Наша рота вошла в город и остановилась в ожидании приказов комендатуры.
И снова мы ходили по заснеженным улицам, скользким и утрамбованным, как лыжня. Мы уже надеялись, что нашим бедам конец. Все ожидали поступления приказа о переводе на новые квартиры.
Первым делом нас послали в санпропускник, и не зря: холод стоял такой, что даже чуть-чуть вымыться было невозможно. Все мы покрылись грязью и паразитами.
Получившие тяжелые раны были госпитализированы. Но в эту категорию попало всего семь человек. Остальные продолжали путь: в Киеве мы провели всего несколько часов.
Выйдя из санпропускника, организованного на удивление хорошо, рота выстроилась на заснеженной площадке перед зданием. На «фольксвагене» подъехал гауптман и, не выходя из машины, произнес короткую речь:
– Солдаты! Немцы! Войска конвоя! В этот час, когда завоевания рейха распространяются на огромную территорию, именно от вас зависит судьба нашей родины; от вашей преданности зависит победа немецкого оружия. Вы отвечаете за то, чтобы до наших войск, сражающихся на фронтах, как можно скорее доходили боеприпасы. Настал час исполнить обязанности на том фронте, который вы очень хорошо знаете: дороге, сопряженной с тысячью трудностей. Начиная с заводов, на которых наши рабочие выбиваются из сил, чтобы произвести необходимое фронту оружие, и кончая вашими отрядами обеспечения, его транспортировка должна быть такова, чтобы ни один германский солдат не страдал от нехватки оружия, продовольствия или обмундирования. Страна работает на всю мощь с тем, чтобы войска на фронте получили все необходимое и сохранили веру в победу. Нас не должны сломить никакие трудности. Ни у кого нет права сомневаться в героизме, который каждый день подтверждается нашими новыми победами. Нам всем приходится страдать, но все вместе мы сможем добиться успеха. Не забывайте, что страна отдает вам все, а в обмен ожидает от вас полного самопожертвования. И никаких жалоб: ведь вы же немцы. Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер! – ответили мы в унисон. Гауптман прочистил глотку и продолжал уже менее театральным тоном:
– Ваша рота соединится с 124-й и 125-й ротами на окраине города, на шоссе, ведущем в Харьков. Потом двинетесь в сопровождении моторизованных войск из «Панцердивизион». Они защитят конвой от партизан, которые попытаются задержать ваше продвижение. Как видите, рейх делает все, чтобы облегчить вашу задачу.
Он отдал честь, и его автомобиль тут же сорвался с места.
Мы соединились с указанными гауптманом ротами в назначенном месте и вместе сформировали 19-ю роту под начальством команданте Ультренера.
Я надеялся, что встречу друзей из учебного лагеря, если, конечно, их не перевели куда-нибудь или не убили. Я не знал, уехали ли они из Минска раньше нас или отправятся позже. На самом деле оказалось, что старую роту переформировали.
Теперь в нашем распоряжении оказалась походная кухня, на которой готовили горячие блюда. Это было очень важно. Перед самым отправлением нас хорошо накормили. А горячий душ и смена обмундирования в Киеве окончательно подняли наше настроение. Потеплело до четырех градусов ниже нуля.
Гальса я нашел без труда: его нелепую жестикуляцию было видно издалека.
– Ну, что скажешь о погоде, молодчик? А о горячей пище? Ведь дней десять мы не имели ничего горячего. На этом чертовом поезде думали, что подохнем с голоду.
– Ты ехал на поезде! Ну, если это не везение…
– Везение! Скажешь тоже… Тебя бы туда, когда взорвался локомотив. Пар валил высотой метров в четыреста. Четыре парня погибли, еще семерых ранило. Морвана ранили, когда мы наводили порядок. Это продолжалось дней пять. Я был с патрулем, искали партизан. Поймали одного. Крестьянин, которого он ограбил, его же и выдал, а потом зазвал нас к себе домой и угостил на славу.
Я недолго думая рассказал ему о своих приключениях. Встретили Ленсена и Оленсгейма. От радости, что снова видим друг друга, обхватили друг друга за плечи и устроили пляску с криками и смехом. Старшие смотрели на нас с удивлением, не понимая, чему тут радоваться.
– А Фарштейн где? – спросил я.
– Уф, – прорычал Ленсен, продолжая смеяться. – Повредил колено, нарыв такой, что не может снять сапоги, и ждет, пока отек уменьшится.
– Пользуется положением на всю катушку, – заметил Гальс. – Если бы я вел себя так каждый раз, когда подвернул ногу…
Нашу беседу прервал сигнал к отправлению. Мы вернулись на свои посты. Зная, что друзья рядом и нас разделяет всего несколько грузовиков, я воспрял духом и почти забыл, что с каждой минутой мы все ближе подъезжали к фронту. Казалось, он еще так далеко. Мы ехали по разбитым дорогам, покрытым снегом и льдом. С обеих сторон их окаймляли холмы снега, образовавшиеся после расчистки. В просветах между ними виднелись разоренные и сгоревшие деревни и разбитая техника. Десятками километров мы просто ползли.
Войска фон Викса, Гудериана, фон Рейхенау и фон Штюльпнагеля отвоевали эту территорию после нескольких недель напряженных боев; между Киевом и Харьковом было взято в плен несколько сот тысяч военнопленных. Количество советских боеприпасов, погребенных под снегом, поражало. И как они еще после этого держатся?
От потепления начались новые снегопады, и нам снова пришлось взяться за лопаты. К счастью, два дня спустя к конвою присоединилась бронированная колонна сопровождения. К задней части танка мы прикрепляли четыре или пять грузовиков, и они, со включенными двигателями, медленно пробирались сквозь снег и лед.
Однако вскоре низкие облака исчезли; показалось бледно-голубое небо. Столбик термометра резко пошел вниз, и нас охватил мороз. Иногда над нами пролетали немецкие пилоты. Мы им махали изо всех сил, а они покачивали крыльями самолетов. Медленно пролетали эскадрильи «Юнкерсов-52», направлявшиеся на восток.
Горячие обеды больше нас уже не согревали. Мои руки снова закоченели. К счастью, на этот раз в нашем конвое был доктор. Каждый раз во время привала мы выстраивались в очередь у его грузовика. Он покрыл мне руки мазью, которая защищала ладони от холода. Я стремился к тому, чтобы сохранить ее на руках, и держал их в глубоких карманах шинели. Лишь в крайнем случае осторожно доставал руки, но так, чтобы удержать мазь.
Долгие часы проводил я в кабине многотонного «рено», переваливавшегося с ухаба на ухаб. Время о г времени мы убирали снег, накапливавшийся внизу, или вытаскивали другую застрявшую машину.
А вообще-то старались не выходить наружу. Пока что мне удавалось избежать ночного караула. Когда из-за темноты дальше ехать было невозможно, мы останавливались. Шофер не слезал с водительского кресла, а я спал на полу, ноги между педалями, прижав нос к мотору, от которого исходил отвратительный запах перегоревшего масла. Мы просыпались полуживые от холода.
Задолго до рассвета начинали заводить замерзшие моторы. Гальс несколько раз навещал меня, но водитель заявлял, что на крохотную кабину нас и так слишком много. Он посоветовал мне самому навестить друга, но там меня встречал тот же прием. О том, чтобы переброситься парой слов под открытым небом, не могло быть и речи.
Однажды, вскоре после того как мы проехали мимо крупного города, рядом с которым располагалось летное поле люфтваффе, к нам присоединился разведывательный самолет, вступивший в радиосвязь с командиром вооруженного отряда, который нас сопровождал. Минуту спустя самолет покинул конвой и отправился на север. Вслед за ним, разбрасывая гусеницами снег, исчезли танки. Мы продолжали путь, не испытывая особого беспокойства. Несколько часов спустя послышались отдаленные звуки разрывов. На мгновение все затихло, затем снова послышались взрывы, и снова тишина. В одиннадцать часов конвой остановился в деревне, покрытой снегом. Светило солнце, его яркий свет отражался на снегу, отчего у нас чуть не заболели глаза. Мороз был сильный, но переносимый.
Мы подошли к двум полевым кухням, из которых тянулся дымок. Первым, кто пришел, повар предложил доставать котелки. Он был совсем не плох: готовил так, что претензий ни у кого не возникало. Единственной странностью его стряпни было то, что все блюда без исключения повар приправлял одним и тем же густым мучным соусом. Я присоединился к Гальсу и Ленсену; мы направлялись к грузовикам, неся дымящиеся котелки с едой. Неожиданно воздух разорвали звуки близких разрывов. Мы на мгновение остановились и прислушались. Кажется, и все другие тоже замерли, прислушиваясь к тому, что происходит. Снова послышались взрывы. Мы, сами того не осознавая, ускорили шаг.
– Что там такое? – спросил Ленсен старого солдата, который забирался в грузовик.
– Пушки, ребята. Приближаемся, – сказал он. Это мы угадали и без него, но нам нужно было подтверждение.
– Ага, – сказал Гальс. – Пойду возьму пистолет.
Лично я не воспринял все происходящее всерьез. Раздалось еще несколько взрывов.
Раздался сигнал. Мы вернулись к грузовикам, и вскоре конвой отправился в путь. Час спустя, когда подъехали к вершине холма, орудия стреляли где-то совсем близко. Каждый разрыв в буквальном смысле слова сотрясал воздух. Водители стали резко тормозить, грузовики заносило. Я открыл дверь. Сзади на большой скорости ехал «фольксваген», через открытую дверцу машины лейтенант кричал:
– Вперед, не останавливайтесь! А ты… помоги этому идиоту вытащить машину, он загнал ее в канаву.
Я выпрыгнул из кабины и присоединился к группе солдат, которые пытались вытащить на дорогу «опель-блиц». Снова началась стрельба. Казалось, стреляют совсем рядом, где-то на севере. Медленно, с большим трудом «опель» вылез из снега, и конвой снова отправился в путь. Мы ехали по покрытой лесом гористой местности. По-прежнему раздавались глухие звуки взрывов. Неожиданно шедшие во главе колонны грузовики снова остановились. Выскочившие из машин солдаты бежали во главу конвоя. Что там произошло?
Лейтенант, который не так давно ехал в «фольксвагене», тоже бежал вперед, собирая по дороге солдат. Захватив маузеры, мы побежали со всех ног и вскоре добрались до начала колонны. Большой грузовик командира группы, как нарочно, врезался в сугроб на краю дороги.
– Впереди партизаны, – прокричал фельдфебель. – Прячутся. – Он указал налево.
Не слишком понимая, что происходит, я последовал за сержантом, который во главе нашей группы, насчитывавшей пятнадцать солдат, бросился по заснеженному склону. Поднявшись, я увидел несколько темных фигур, двигавшихся под прямым углом к нам. Русские, кажется, передвигались так же медленно, как и мы. Мороз и тяжелые шинели мешали превратить нам все происходящее в некое подобие вестернов или американских фильмов «о войне». От холода все, казалось, застыло: радость, печаль, смелость и страх.
Опустив, как и остальные, голову, я двигался вперед, больше думая о том, как бы не застрять в снегу, чем о встрече с врагом. Партизаны были еще слишком далеко, и как следует разглядеть их не представлялось возможным. Я подумал: наверное, они, как и мы, передвигаются большими шагами, чтобы не утонуть в сугробах.
– Выройте себе окопы, – приказал фельдфебель, понизив голос, как будто противник мог нас слышать.
Лопатки с собой у меня не было, но рукоятью винтовки я выкопал небольшую ямку. Укрывшись в таком ненадежном убежище, я смог наблюдать за противником. Численность партизан, появившихся из противоположного леса, поразила меня: да сколько их здесь! В лесу, через ветви деревьев, стоявших зимой без листьев, были различимы многочисленные фигуры. Они напоминали муравьев, пробирающихся через высокую траву с севера на юг. Поскольку мы-то ехали с востока на запад, я не мог понять, что у них на уме. Может, они пытаются окружить нас?
Наши войска установили мощную батарею на ближайшем склоне, расположенном ярдах в двадцати от нас. Я не понял, почему до сих пор не началась перестрелка. Противник стал пересекать дорогу, лежавшую от нас в двухстах метрах. Звук крупнокалиберных пушек, доносившийся с севера, стал громче, а непосредственно напротив нас на огонь, кажется, начали отвечать огнем. Холод брал свое: у меня закоченели руки и ноги. Я не понимал происходящего, но оставался совершенно спокоен.
Отряд русских пересек дорогу, не побеспокоив нас. Их численность втрое, а то и вчетверо превосходила нашу. Наш конвой состоял из ста грузовиков, ста вооруженных шоферов и шестидесяти человек сопровождения, единственной задачей которых была защита грузов. Сопровождали колонну десять офицеров и фельдфебелей, врач и два его помощника.
От каждого взрыва образовывались облачка пропитанного порохом снега. С покрытого деревьями холма поднимались облака дыма. Заговорил справа от меня автомат, но вскоре замолк.
Вместо того чтобы зарыться поглубже в окопе, я, как дурак, высунул голову. Фигуры партизан окутали белые облачка. Трещали выстрелы, русские отвечали тем же.
Автоматные очереди раздавались теперь с разных сторон. Солдаты повсюду стреляли из маузеров. Темные фигуры русских двигались перебежками. Кто-то из них падал и оставался лежать неподвижно. По-прежнему ярко светило солнце. Казалось, все, что происходит, совершенно несерьезно. То здесь, то там в воздухе свистели пули. От шума я оглох. Реагировал на все происходящее медленно и поэтому до сих пор ни разу не сделал ни одного выстрела.
Справа раздался чей-то крик. Стрельба почти не прекращалась. Партизаны со всех ног бежали к укрытиям. К ним приближались непрерывно стрелявшие танки.
Несколько пуль угодили в снег прямо передо мной; я открыл беспорядочный огонь, как и остальные. Появилось еще семь или восемь танков; они повели наступление на партизан. Все действо продолжалось минут двадцать; я истратил около дюжины патронов.
Через некоторое время вернулись наши танки и бронированные машины. На трех из них везли пленников, группами по пятнадцать человек. Все они выглядели не лучшим образом. Три немецких солдата при помощи товарищей вылезли из грузовиков. Один из них, казалось, был почти без сознания, лица двух других исказила болезненная гримаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10