зловещее расположение планет, спутанный узел звезд предсказывали скорую смерть. Но как бога, сознающего свое бессмертие, его не слишком встревожили эти небесные предостережения, которые угрожали лишь его бренному телу. Однако сердце сжалось от острой тоски, и, отказавшись от обычной прогулки, Хаким вернулся во дворец вскоре после полуночи. Переезжая на лодке через реку, он с удивлением увидел, что дворцовые сады освещены, как во время праздника.
На деревьях, словно рубины, сапфиры и изумруды, горели фонарики, из-под листвы били серебряные струи ароматической жидкости, по мраморным желобкам текла вода, а от алебастровых резных плит дворца исходили самые изысканные запахи, смешиваясь с благоуханием цветов. Чарующие звуки музыки словно лились с небес и перемежались пением птиц: обманутые этими огнями, они славили новую зарю. И на этом сверкающем фоне среди моря света вырисовывались четкие линии дворцового фасада.
Хаким был безмерно удивлен: кто здесь осмеливается устраивать праздник в его отсутствие? Какого незваного гостя могут встречать такими почестями в столь поздний час, когда эти сады обычно пустынны и тихи. Но на сей раз он не притрагивался к гашишу и не мог стать жертвой галлюцинаций. Он пошел в сад. В центре персидского ковра, окруженного факелами, словно змеи, извивались танцовщицы в ослепительных нарядах. Казалось, они не замечали халифа. У входа во дворец он увидел толпу рабов и слуг, несших золотые чаши с замороженными фруктами и вареньем, серебряные кувшины с шербетом. Хотя он шел бок о бок с ними, иногда даже задевая их, никто не обращал на него ни малейшего внимания. Его охватило тайное беспокойство. Ему казалось, что он превратился в тень, в бесплотный дух; как невидимка, проходил он через толпы людей, словно на пальце у него было надето волшебное кольцо Гигеса.
Когда он подошел к последнему залу, его ослепил поток света: тысячи свечей в серебряных канделябрах сверкали, словно огненные цветы, сливая свои пылающие лучи. Гремела музыка спрятанного на галерее оркестра. В волнении халиф укрылся за тяжелыми складками парчовой портьеры. Он увидел, что в глубине зала, на диване, рядом с Ситт аль-Мульк сидит человек, на его одежде среди блеска и сияния драгоценных камней мерцали россыпи бриллиантов. Можно было смело утверждать, что на костюм этого нового халифа ушли все сокровища Харуна ар-Рашида.
Вообразите, как был потрясен Хаким этой неожиданной сценой; он схватился за висевший на поясе кинжал, чтобы броситься на незнакомца, но его удержала какая-то непреодолимая сила. Это зрелище казалось ему предостережением свыше, но он был еще больше ошеломлен, когда узнал в человеке, сидевшем рядом с его сестрой, себя самого. Он решил, что это его двойник, а для восточных людей самое худшее предзнаменование – увидеть собственное привидение. Тень заставляет тело последовать за нею.
Здесь же появление двойника было тем более угрожающим, что он предвосхитил исполнение плана, задуманного самим Хакимом. В действиях этого фантастического халифа, праздновавшего свадьбу с Ситт аль-Мульк, на которой собирался жениться он сам, настоящий халиф, вероятно, скрывался какой-то загадочный смысл, таинственное и ужасное предзнаменование! Не было ли это какое-то ревнивое божество, которое собиралось захватить власть на небе, вырвав Ситт аль-Мульк из рук брата, разлучив чету, которую провидение предназначало друг другу от сотворения мира? А может быть, племя дивов пыталось таким образом помешать соединению носителей Высшего Разума, подменив их своим гнусным отродьем? Все эти мысли вихрем пронеслись в голове Хакима. Охваченный яростью, он мечтал наслать землетрясение, потоп, огненный дождь или иное стихийное бедствие, но вспомнил, что он лишь простой смертный на этой земле и способен только на то, что в человеческих силах.
Сокрушаясь, что он не может громогласно заявить о себе, Хаким удалился и вернулся на берег Нила.
Через несколько минут калитка сада открылась, и в темноте Хаким различил две тени, одна из которых была темнее другой. Благодаря слабым отблескам, исходившим от неба, земли и воды, темнота на Востоке никогда не бывает кромешной, поэтому ему удалось разглядеть, что это были молодой араб и гигант эфиоп.
Дойдя до кромки воды, юноша опустился на колени, негр встал около него, в ночи, словно молния, блеснул меч из дамасской стали. Однако, к изумлению халифа, голова не упала с плеч; негр наклонился к юноше и прошептал ему что-то на ухо, после чего тот спокойно поднялся, никак не выражая своей радости, будто все происходящее его не касалось. Эфиоп вложил меч в ножны, а юноша двинулся вдоль берега как раз по направлению к Хакиму, наверное, к ожидавшей его лодке. Он столкнулся лицом к лицу с халифом, который сделал вид, что только что проснулся. Халиф сказал:
– Мир тебе, Юсуф, что ты здесь делаешь?
– И тебе мир, – ответил Юсуф, который по-прежнему видел в Хакиме лишь товарища по приключениям и не удивился, застав его спящим на берегу, как делают все дети Нила в душные летние ночи.
Юсуф пригласил его к себе в лодку, и они поплыли по течению вдоль восточного берега. Заря уже осветила красноватыми отблесками ближнюю равнину, где вырисовывались стоявшие на краю пустыни руины Гелиополя. Хаким выглядел задумчивым, он внимательно вглядывался в лицо своего спутника, черты которого становились все более отчетливыми при свете дня, и убеждался, что между ними существует определенное сходство, которого он раньше не замечал, потому что они виделись лишь ночью или в хмельном тумане. Он больше не сомневался в том, что перед ним недавнее видение-двойник, которого, возможно, заставили играть роль халифа, пока Хакима держали в Маристане. Однако и в этом логичном объяснении оставалось много неясного.
– Мы похожи, как братья, – сказал он Юсуфу, – иной раз так случается, если происходишь из одних и тех же мест. Откуда ты родом, друг?
– Я родился у подножия Атласа, в Магрибе, среди берберов и кабилов. Я не знал отца, которого звали Даввас, – его убили в бою вскоре после моего рождения; мой предок в далекие времена был шейхом этой страны, затерявшейся в песках.
– Мои предки тоже происходили из этой страны, – сказал Хаким, – кто знает, может быть, мы вышли из одного племени… но какое это имеет значение? Наша прочная и искренняя дружба не нуждается в узах крови. Скажи мне, почему я не вижу тебя последние дни?
– О чем ты спрашиваешь? – сказал Юсуф. – Эти дни, или, точнее, эти ночи – потому что днем я сплю – прошли как чудесные сны, полные очарования. После того как стража напала на нас в океле и разлучила, я снова встретил на Ниле чудное видение, в реальности которого я уже не мог сомневаться. Закрывая мне рукой глаза, чтобы потом я не смог найти обратной дороги, она провела меня в великолепный сад, а оттуда в роскошные покои, где гений архитектора превзошел те сказочные дворцы, что рождаются в дурмане гашиша. Странная у меня судьба! Мои бдения более фантастичны, чем мои сны. Казалось, во дворце никого не удивляло мое присутствие, и, когда я шел, все почтительно склоняли предо мной головы. Затем эта необычная женщина посадила меня у своих ног, и я захмелел от ее речей и от ее взгляда. Каждый раз, когда она поднимала на меня глаза, обрамленные бархатными ресницами, мне казалось, что предо мной открывались двери рая. Ее мелодичный голос погружал меня в невыразимое блаженство. Моя душа, убаюканная этой божественной мелодией, таяла от наслаждения. Рабы принесли изысканные кушанья: варенье из роз, шербет со льдом, которых она едва касалась губами; такое небесное создание, такое совершенство питается, наверное, только ароматами, росой и светом. Однажды она произнесла магические слова, и плита в полу, испещренная таинственными печатями, отодвинулась. Мы спустились в подземелье, где хранятся сокровища; она показала мне свои богатства, сказав, что все это станет моим, если я буду храбр и буду любить ее. Я увидел там больше чудес, чем в пещере горы Каф, где спрятаны сокровища ангелов: там были слоны из горного хрусталя; золотые деревья, на которых пели и махали крыльями птицы из драгоценных каменьев; павлины, веером распускавшие свои хвосты, украшенные солнцами бриллиантов; горы кристаллов камфоры, ограненных в форме дынь и покрытых сеткой фил играни; шатры из бархата и парчи на шестах из массивного серебра; каменные колодцы, наполненные, как зерном, горами золота, серебра, жемчуга.
Хаким, который внимательно слушал Юсуфа, спросил:
– Знаешь ли ты, брат мой, что то, что ты видел, – это сокровища Харуна ар-Рашида, увезенные Фатимидами, они могут находиться только во дворце халифа?
– Я не знал этого, но по красоте и богатству моей незнакомки догадался, что она высокого происхождения, может быть, родственница великого везира, жена или дочь какого-нибудь важного эмира! Но зачем мне знать ее имя? Она любит меня, разве этого не достаточно? Вчера, когда я пришел на условленное место, я застал там рабов: они меня омыли, умастили благовониями, нарядили в роскошные одежды, наверное, сам халиф Хаким не мог бы носить лучшие. Сад был празднично освещен, как будто готовилась свадьба. Моя возлюбленная разрешила мне сесть подле нее на диване, положила свою руку на мою и одарила меня взглядом, полным томления и страсти. Внезапно она побледнела, словно увидела страшное привидение, роковую тень, пришедшую, чтобы омрачить праздник Нетерпеливым жестом она отпустила рабов и прошептала мне срывающимся голосом:
– Я погибла! Я увидела за портьерами горящие глаза цвета сапфира, эти глаза не знают пощады. Достаточно ли ты любишь меня, чтобы умереть? – Я заверил ее, что предан ей безгранично. – Нужно, – продолжала она, – чтобы ты исчез, словно тебя никогда не было, чтобы на земле не осталось твоего следа, чтобы ты растворился, чтобы твое тело распалась на неосязаемые частицы, которые тоже должны бесследно исчезнуть, иначе тот, кто повелевает мной, придумает для меня такую страшную казнь, что содрогнутся злые дивы и задрожат от ужаса проклятые в аду. Иди за этим негром, он распорядится твоей жизнью так, как нужно.
За потайной дверью неф поставил меня на колени, как если бы собирался отрубить мне голову, он два или три раза взмахнул мечом, но, убедившись в моей твердости, сказал, что все это была игра, испытание, что принцесса хотела проверить, действительно ли я столь храбр и так предан ей, как говорил.
– Будь завтра к вечеру в Каире у фонтана влюбленных, там тебе назначат новое свидание, – прибавил он, прежде чем вернуться в сад.
После этого рассказа у Хакима больше не оставалось сомнений относительно обстоятельств, которые разрушили его планы. Его удивляло только, почему ни измена сестры, ни любовь, которую питал юноша низкого происхождения к его сестре, не вызывали у него гнева. Быть может, после стольких кровавых казней он устал карать или, сознавая свое божественное начало, ощущал ту отцовскую любовь, которую бог должен испытывать к своим чадам? Беспощадный к злу, он чувствовал себя бессильным перед всепобеждающим даром молодости и любви. Была ли виновна Ситт аль-Мульк в том, что отвергла брак, который казался ей преступным? Был ли виновен Юсуф, когда полюбил женщину, не ведая, кто она? И вот халиф решил явиться на назначенное Юсуфу свидание, чтобы простить их и благословить этот союз. Только с этой целью он вызвал Юсуфа на откровенность. Но в голове у него проносились мрачные мысли, теперь его беспокоила собственная судьба. Обстоятельства складывались неблагоприятно, и даже его воля бессильна перед ними. Прощаясь, он сказал Юсуфу:
– Мне жаль приятных вечеров, проведенных в океле. Мы туда еще вернемся, ведь халиф отменил указы, запрещающие гашиш и опьяняющие напитки. Мы вскоре опять увидимся, друг мой.
Возвратившись во дворец, Хаким вызвал к себе начальника охраны Абу Аруса, который в ту ночь нес дежурство во главе отряда в тысячу человек, и приказал всем быть в казармах; он хотел, чтобы все ворота Каира были заперты, когда он отправится в свою обсерваторию, и только одни ворота должны были открыться по условленному сигналу, когда он соблаговолит вернуться. В тот вечер его проводили до конца улицы Дарб ас-Сиба; там он сел на осла, которого его люди держали наготове в доме у евнуха Несима, стража ворот, и он выехал за город, как обычно, в сопровождении пешего слуги и юноши раба. Взобравшись на гору и еще не успев подняться в башню обсерватории, он взглянул на звезды и вскричал:
– Ты все же появился, предвестник несчастья!
Затем он встретил несколько всадников-арабов, они узнали его и попросили о помощи, он отправил их со своим слугой к евнуху Несиму, чтобы тот дал им денег; затем он поехал по дороге к некрополю, расположенному слева от горы аль-Мукаттам. Он почти уже достиг мавзолея Фоккай, как вдруг в местечке, называвшемся Максаба, где росло много тростника, на него напали трое вооруженных кинжалами; но едва они нанесли первые удары, как один из них при свете луны узнал Хакима и бросился на двух других. Он дрался с ними до тех пор, пока сам не упал рядом с халифом, крикнув: «О брат мой!». Так по крайней мере рассказывал раб, которому удалось спастись. Он прибежал в Каир и известил Абу Аруса, но, когда стражники прибыли на место убийства, они не нашли ничего, кроме окровавленных одежд и серого осла по кличке Камар, у которого были перерезаны сухожилия.

ОТЪЕЗД

Так закончилась история халифа Хакима. Шейх замолчал и погрузился в глубокую задумчивость. Рассказ об этой жизни, полной страданий, правда, менее трагической, чем жизнь Христа, меня глубоко взволновал – может быть, потому, что во время своего недавнего пребывания в Каире я видел места, где разворачивались эти события: карабкался по склонам горы аль-Мукаттам, на которой сохранились остатки обсерватории Хакима. Кем бы он ни был – богом или человеком, халиф Хаким, столько раз оклеветанный коптскими и мусульманскими историками, по-видимому, стремился установить царство разума и справедливости.
1 2 3 4 5 6