ко всему этому присоединилось постоянное ощущение холода и, наконец, насморк, которым он никогда не страдал во время потребления опиума. При помощи разных горьких веществ автору удалось привести желудок в более или менее нормальное состояние, т. е. он перестал ощущать процесс пищеварения. На сорок второй день все вышеописанные симптомы исчезли и уступили место другим, но автор не знает, были ли эти новые явления последствием продолжительного злоупотребления опиумом или же прекращения его приемов в этот период. Обильные поты, сопровождавшие всякое заметное уменьшение дозы опиума до самого Рождества, прекратились в теплое время года; другие физические страдания могли быть просто следствием непрерывных дождей, которые бывают обычно в июле в той части Англии, где жил автор. В своей заботе о тех несчастных, которые так же, как и он, ищут исцеления, автор доходит до того, что дает даже сводную таблицу, на которой с точностью обозначены все принятые им день за днем дозы в течение первых пяти недель его мужественной борьбы. Мы видим здесь страшные возвраты от нуля до двухсот, трехсот, трехсот пятидесяти. Но, быть может, уменьшение доз совершалось чересчур быстро и без достаточной постепенности. И это вызывало такие ужасные страдания, что он вынужден был снова искать спасения у того же рокового источника. Более всего укреплял меня в мысли, что развязка эта, хотя бы до некоторой степени, является искусственной, тот шутливый и даже насмешливый тон, который характеризует некоторые страницы "Приложения". И, наконец, как бы желая показать, что он не уделяет своему бренному телу того исключительного внимания, какое замечается у больных, непрерывно наблюдающих за тем, что творится в их организме, автор выражает желание предоставить это тело, эту презренную "ветошь", так неумолимо терзавшую его, самому позорному обращению, какое закон налагает лишь на самых тяжких преступников, И если лондонские врачи сочтут, что наука могла бы извлечь какую-нибудь пользу из анатомического обследования тела такого отъявленного опиомана, то он охотно завещает им это тело. В Риме некоторые богатые люди, сделав завещание в пользу императора, упорно продолжали жить, как острит Светоний, и Цезарь, согласившийся принять их дар, считал себя глубоко оскорбленным таким неприлично долгим существованием. Но опиоману нечего опасаться со стороны врачей неделикатных признаков нетерпения. Он знает, что их чувства соответствуют его собственным чувствам, что они повинуются тому же чувству любви к науке, которая побуждает его самого сделать этот посмертный дар. Да будет же отсрочено еще на много лет исполнение этого завета, да продлится жизнь этого проникновенного писателя, этого очаровательного даже в своих насмешках больного, еще более долгие годы, чем прожил "немощный" Вольтер, умиравший, как тогда говорили, в течение целых восьмидесяти четырех лет!
VI. ГЕНИЙ-ДИТЯ
"Исповедь" появилась в 1822 году, a "Suspiria", составляющие ее продолжение и как бы дополнение -в 1845, Основной тон последних -более серьезный, более торжественный - проникнут покорностью и грустью. Каждый раз, когда я перечитывал эти строки, передо мною проносились те поэтические образы, к которым прибегают поэты, рисуя человека, возвращающегося домой после долгой, жестокой борьбы с жизнью: вот старый моряк, согнувшийся, с изрытым морщинами лицом, согревающий у домашнего очага свои героические кости, уцелевшие среди тысячи приключений; вот усталый путник, возвращающийся под вечер по тем самым полям, по которым он шел ранним утром: с умилением и грустью вспоминает он о бесконечных грезах, проносившихся в его воображении в то время, как он шел по этим самым равнинам, окутанным теперь вечерними туманами. Этот новый, своеобразный язык книги, который я назвал бы языком призраков - не сверхъестественный, но и не человеческий, полуземной, полузагробный напоминает некоторые страницы "Memoires d'outretomhe"*, когда, подавляя гнев и оскорбленную гордость, великий Рене возвышается в своем презрении ко всему земному до полного бесстрастия. Из "Введения" к "Suspiria" мы узнаем, что несмотря на изумительный героизм, с которым наш опиоман подвергал себя мучительнейшему лечению, он испытал второй и даже третий возврат болезни. Автор называет это третьим падением перед мрачным идолом. Не считаясь даже с чисто физиологическими основаниями, которые он приводит в свое оправдание (так, например, он полагает, что период воздержания был проведен им без достаточной осмотрительности), я думаю, что можно было предвидеть этот печальный конец. Но теперь уже нет речи о борьбе или бунте: борьба и бунт возможны только там, где есть еще надежда, тогда как отчаяние молчаливо склоняет голову. Там, где нет более средства для спасения, с величайшим страданием смиряются. Двери, открывшиеся было захлопнулись, для возвращения к жизни, индиз и человек идет навстречу своей судьбе с покорностью в сердце. "Suspiria de Profundis"! Какое выразительное заглавие! Автор уже не пытается убедить нас в том, что "Исповедь" или, по крайней мере, некоторые части ее, написаны в назидание людям. Задачей их, как он сам откровенно говорит нам, было показать, до какой степени опиум действует на естественную способность человека к грезам, придавая ей особенную силу, Способность к ярким и фантастическим видениям дана не всем, и даже те, кто одарен ею, постоянно рискуют утратить ее среди современной суеты, среди шумного торжества материального прогресса. Способность к видениям - божественная и таинственная способность, потому что она приводит человека в общение с окружающим его миром тайн. Но эта способность требует - для своего полного развития - безусловного уединения: чем полнее уединение и сосредоточенность, тем совершеннее и глубже способность к видениям. Но возможно ли создать уединение более полное, более глубокое, более далекое от суеты жизни, чем то, которое создается опиумом? В своей "Исповеди" автор приводит некоторые случаи из своей ранней молодости, которые могли натолкнуть его на знакомство с опиумом. Но в "Исповеди" есть два важных пробела: первый относится к действию опиума в период университетской жизни (позже названный "Оксфордские видения"); второй -к впечатлениям раннего детства автора. Таким образом, биографические данные, как во второй, так и в первой части, дают нам возможность выяснить и проверить некоторые таинственные процессы, совершающиеся в человеческом мозгу. В заметках, относящихся к детству автора, мы находим уже зачатки странных видений взрослого человека или, выражаясь точнее, зачатки его гения. Большинство биографов придает важное значение эпизодам, относящимся к раннему детству писателя или художника. Но мне кажется, что это значение их все еще недостаточно выяснено. Часто, созерцая произведения искусства,-не в их легко уловимом материальном выражении, не в легко разгадываемых иероглифах их внешних очертаний и не в доступном смысле их сюжетов,- но в самой сущности души, которой они одарены, в тех явлениях духовного света или мрака, которой они вызывают в нас,-я испытывал такое чувство, как будто передо мною проносятся видения из детства их авторов. Какое-нибудь маленькое горе или маленькая радость ребенка, безмерно преувеличенные его необыкновенной чувствительностью, могут внушить ему позднее, в период его зрелости, независимо даже от его сознания, идею художественного произведения. Одним ^ловом, нельзя ли доказать при помощи вдумчивого, углубленного сравнения между произведениями художника и его душевными состояниями в детстве, что гений есть не что иное, как' четко сформулированное детство, но только уже наделенное мощными, мужественными органами для выражения всего происходящего в нем? Впрочем, обращая внимание физиологов на эту идею, я придаю ей не больше значения, чем простой гипотезе,
Итак, мы остановимся, прежде всего, на самых выдающихся впечатлениях детства нашего опиомана, ибо это поможет нам понять и те удивительнейшие видения, которые всецело владели его мозгом в Оксфорде. Читатель не должен однако забывать, что здесь о детстве своем повествует старик, который осложняет многие переживания ранних лет своими старческими утонченными рассуждениями, и что, таким образом, само детство, основа его позднейших грез, рассматривается и обсуждается здесь сквозь магическую дымку оксфордских видений, т.е. сквозь прозрачные туманы опиума.
VII. ДЕТСКИЕ ГОРЕСТИ
Он и его три сестры были еще очень молоды, когда умер их отец, завещав их матери крупное состояние - настоящее состояние английского негоцианта. Роскошь, благосостояние, широкая, привольная жизнь составляют чрезвычайно благоприятные условия для развития природной впечатлительности ребенка. "Не имея товарищей, кроме трех маленьких сестер, которые спали в одной комнате со мной, я жил среди прекрасного уединенного сада, вдали от зрелищ нищеты, угнетения, несправедливости и не мог иметь представления об истинном устройстве этого мира", Не раз благодарил он Провидение, ниспославшее ему несравненное счастье - воспитываться в деревне, "под влиянием трех прелестных сестер, а не ужасных мальчишек-братьев, horrid pugilistic brothers (ужасных драчливых братьев (англ.)), всегда готовых пустить в ход кулаки". И действительно, мужчины, воспитанные женщинами и среди женщин, несколько отличаются от других мужчин, даже при одинаковом темпераменте и одинаковых умственных способностях. Заботливость кормилицы, материнские ласки, баловство сестер, в особенности старших сестер, этих матерей в миниатюре,-все это видоизменяет, перерождает мужскую природу. Мужчина, с юных лет окутанный той мягкой атмосферой, которая создается женщиной, ее телом, запахом ее рук, ее груди, ее колен, ее волос, ее широких, развевающихся одежд - Dulce halneum Suavihlis
Unguentatum oborihus,
приобретает некоторую нежность кожи, изящество выражений, своего рода андрогинизм (Андрогин - из древнегреческих мифов: существо, давшее жизнь человеческому роду и соединявшее в себе черты обоих полов - мужского и женского.), без которого самый сильный талант не достигает художественной законченности, остается каким-то ущербным, неполным существом, Я хочу сказать, что раннее влечение к женской среде, mundi muliebrus, к этой мягкой, полной света и аромата женской атмосфере, придает таланту его законченность,надеюсь, что умная читательница простит мне почти чувственную форму моих выражений, поняв и одобрив чистоту моей мысли, Джейн умерла первой. Но значение смерти было еще непонятно ее маленькому брату, Джейн ушла; она, наверное, вернется. Служанка, которой был поручен уход за ней во время ее болезни, обошлась с ней довольно грубо дня за два до ее смерти. Об этом узнали в семействе, и с той минуты мальчик никогда уже не мог взглянуть в лицо той девушке. Как только она появлялась, он начинал смотреть в землю. Это был не гнев, не тайное желание мести -это был просто ужас,- движение мимозы, уклоняющейся от грубого прикосновения; да, ужас и мрачное предчувствие таково было следствие той ужасной, впервые обнаруженной истины, что этот мир мир горя, борьбы и изгнания. Второе горе, ранившее его детское сердце, не так легко поддалось излечению. После промежутка в несколько счастливых лет умерла его любимая сестра Элизабет, существо столь идеально чистое и благородное, что и теперь, вызывая ее образ во мраке ночи, он видит ее окруженной сиянием, как бы со светящимся нимбом над челом. Когда стало ясно, что приближается конец жизни любимой сестры, которая была старше его на два года и приобрела огромное влияние на весь склад его духовного мира, мальчик впал в безграничное отчаяние. На другой день после ее смерти, прежде чем служители науки успели коснуться дорогих останков, он решил еще раз взглянуть на сестру. "Детское горе боится света и прячется от людей". Это последнее посещение должно было остаться тайной для других и не допускало свидетелей. БЫЛ полдень, и, когда мальчик вошел в комнату, глазам его, прежде всего, представилось широкое, открытое настежь окно, в которое солнце струило свои великолепные жгучие лучи. "Воздух был чист, небо безоблачно; глубина небесной лазури казалась отражением бесконечности; и никогда еще, казалось, человеческий глаз не созерцал, никогда человеческое сердце не воспринимало более трогательного символа жизни, во всем ее величии". Большое, непоправимое несчастье носит еще более мрачный, еще более зловещий характер, если оно поражает нас среди пышного расцвета природы. Смерть производит более потрясающее впечатление среди роскоши летнего дня. "Тогда с особенной силой выступает страшное противоречие между сияющей мощью внешнего мира и мрачной неподвижностью могилы, Глаза наши видят лето, а мысль обращается к смерти; вокруг нас - свет и движение, а в нас самих - глубокий мрак. И эти два образа, приходя в тесное соприкосновение, придают друг Другу необыкновенную силу", Но в душе ребенка, который со временем сделается ученым, щедро одаренным умом и воображением, в душе будущего автора "Исповеди" и "Suspiria" возникают и другие мотивы, связывающие между собою идею лета и идею смерти, мотивы, навеянные скрытым соотношением событий и картин природы, описанных в Священном Писании. "Большая часть глубоких мыслей и чувств наших являются в нашем сознании не абстрактно и не в отвлеченной форме, а при посредстве крайне сложных комбинаций разных конкретных явлений". Так, Библия, которую молодая служанка читала детям в долгие и торжественные зимние вечера, сильно способствовала соединению этих двух идей в его воображении. Эта молодая девушка, побывавшая на Востоке, говорила детям о его климате, о разнообразных оттенках восточного зноя. Там, на Востоке, в одной из тех стран, где царит вечное лето, принял свою мученическую смерть Праведник, бывший более, чем человеком... Очевидно, летом же срывали колосья в поле апостолы. А Вербное Воскресенье, Palm Sunday - не давало ли оно пищу этим мыслям? Sunday, день покоя - символ еще более глубокого покоя, недоступного человеческому сердцу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12