Но потом приезжал
какой-то военный. Расспрашивал всех нас. И меня в том числе. Один из его
вопросов был похож на тот, который вы задали мне сейчас. Я ответила тогда,
что видела как Кизе разговаривал с одним из шоферов, которые возили нам
щебень и раствор. Мне показалось, что они хорошо знакомы. Были они,
по-моему, одного возраста. И после разговора с шофером Кизе вернулся
мрачный. На мой вопрос, что случилось, он сказал, что этот шофер очень
нехороший человек. Я спросила, с чего он взял, а он ответил, что
встречался с ним еще в 1918 году. Я удивилась, а Кизе оборвал мои
расспросы, мол, об этом как-нибудь в другой раз. Вот, собственно, и все.
Потом, правда, пошел слух, что шофер этот исчез.
- Не помните ли, когда это было? Хотя бы время года.
- Зимой. Потому что шофер этот носил ватник, ушанку, рукавицы, он
часто заталкивал их за ремень на ватнике.
- Я утомил вас? Вы уж извините, - Левин заметил, что она побледнела,
часто облизывала губы. - Последний вопрос. Военный, который потом
расспрашивал вас о шофере, называл его по фамилии или просто "шофер"?
- Нет, фамилию он не произносил. Говорил "человек, который привозил
щебень" или просто "шофер".
- Я вам очень благодарен, Маргарита Семеновна.
- Не за что, - она проводила его до входной двери...
Левин не стал садиться ни на автобус, ни на троллейбус. Пройтись
пешком его понудило желание осмыслить добытое в разговоре с Марголиной.
Теперь он имел более полное представление об оберсте вермахта Алоизе Кизе.
Оно уводило от стереотипа. В совокупности с тем, что он знал о нем из его
писем жене, перед ним предстал человек как будто непредубежденный,
способный оценивать доброжелательность по отношению к себе и сам в
какой-то мере тянувшийся к людям, видевшим в нем человека, а не
преступника лишь потому, что он немец. Но самым, пожалуй, главным и
неожиданным в рассказе Марголиной оказалось то, что Кизе в 1948 году,
находясь в лагере в Старорецке, встретился с человеком, которого знал
прежде! Кто же этот человек? Судя по всему, он - этот шофер - наш
соотечественник. Где, когда, как они познакомились, при каких
обстоятельствах? Почему Кизе доверил тогда Марголиной такую существенную
деталь, как факт его знакомства с шофером 1918-го года? Больше того,
охарактеризовал его, как очень плохого человека. Откуда и куда тут тянутся
ниточки? И еще - вроде мелочь: вскоре после встречи с шофером Кизе умер.
Шофер больше на стройке не появлялся. Но зато появился некто в военной
форме. Это мог был дознаватель из военной прокуратуры или человек из НКВД.
И, возможно, неслучаен слух, что шофер этот исчез. Что и как тут связать?
Одно, пожалуй, несомненно: умер Кизе не от болезни. Вряд ли бы в этом
случае посмертно им интересовалась прокуратура или НКВД. Заболел, умер,
зарыли - и все тут...
Ничего подобного он не рассчитывал услышать от Марголиной, когда
решил сперва встретиться с нею, а потом уже с Шоором.

19
В понедельник к девяти, как и условились, Шоор явился в бюро.
Усевшись, он извлек из красивой красной папки со множеством застежек
большой конверт - Левину от Анерта.
- Это тоже вам. Мой презент, - Шоор протянул Левину свеженький номер
журнала "Я - жокей". - Последний выпуск.
Поблагодарив и полистав его из вежливости, Левин отложил журнал и
вскрыл конверт. В нем он обнаружил письмо от Анерта и несколько страниц
ксерокопий каких-то документов, переведенных на русский язык. Он принялся
читать письмо Анерта.
Пока Левин читал, Шоор, испросив разрешения, вытащил из кармана пачку
"НВ", закурил и стал осторожно разглядывать Левина: его плохо сшитую
одежду, старомодную сорочку, чем-то озабоченное морщинистое лицо.
"Он не славянин, - определил Шоор. - Он еврей. Им теперь стало
легче... Впрочем..."
"...Дело в том, что дневники дяди, которые он вел в Старорецком
лагере", - читал между тем Левин письмо Анерта, - "в Мюнхен привез вместе
с вещами покойного его знакомый по лагерю, офицер вермахта. Так мне
сообщила фрау Кизе в 1949 году. Но кто этот офицер и где он, я не знаю, и
разыскать его, даже если он жив, сегодня вряд ли возможно.
Посылаю Вам две дневниковые записи - от 18-го и 22-го ноября. После
22-го ноября 1948 года дневник обрывается. Видимо, эта запись сделана
накануне самой смерти. Я думаю так, поскольку последующие события -
возвращение военнопленных домой - радостного характера, и дядя, человек
аккуратный и пунктуальный, отразил бы это в своем дневнике.
Если Вам что-либо понадобится еще, передайте через господина Шоора.
С уважением Густав Анерт".
Отложив письмо, Левин обратился к Шоору:
- Вы извините, мне нужно прочитать еще вот это, - указал он на
ксерокопии. - Возможно, возникнут какие-то вопросы, которые придется
задать господину Анерту.
- Пожалуйста, - вежливо согласился Шоор. - Я буду ждать...
"...18-го ноября.
Слухи, что нас отправят домой, подтвердил сержант Юра. Точной даты он
не знает. Боже, как бы я был счастлив, случись это не позже чем через
месяц. Тогда на родину я прибыл бы к Рождеству! Мог ли я думать в 1918
году, когда покидал Старорецк, что окажусь в нем через тридцать лет в
качестве военнопленного?! Те места в городе, которые я помнил с молодости,
сейчас не узнать - много разрушений, война здесь прошлась особенно
жестоко. Дома разрушены, люди живут в сохранившихся подвалах, расчистку
руин и строительство вместе с русскими ведут и наши военнопленные. Я много
думал об этой стране и ее народе. И сложилось впечатление, что это -
единая однообразная масса, подчиненная команде, целому своду параграфов
"можно-нельзя", нет личности, потому что нет права выбора. На эту тему у
меня был разговор с соседом по столу, капелланом из Касселя. Человек очень
образованный, он сказал, имея в виду образ жизни и психологию местного
населения: "Господин Кизе, вы не очень их осуждайте, считайте, что мы
находимся в плену у политических заключенных, просто они расконвоированы,
им разрешено жить в своих квартирах, заводить семьи, рожать детей, иметь
работу, ходить в кино, в театры, читать дозволенные книги. Но не больше. А
в главном они политические заключенные. Впрочем, как и мы, начиная с 1933
года..."
Я не смею грешить на прожитую жизнь, разве что вычесть из нее годы
войны. Я уцелел и скоро - домой, вот что главное! Конечно, я буду уже
цивильным человеком. Меня это вовсе не страшит, даже радует. У нас с Энне
есть уютный большой дом, я неплохой инженер-строитель, работу найду в
любой строительной фирме, в особенности сейчас, когда и наши города лежат
в руинах"...

Следующая запись в дневнике, как указал Анерт - последняя, датирована
28-м ноября.
"...Сегодня у меня неприятное происшествие. Настроение испорчено,
даже какая-то тревога. Я шел с Ритой к ней на инструментальный склад. В
это время в цех въехали две машины. Одна привезла щебенку, другая бетонный
раствор. Из кабины одной вышел шофер, человек приблизительно моего
возраста. Мы посмотрели друг на друга, я прошел мимо, но что-то в лице его
мне показалось знакомым. Я оглянулся, он тоже смотрел мне вслед, потом
пошел за мной, догнал, мы остановились. Рита ждала в стороне. "Кажется,
Алоиз Кизе?" - спросил шофер. - "Да", - сказал я. - "Вот так встреча! Не
узнаете?" - И тут я вспомнил его: Иегупов! Мы познакомились в 1918-м, а
последний раз виделись в 1919-м. Прошло столько лет! Разговаривать времени
не было, он торопился на разгрузку. Да и мне срочно надо было взять на
складе ватерпас для прораба. Иегупов только успел спросить: "Вы здесь в
лагере? На заводе часто бываете?" - Я подтвердил, что в лагере, и сказал,
что на заводе бываю ежедневно. - "Хорошо, - сказал он. - Я найду
возможность с вами встретиться. Очень рад, что вы уцелели", - и он
заспешил к машине. Мне и хотелось этой встречи, и нет. Вспомнился
Старорецк в 1918 году. После того, как я узнал от советника доктора
Клеффера, что из себя представляет Иегупов, как он сделал из нас негодяев,
он был мне противен. И сейчас я с радостью выложу ему все, что думаю о
нем... Я подошел к ждавшей меня Рите, и мы двинулись на склад. Она,
видимо, заметила мое дурное настроение, спросила: "Что с вами, Кизе?
Расстроены чем-то?" Я ничего не мог ей рассказать, но понимал: она видела,
что мой разговор с Иегуповым, хотя и краткий, был разговором людей
знакомых. "Это очень плохой человек, Рита, - только и сказал я. - Я знал
его в 1918 году. Все остальное как-нибудь в другой раз". Вечером, когда я
вернулся в лагерь, сержант Юра, заметив, что я мрачный, спросил:
"Что-нибудь случилось? Какое-нибудь ЧП?" - Понимая, что Рита может
поделиться с ним, что видела меня беседующим с Иегуповым, я вынужден был
ответить сержанту: "Встретил одного нехорошего человека, знакомого по 1918
году". Но Юра был юношей легкомысленным или слишком молодым, чтоб
заинтересоваться далеким 1918-м годом. Он махнул рукой, засмеялся: "Ну,
это было давно!.. Ладно, я спешу в караулку, заступаю в наряд", - и
убежал.
Сейчас пишу все это и придумываю, что скажу Иегупову при следующей
встрече..."

"Д-а... Не тогда ли все затянулось в узелок? - подумал Левин, дочитав
ксерокопию. - Может быть это кончик ниточки проклюнулся из всего
клубочка?"
- Я напишу коротенькое письмо господину Анерту, - сказал Левин
терпеливо и как бы безразлично сидевшему Шоору.
- Хорошо, - согласился тот.
Левин заложил лист бумаги в машинку и застучал:
"Уважаемый господин Анерт!
Письмо, переданное Вами с господином Шоором, получил. Благодарю Вас.
Присланные Вами предыдущие документы позволили мне разыскать человека,
который знал Вашего дядю. Таким образом в известной степени мы как бы
наметили направление поиска, новые же документы, которые мне вручил
господин Шоор, надеюсь, оправдают наши надежды. В связи с этим меня очень
интересует, во-первых, не знаете ли Вы в связи с какими обстоятельствами
Ваш дядя находился в Старорецке в 1918 году; во-вторых, мне хотелось бы
познакомиться с дневниками, начинающимися 1918 годом и за последующие
пять-шесть лет, поскольку возникли персонажи, как-то связанные между собой
и с Вашим дядей, о которых он упоминает в записях за 1948 год. Это
господин советник Клеффер и некий Иегупов, с которым Ваш дядя встречался в
Старорецке в 1918 году. В наших поисках надо пройти и этот путь, в данном
случае возвращаясь назад во времени.
С уважением Е.Левин".
Вложив письмо в конверт, он протянул его Шоору.
- Вот теперь все. Вы когда будете в Мюнхене?
- Через три дня, - сказал, поднимаясь Шоор.
Они попрощались...
"Ну что ж, наш постный бульон приобретает навар, а с ним и вкус, -
думал Левин после ухода Шоора. - Правда, навар этот густеет, как бы в нем
не увязнуть... Давай, Ефим, собьем все по порядку, - сказал он себе. - В
1918 году Кизе был в Старорецке. Что он тут делал? Здесь же он
познакомился с неким Иегуповым. Кто таков? Что их связывало? После 1919-го
года они не виделись вплоть до 1948-го в цеху завода. И встреча эта
встревожила. Чем?.. Что еще? Кизе сказал Маргарите Марголиной, что Иегупов
плохой человек. Та же оценка и в дневниковой записи, сделанной после
встречи с Иегуповым. Какой-то советник доктор Клеффер сообщил (когда?)
Кизе нечто такое о Иегупове, что расценивалось, как негодяйство. Что такое
совершил Иегупов? Вскоре после встречи с ним в цеху Кизе умирает якобы от
болезни, а шофер Иегупов исчезает. Но и то, и другое, по словам
Марголиной, слухи. А не слухи то, что на сцене появляется человек в
военном и расспрашивает о Кизе и шофере. Но не называет его фамилии.
Значит, Иегупов, был для следствия, во всяком случае на той стадии,
возможно, личностью не установленной, шофер да и все"...
Он взял связку ключей от всех помещений бюро, среди которых был и
маленький от почтового ящика, и вышел, отпер секцию, на которую
Михальченко приклеил бумажку с надписью "Агентство "След". Почты было
много: ведомственный милицейский журнал, счета за междугородные телефонные
переговоры, две тоненькие простые бандероли из Москвы из сыскного бюро
"Алекс" и из Краснодарского "Амиго". Все на имя Михальченко. И лишь одно
нежданное оказалось для Левина - письмо из Энбекталды от майора Каназова.
Вернувшись и надев очки, Левин вскрыл конверт.
"Уважаемый товарищ Левин! - писал Каназов. - Мне пришлось еще раз
побывать в доме Тюнена. Обратились из коммунальной службы, они на этой
улице меняли водомеры, им нужно было проникнуть к Тюнену. Я, конечно,
пошел с ними, ведь дом-то опечатан. Водомер там находится в маленьком
чуланчике без окна, в котором раковина для умывания. Пока слесари
возились, я оглядел чуланчик. И тут заметил квитанцию: она была засунута
между стеклом зеркала и задней его картонкой. Это квитанция, что Тюнен еще
в январе отправил до востребования заказное письмо в Старорецк. Правда
фамилию адресата разобрать не удалось: написано, будто баран курдюком
возил по бумажке. Я, конечно, пошел на почту. Ты, говорю, Гулька,
отправляла? Она говорит: "Я. - Ну-ка, велю ей, разбирай, какая фамилия,
какая первая буква, какая третья. Она морщится, шевелит губами, свой
почерк понять не может. Первая, говорит, то ли "Н", то ли "И", то ли "П",
а третья похожа на "г" или "ч". И плачет: "Больше так не буду, дядя
Жумекен". Что с нее возьмешь? Девчонка в прошлом году десять классов
окончила, боится работу потерять. Посылаю эту квитанцию Вам, может
пригодится?
С уважением майор Ж.Каназов".
Что-то домашнее, умиляющее было в этом письме, в дотошности и
обязательности человека, чья профессия, каждодневная работа обычно вряд ли
способствуют воспитанию душевной мягкости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32