матушка Барберен и на этот раз решила меня побаловать.
Хотя матушка очень не любила брать у кого-нибудь в долг, она все же попросила у одной соседки немного молока, а у другой – кусок масла. Вернувшись в полдень домой, я увидел, что она высыпает муку в большой глиняный горшок.
– Мука? – удивленно воскликнул я, подходя к ней.
– Да, – ответила матушка. – Разве ты не видишь? Чудесная, пшеничная мука. Понюхай, как она вкусно пахнет.
Мне очень хотелось узнать, что она будет готовить из этой муки, однако я не решился спросить ее, не желая напоминать о том, что сейчас масленица. Но она заговорила сама:
– Что делают из муки?
– Хлеб.
– А еще что?
– Кашицу.
– Ну, а еще?
– Право, не знаю…
– Нет, ты прекрасно знаешь и отлично помнишь, что сегодня масленица, когда пекут блины и оладьи. Но у нас нет ни молока, ни масла, а ты молчишь, потому что боишься меня огорчить. Тем не менее я решила устроить тебе праздник и заранее обо всем позаботилась. Загляни-ка в ларь.
Я быстро приподнял крышку ларя и увидел там молоко, масло, яйца и три яблока.
– Подай мне яйца и очисть яблоки, – сказала матушка. Пока я чистил и резал тоненькими ломтиками яблоки, она разбила и вылила яйца в муку, а затем принялась месить ее, постепенно подливая в нее молоко. Замесив тесто, матушка поставила его на горячую золу, чтобы оно подошло. Теперь оставалось только терпеливо ждать вечера, так как есть блины и оладьи мы должны были за ужином.
Сказать по правде, день показался мне очень длинным, и я не раз заглядывал под полотенце, которым был накрыт горшок.
– Ты застудишь тесто, – говорила мне матушка, – оно плохо поднимется.
Но оно поднималось превосходно, и от бродившего теста шел приятный запах яиц и молока.
– Приготовь сухого хвороста – приказала матушка – Печь должна быть очень горячей и не дымить.
Наконец стемнело и зажгли свечу.
– Затопи печку.
Я с нетерпением ждал этих слов и потому не заставил себя дважды просить. Скоро яркое пламя запылало в очаге и озарило комнату своим колеблющимся светом. Матушка сняла с полки сковородку и поставила ее на огонь. – Принеси мне масло.
Кончиком ножа она взяла небольшой кусок масла и положила его на сковородку, где оно мгновенно растопилось.
Ах, какой восхитительный аромат разлился по всей комнате, как радостно и весело затрещало и зашипело масло! Я был всецело поглощен этой чудесной музыкой, но вдруг мне показалось, что на дворе раздались шаги. Кто мог потревожить нас в это время? Вероятно, соседка хочет попросить огонька. Однако я сейчас же отвлекся от этой мысли, потому что матушка Барберен погрузила большую ложку в горшок, зачерпнула тесто и вылила его на сковородку. Разве можно было в такой момент думать о чем-нибудь постороннем?
Внезапно раздался громкий стук, и дверь с шумом открылась.
– Кто там? – спросила матушка Барберен не оглядываясь.
Вошел человек, одетый в холщовую блузу, с большой палкой в руках.
– Ба, да здесь настоящий пир! Прошу вас, не стесняйтесь! – грубо произнес он.
– Ах, боже мой! – воскликнула матушка Барберен и быстро поставила сковородку на пол. – Неужели это ты, Жером?
Потом она схватила меня за руку и толкнула к человеку, стоявшему на пороге:
– Вот твой отец.
ГЛАВА II. КОРМИЛЕЦ СЕМЬИ
Я подошел, чтобы обнять его, но он отстранил меня палкой:
– Кто это?
– Реми.
– Ты же мне писала…
– Да, но… это была неправда, потому что…
– Ах, вот как, неправда!
И, подняв палку, он сделал по направлению ко мне несколько шагов. Я инстинктивно попятился.
Что такое? В чем я провинился? Почему он оттолкнул меня, когда я захотел его обнять? Но у меня не было времени разобраться в этих вопросах, теснившихся в моем взволнованном уме.
– Я вижу, вы справляете масленицу, – сказал Барберен.
– Отлично, я очень голоден. Что ты готовишь на ужин?
– Блины.
– Но не блинами же ты будешь кормить человека, который прошел пешком столько километров!
– Больше ничего нет. Мы тебя не ждали.
– Как? Ничего нет на ужин? Он огляделся по сторонам:
– Вот масло.
Затем поднял глаза к тому месту на потолке, где мы обычно подвешивали свиное сало. Но уже давно там ничего не висело, кроме пучков чеснока и лука. – Вот лук, – сказал он, сбивая палкой одну из связок. – Четыре-пять луковиц, кусок масла – и получится хорошая похлебка. Сними-ка блин и поджарь лук.
Снять блин со сковороды! Однако матушка Барберен ничего не возразила. Наоборот, она поспешила сделать то, что ей приказал муж, а он уселся на скамью, стоявшую в углу, возле печки.
Не решаясь сойти с того места, куда он загнал меня палкой, я, опершись на стол, смотрел на него.
Это был человек лег пятидесяти, с некрасивым, суровым лицом. После увечья голова у него была наклонена набок, что придавало ему какой-то угрожающий вид. Матушка Барберен снова поставила сковороду на огонь.
– Неужели ты думаешь сделать похлебку с таким маленьким кусочком масла? – спросил Барберен. И, взяв тарелку, где лежало масло, он вывалил его на сковороду. – Нет масла – значит, не будет и блинов!
В другой момент я, наверно, был бы потрясен такой катастрофой, но сейчас я уже не мечтал ни о блинах, ни об оладьях, а думал только о том, что этот грубый, суровый человек – мой отец.
– Отец, мой отец… – мысленно повторял я.
– Вместо того чтобы сидеть как истукан, поставь-ка на стол тарелки! – обратился он ко мне спустя некоторое время.
Я поспешил выполнить его приказание. Суп был готов Матушка Барберен разлила его по тарелкам. Барберен подсел к столу и начал жадно есть время от времени останавливаясь, чтобы посмотреть на меня. Я был так расстроен, что не мог проглотить ни одной ложки, и тоже смотрел на него, но украдкой, опуская глаза, когда встречался с ним взглядом. – Что, он всегда так мало ест? – неожиданно спросил Барберен, указывая на меня.
– Ах нет, он ест хорошо.
– Жаль! Было бы лучше, если б он ничего не ел. Понятно, что ни я, ни матушка Барберен не имели ни малейшего желания разговаривать. Она ходила взад и вперед вокруг стола, стараясь услужить мужу.
– Значит, ты не голоден? – спросил он меня.
– Нет.
– Тогда отправляйся спать и постарайся сию же минуту заснуть, иначе я рассержусь.
Матушка Барберен сделала мне знак повиноваться, хотя я и не думал противиться.
Как это бывает обычно в большинстве крестьянских домов, кухня одновременно служила нам и спальней. Рядом с печкой находилось все необходимое для еды: стол, ларь для провизии, шкафчик с посудой; на другой стороне в одном углу стояла кровать матушки Барберен, а в противоположном – моя, занавешенная красной материей.
Я поспешно разделся и лег, но заснуть, конечно, не мог. Я был чрезвычайно взволнован и очень несчастлив. Неужели этот человек – мой отец? Тогда почему же он обошелся со мной так грубо? Отвернувшись к стене, я напрасно старался прогнать эти грустные мысли. Сон не приходил. Через некоторое время я услышал, что кто-то приближается к моей кровати.
По шагам, медленным и тяжелым, я тотчас же узнал Барберена. Горячее дыхание коснулось моих волос.
– Ты спишь? – услышал я приглушенный голос. Я ничего не ответил. Страшные слова «я рассержусь» еще звучали в моих ушах.
– Спит, – заметила матушка Барберен. – Он засыпает сразу же, как только ляжет. Можешь спокойно говорить обо всем, он тебя не услышит. Чем кончился суд?
– Дело проиграно! Судьи решили, что я сам виноват в том, что находился под лесами, и потому хозяин ничего мне не должен платить. – Тут он стукнул кулаком по столу и произнес несколько бессвязных ругательств. – Деньги пропали, я искалечен, нас ждет нищета! Мало того: возвращаюсь домой и нахожу здесь ребенка. Объясни, пожалуйста, почему ты не сделала так, как я велел?
– Потому что я не могла…
– Не могла отдать его в приют для подкидышей?
– Трудно расстаться с ребенком, которого сама выкормила и которого любишь, как родного сына.
– Но ведь это не твой ребенок!
– Позднее я хотела отдать его в приют, но он заболел. – Заболел?
– Да, он болел, и если бы я его отдала в это время в приют, он бы там умер.
– А когда выздоровел?
– Он долго не поправлялся. За одной болезнью последовала другая. Прошло много времени. И я решила, что раз я могла кормить его до сих пор, то смогу прокормить и в будущем.
– Сколько ему теперь лет?
– Восемь.
– Ну что ж, он пойдет в восемь лет туда, куда должен был отправиться раньше.
– Жером, ты не сделаешь этого!
– Не сделаю? А кто мне помешает? Неужели ты думаешь, что мы будем вечно держать его у себя?
Наступило молчание, и я смог перевести дух. От волнения у меня так сжалось горло, что я чуть не задохнулся. Матушка Барберен продолжала:
– Как тебя изменил Париж! Раньше ты не был таким жестоким.
– Париж не только изменил меня, но и сделал меня калекой. Работать я не могу, денег у нас нет. Корова продана. Можем ли мы теперь кормить чужого ребенка когда нам самим нечего есть?
– Но он мой.
– Он такой же твой, как и мой. Этот ребенок не приспособлен для жизни в деревне. Я рассмотрел его во время ужина: он хрупкий, худой, у него слабые руки и ноги.
– Но он очень хороший, умный и добрый мальчик Он будет работать на нас.
– Пока что нам нужно работать на него, а я не могу больше работать.
– А если найдутся его родители, что ты тогда им скажешь?
– Пошлю их в приют. Однако хватит болтать, надоело! Завтра я отведу его к мэру. А сегодня хочу еще зайти к Франсуа. Через час я вернусь.
Дверь отворилась и захлопнулась. Он ушел. Тогда я живо вскочил и стал звать матушку Барберен:
– Мама, мама!
Она подбежала к моей кровати.
– Неужели ты отправишь меня в приют?
– Нет, мой маленький Реми, нет!
И она нежно поцеловала меня, крепко сжимая в своих объятиях. Эта ласка ободрила меня, и я перестал плакать.
– Так ты не спал? – спросила она меня нежно. – Я не виноват.
– Я тебя не браню. Значит, ты слышал все, что говорил Жером? Мне следовало бы давно рассказать тебе правду. Но я привыкла считать тебя своим сыном, и мне трудно было признаться, что я не твоя родная мать. Кто твоя мать и жива ли она, ничего не известно Ты был найден в Париже, и во г как это случилось. Однажды ранним утром, идя на работу, Жером услышал на улице громкий детский плач. Пройдя несколько шагов, он увидел, что на земле, у калитки сада, лежит маленький ребенок. В то же время Жером заметил какого-то человека, который прятался за деревьями, и понял, что тот хотел посмотреть, поднимут ли брошенного им ребенка. Жером не знал, что делать; ребенок отчаянно кричал, как будто поняв, что ему могут помочь. Тут подошли другие рабочие и посоветовали Жерому отнести ребенка в полицейский участок. Там ребенка раздели. Он оказался здоровым, красивым мальчиком пяти-шести месяцев Больше ничего узнать не удалось, так как все метки на его белье и пеленках оказались вырезанными Полицейский комиссар сказал, что придется отдать ребенка в приют для подкидышей. Тогда Жером предложил взять тебя к себе, пока не найдутся твои родители. У меня в это время только что родился ребенок, и я могла кормить обоих. Так я стала твоей матерью. О мама!
– Через три месяца мой ребенок умер, и тогда я еще больше привязалась к тебе. Я совсем забыла, что ты мне не родной сын. Но Жером этого не забыл и, видя что твои родители не находятся, решил отдать тебя в приют Ты уже знаешь, почему я его не послушалась. – О, только не в приют! – закричал я, цепляясь за нее. – Умоляю тебя, мама, не отдавай меня в приют! Нет дитя мое, ты туда не пойдешь. Я это устрою. Жером вовсе не злой человек. Горе и боязнь нужды заставляют его так поступать. Мы будем работать, ты тоже будешь работать.
– Да, я буду делать все, что ты захочешь. Только не отдавай меня в приют.
– Хорошо, не отдам, но с условием, что ты сейчас же заснешь. Я не хочу, чтобы Жером, вернувшись, увидел, что ты не спишь.
Крепко поцеловав, она повернула меня лицом к стене. Я очень хотел заснуть, но был настолько потрясен и взволнован, что долго не мог успокоиться.
Значит, матушка Барберен, такая добрая и ласковая, не была моей родной матерью! Но тогда кто же моя настоящая мать? Еще лучше и нежнее? Нет, это невозможно.
Зато я очень хорошо понял и почувствовал, что родной отец не мог быть таким жестоким, как Барберен, не мог смотреть на меня такими злыми глазами и замахиваться на меня палкой. Он хочет отдать меня в приют! Я знал, что такое приют, и видел приютских детей, на шее у них висела металлическая пластинка с номерком, они были грязны, плохо одеты, над ними смеялись, их преследовали и дразнили А я не хотел быть ребенком с номерком на шее, я не хотел, чтобы за мною бегали с криками: «Приютский, приютский!» От одной этой мысли меня бросало в дрожь и начинали стучать зубы.
К счастью, Барберен вернулся не так скоро, как обещал и я заснул раньше его прихода.
ГЛАВА III. ТРУППА СИНЬОРА ВИТАЛИСА
Всю ночь я находился под впечатлением перенесенного мной горя. Проснувшись, я первым делом ощупал свою постель и огляделся вокруг, желая убедиться в том, что меня никуда не унесли.
Барберен молчал, и я стал надеяться, что матушка уговорила его оставить меня у них.
Однако в полдень Барберен велел мне надеть фуражку и идти с ним. Я с испугом посмотрел на матушку, умоляя ее о помощи Она украдкой сделала мне знак, что бояться нечего. Тогда ничего не возразив, я пошел следом за Барбереном.
От нашего дома до деревни не меньше часа ходьбы. В продолжение этого часа Барберен, ничего не говоря, тихо шел впереди, время от времени оборачиваясь, чтобы посмотреть, иду ли я за ним.
Куда он меня вел? Сильно обеспокоенный, я стал думать, как бы избежать угрожающей мне опасности. Поэтому я начал отставать, решив спрятаться от Барберена в ближайшей канаве. Но Барберен отгадал мое намерение: он взял меня за руку и заставил идти рядом с ним. Так мы и вошли в деревню. Встречные оборачивались и с любопытством смотрели на нас, потому что у меня был вид злой собаки, которую тянут на поводке. Когда мы проходили мимо харчевни, стоявший на пороге хозяин окликнул Барберена и пригласил его войти. Барберен взял меня за ухо и, пропустив вперед, закрыл за собою дверь.
Я успокоился:
1 2 3 4 5 6 7