ее, останавливаются как вкопанные: и щеголь миненте с цв
етком за шляпой, издавши невольное восклицание; и англичанин в гороховом
макинтоше, показав вопросительный знак на неподвижном лице своем; и худ
ожник с вандиковской бородкой, долее всех остановившийся на одном месте
, подумывая: «то-то была бы чудная модель для Дианы, гордой Юноны, соблазни
тельных Граций и всех женщин, какие только передавались на полотно!» и де
рзновенно думая в то же время: то-то был бы рай, еслиб такое диво украсило н
авсегда смиренную его мастерскую!
Но кто же тот, чей взгляд неотразимее вперился за ее следом? Кто сторожит е
е речи, движенья, и движенья мыслей на ее лице? Двадцатипятилетний юноша, р
имский князь, потомок фамилии, составлявшей когда-то честь, гордость и бе
сславие средних веков, ныне пустынно догорающей в великолепном дворце, и
списанном фресками Гверчина и Караччей, с потускневшей картинной галле
реей, с полинявшими штофами, лазурными столами и поседевшим, как лунь
, maestro di casa Домоп
равитель, дворецкий.
. Его-то увидали недавно римские улицы, несущего свои черные очи, ме
татели огней из-за перекинутого через плечо плаща, нос, очеркнутый антич
ной линией, слоновую белизну лба и брошенный на него летучий шелковый ло
кон. Он появился в Риме после пятнадцати лет отсутствия, появился гордым
юношею вместо еще недавно бывшего дитяти.
Но читателю нужно знать непременно, как всё это свершилось, и потому проб
ежим наскоро историю его жизни, еще молодой, но уже обильной многими силь
ными впечатлениями. Первоначальное детство его протекло в Риме; воспиты
вался он так, как в обычае у доживающих век свой римских вельмож. Учитель,
гувернер, дядька и всё, что угодно, был у него аббат, строгий классик, почит
атель писем Пиетра Бембо, сочинений Джиованни делла Casa и пяти-шести песне
й Данта, читавший их не иначе, как с сильными восклицаниями: «dio, che cosa divina!» и пот
ом через две строки: «diavolo, che divina cosa!»
Боже, какая божественаая вещь! Ц Дьявол, ка
кая божественаая вещь!
, в чем состояла почти вся художественная оценка и критика, обращав
ший остальной разговор на броколи и артишоки, любимый свой предмет, знав
ший очень хорошо, в какое время лучше телятина, с какого месяца нужно начи
нать есть козленка, любивший обо всем этом поболтать на улице, встретясь
с приятелем, другим аббатом, обтягивавший весьма ловко полные икры свои
в шелковые черные чулки, прежде запихнувши под них шерстяные, чистивший
себя регулярно один раз в месяц лекарством olio di ricino
Касторовое масло.
в чашке кофию и полневший с каждым днем и часом, как полнеют все абб
аты. Натурально, что молодой князь узнал немного под таким началом. Узнал
он только, что латинский язык есть отец италиянского, что монсиньоры быв
ают трех родов Ц одни в черных чулках, другие в лиловых, а третьи такие, ко
торые бывают почти то же, что кардиналы; узнал несколько писем Пиетра Бем
бо к тогдашним кардиналам, большею частью поздравительных; узнал хорошо
улицу Корсо, по которой ходил прогуливаться с аббатом, да виллу Боргезе, д
а две-три лавки, перед которыми останавливался аббат для закупки бумаги,
перьев и нюхательного табаку, да аптеку, где брал он свое olio di ricino. В этом заклю
чался весь горизонт сведений воспитанника. О других землях и государств
ах аббат намекнул в каких-то неясных и нетвердых чертах: что есть земля Фр
анция, богатая земля, что англичане Ц хорошие купцы и любят ездить, что не
мцы Ц пьяницы, и что на севере есть варварская земля Московия, где бывают
такие жестокие морозы, от которых может лопнуть мозг человеческий. Далее
сих сведений воспитанник вероятно бы не узнал, достигнув до 25-летнего св
оего возраста, еслиб старому князю не пришла вдруг в голову идея перемен
ить старую методу воспитанья и дать сыну образование европейское, что мо
жно было отчасти приписать влиянию какой-то французской дамы, на котору
ю он с недавнего времени стал наводить беспрестанно лорнет на всех театр
ах и гуляньях, засовывая поминутно свой подбородок в огромный белый жабо
и поправляя черный локон на парике. Молодой князь был отправлен в Лукку, в
университет. Там, во время шестилетнего его пребыванья, развернулась ег
о живая италиянская природа, дремавшая под скучным надзором аббата. В юн
оше оказалась душа, жадная наслаждений избранных, и наблюдательный ум. И
талиянский университет, где наука влачилась, скрытая в черствых схоласт
ических образах, не удовлетворял новой молодежи, которая уже слышала уры
вками о ней живые намеки, перелетавшие через Альпы. Французское влияние
становилось заметно в Верхней Италии: оно заносилось туда вместе с модам
и, виньетками, водевилями и напряженными произведениями необузданной ф
ранцузской музы, чудовищной, горячей, но местами не без признаков талант
а. Сильное политическое движение в журналах с июльской революции отозва
лось и здесь. Мечтали о возвращении погибшей италиянской славы, с негодо
ванием глядели на ненавистный белый мундир австрийского солдата. Но ита
лиянская природа, любительница покойных наслаждений, не вспыхнула восс
танием, над которым не позадумался бы француз; всё окончилось только неп
реодолимым желанием побывать в заальпийской, в настоящей Европе. Вечное
ее движение и блеск заманчиво мелькали вдали. Там была новость, противуп
оложность ветхости италиянской, там начиналось XIX столетие, европейская
жизнь. Сильно порывалась туда душа молодого князя, чая приключений и све
та, и всякой раз тяжелое чувство грусти его осеняло, когда он видел соверш
енную к тому невозможность: ему был известен непреклонный деспотизм ста
рого князя, с которым было не под силу ладить, Ц как вдруг получил он от не
го письмо, в котором предписано было ему ехать в Париж, окончить ученье в т
амошнем университете, и дождаться в Лукке только приезда дяди, с тем чтоб
ы отправиться с ним вместе. Молодой князь прыгнул от радости, перецелова
л всех своих друзей, угостил всех в загородной остерии и через две недели
был уже в дороге, с сердцем, готовым встретить радостным биением всякой п
редмет. Когда переехали Симплон, приятная мысль пробежала в голове его: о
н на другой стороне, он в Европе! Дикое безобразие швейцарских гор, громоз
дившихся без перспективы, без легких далей, несколько ужаснуло его взор,
приученный к высокоспокойной нежащей красоте италиянской природы. Но о
н просветлел вдруг при виде европейских городов, великолепных светлых г
остиниц, удобств, расставленных всякому путешественнику, располагающе
муся как дома. Щеголеватая чистота, блеск Ц всё было ему ново. В немецких
городах несколько поразил его странный склад тела немцев, лишенный стро
йного согласия красоты, чувство которой зарождено уже в груди италиянца
; немецкий язык также поразил неприятно его музыкальное ухо. Но перед ним
была уже французская граница, сердце его дрогнуло. Порхающие звуки европ
ейского модного языка, лаская, облобызали слух его. Он с тайным удовольст
вием ловил скользящий шелест их, который уже в Италии казался ему чем-то в
озвышенным, очищенным от всех судорожных движений, какими сопровождают
ся сильные языки полуденных народов, не умеющих держать себя в границах.
Еще большее впечатление произвел на него особый род женщин Ц легких, по
рхающих. Его поразило это улетучившееся существо с едва вызначавшимися
легкими формами, с маленькой ножкой, с тоненьким воздушным станом, с отве
тным огнем во взорах и легкими, почти невыговаривающимися речами. Он жда
л с нетерпением Парижа, населял его башнями, дворцами, составил себе по-св
оему образ его и с сердечным трепетом увидел, наконец, близкие признаки с
толицы: наклеенные афиши, исполинские буквы, умножавшиеся дилижансы, омн
ибусы… наконец, понеслись домы предместья. И вот он в Париже, бессвязно об
нятый его чудовищною наружностью, пораженный движением, блеском улиц, бе
спорядком крыш, гущиной труб, безархитектурными сплоченными массами до
мов, облепленных тесной лоскутностью магазинов, безобразьем нагих непр
ислоненных боковых стен, бесчисленной смешанной толпой золотых букв, ко
торые лезли на стены, на окна, на крыши и даже на трубы, светлой прозрачнос
тью нижних этажей, состоявших только из одних зеркальных стекол. Вот он, П
ариж, это вечное, волнующееся жерло, водомет, мечущий искры новостей, прос
вещенья, мод, изысканного вкуса и мелких, но сильных законов, от которых не
властны оторваться и сами порицатели их, великая выставка всего, что про
изводит мастерство, художество и всякий талант, скрытый в невидных углах
Европы, трепет и любимая мечта двадцатилетнего человека, размен и ярмар
ка Европы! Как ошеломленный, не в силах собрать себя, пошел он по улицам, пе
ресыпавшимся всяким народом, исчерченным путями движущихся омнибусов,
поражаясь то видом кафе, блиставшего неслыханным царским убранством, то
знаменитыми крытыми переходами, где оглушал его глухой шум нескольких т
ысяч шумевших шагов сплошно двигавшейся толпы, которая вся почти состоя
ла из молодых людей, и где ослеплял его трепещущий блеск магазинов, озаря
емых светом, падавшим сквозь стеклянный потолок в галлерею; то останавли
ваясь перед афишами, которые миллионами пестрели и толпились в глаза, кр
ича о 24-х ежедневных представлениях и бесчисленном множестве всяких муз
ыкальных концертов; то растерявшись, наконец, совсем, когда вся эта волше
бная куча вспыхнула ввечеру при волшебном освещении газа Ц все домы вдр
уг стали прозрачными, сильно засиявши снизу; окна и стекла в магазинах, ка
залось, исчезли, пропали вовсе, и всё, что лежало внутри их, осталось прямо
среди улицы нехранимо, блистая и отражаясь в углубленьи зеркалами. «Ma questТ
? una cosa divina!» Но эт
о божественаая вещь!
повторял живой италиянец.
И жизнь его потекла живо, как течет жизнь многих парижан и толпы молодых и
ностранцев, наезжающих в Париж. В девять часов утра, схватившись с постел
и, он уже был в великолепном кафе с модными фресками за стеклом, с потолком
, облитым золотом, с листами длинных журналов и газет, с благородным присп
ешником, проходившим мимо посетителей, держа великолепный серебряный к
офейник в руке.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2