quibus transactis, civitas septicollis diruetur, etjudex tremendus judicabit populum.
– Что означает: вернется святой Петр, Рим будет разрушен и грянет час Страшного суда.
– Все точно.
– И когда все это случится?
– Я тебе уже говорил, очень не скоро. Но теперь оставь меня: я не желаю, чтобы ты забросил все свои дела из-за подобных побасенок.
Разочарованный таким неожиданным поворотом в разговоре, я двинулся к порогу, сожалея, что так и не добился от отца Робледы ничего существенного.
И тут меня забрало искреннее непритворное любопытство.
– А кстати, кто автор этого предсказания о папах?
– Один святой монах, живший в Ирландии, – поспешно бросил иезуит, закрывая дверь. – Кажется, его звали Малахия Святой Малахия (1094–1148) – ирландский прелат, ставший епис-копом Ирландии. Великий реформатор ирландской церкви в начале XII в. Подружился с Бернаром Клервосским в первое путешествие в Рим, умер в Клерво после второго путешествия в Рим. Его жизнь описана Бернаром Клервосским. «Пророчества Малахии» – апокрифы, относятся не далее чем к XVI в. В них дается полный список пап, начиная с сер. XII в. и до папы конца света. Называется и Петр II

.
От всех этих сногсшибательных и неожиданных открытий я пришел в такое возбуждение, что стремглав припустил к Атто Мелани, чья комната была на том же этаже, только в самом конце. Мне тут же бросилось в глаза, что у него все – и пол, и постель, и мебель – завалено бумагами, книгами, старинными гравюрами и связками писем.
– Я работал, – пояснил он, впуская меня.
– Это он, – запыхавшись, выпалил я.
И пересказал ему свой разговор с Робледой, в котором без всякой видимой причины были помянуты римские катакомбы, не без подстрекательства с моей стороны прозвучали размышления о пророчествах, предвещающих пришествие ангельского папы, а также конец света вслед за сто одиннадцатым понтификом, и именем «ненасытного дикого зверя» наделен не кто иной, как ныне здравствующий папа. Наконец дошел я и до ирландского пророка Малахии…
– Спокойно, – прервал меня Атто. – Боюсь, ты все путаешь. Святой Малахия – ирландский монах, живший тысячу лет спустя после Христа, он не имеет ничего общего с библейским Малахией Книга Малахии – одна из книг Библии, по имени одного из двенадцати малых пророков: анонимный труд (нач. V в.), названный так по словам из III, 1: «Вот, Я посылаю Ангела Моего» (mal'aki – Посланник Мой (евр.))

.
Я заверил его, что мне это прекрасно известно, что я ничего не путаю, и еще раз более подробно передал разговор с Робледой.
– Занятно, – согласился тут Атто. – Два Малахии, оба пророчествовали и оба с разрывом в несколько часов возникают на нашем пути. Назвать это простым совпадением, право, трудно. Выходит, отец Робледа размышлял о пророчестве святого Малахии этой ночью, как раз тогда, когда мы нашли страницу с пророчеством библейского Малахии в подземной галерее. Да еще сделал вид, что не очень хорошо помнит, как звать святого, известного всем. Упоминает к тому же катакомбы. Я не удивлюсь, если он и есть похититель ключей. Иезуиты еще и не на такое способны. Надобно, однако, понять, что он забыл под землей. Это куда интереснее.
– Чтоб уж знать наверняка, что это он, не мешает проверить его Библию – все ли в ней страницы, – предложил я.
– Правильно, и для этого у нас есть только одна возможность. Кристофано объявил о скорой перекличке. Когда Робледа выйдет, воспользуйся этим и поищи Библию. Сдается мне, учить тебя, как найти в Ветхом Завете книгу пророка Малахии, не надо.
– После книг Царств, среди двенадцати малых пророков.
– Что ж, действуй. Я же буду связан по рукам и ногам. Критофано меня выслеживает. Видать, что-то учуял: спросил, не отлучался ли я из комнаты этой ночью.
Именно в эту минуту раздался голос нашего лекаря, выкрикивающего мое имя. Я спешно спустился в кухню, где он известил меня, что представители власти только что прибыли для проведения второй переклички. Надежда, которую все мы питали – что внимание Барджелло переключится на битву под Веной, чей исход повсеместно ожидался, – улетучилась.
Кристофано был озабочен: если не предъявить Бедфорда, нас ждет неминуемый перевод в иное место, с более суровыми условиями. Те из нас, кто владеет какими-то ценностями, будут обязаны сдать их для очищения от злотворных миазмов с помощью паров уксуса. Как объяснил Кристофано, в этом случае стоит заранее распрощаться с тремя четвертями своего имущества, изъятого под предлогом чумы.
Следуя распоряжениям Кристофано, все сошлись на втором этаже, перед комнатой Помпео Дульчибени. На лицах была написана тревога. У меня екнуло сердце, стоило мне завидеть прелестную Клоридию, взиравшую на меня (по крайней мере так мне казалось) с грустью, от того, что никакое общение, ни словесное, ни иное, в предстоящие минуты не было нам доступно. Последними подошли Кристофано, Девизе и Атто Мелани. В противоположность моим ожиданиям, они не вели с собой Бедфорда: по всей вероятности, англичанин был неспособен ни держаться на ногах, ни откликаться (это можно было прочесть на сосредоточенном лице доктора). Я заметил, что Атто и гитарист подали друг другу какие-то знаки, словно заключили некое соглашение.
Кристофано первым вошел в комнату и тут же предстал перед блюстителями порядка, уже тянущими шеи, чтобы разглядеть нас. Рядом с ним встал молодой и цветущий Девизе. Затем были вызваны аббат Мелани, Помпео Дульчибени и отец Робледа, что не заняло много времени. А после наступила короткая пауза, во время которой сбиры о чем-то совещались. Кристофано и отец Робледа, казалось, совсем струхнули. Дульчибени был невозмутим. Девизе из комнаты исчез.
Те, в чьих руках были наши судьбы и кто, на мой взгляд профана, ничего не смыслил в медицине, задали Кристофано несколько формальных вопросов. Мало погодя он представил меня. Когда же пришел черед Клоридии, посланцы Барджелло принялись зубоскалить и намекать на какие-то болезни, переносчицей коих якобы могла стать куртизанка.
Когда же прозвучало имя Пеллегрино, наши страхи достигли предела. Однако Кристофано твердой рукой подвел его к окну, не подгоняя, не понукая и никаким другим образом не торопя. Мы все знали, каким трудом дался Кристофано этот поступок – во время переклички подвести к окну больного и при этом не дрогнуть и никак не выдать истинного положения вещей, тем самым взвалив на себя огромную ответственность.
Пеллегрино даже слегка улыбнулся стражникам. Двое из них вопросительно переглянулись. От моего хозяина и лекаря их отделяло всего несколько канн. И вдруг Пеллегрино покачнулся.
– Я тебя предупреждал! – гневно набросился на него Кристофано, вытаскивая из его штанов пустую бутыль.
– Перебрал греческого! – пошутил один из трех посланцев Барджелло, намекая на чрезмерное пристрастие моего хозяина к красному вину.
Словом, болезнь Пеллегрино пусть так, но удалось скрыть.
И тут (мне никогда этого не забыть) среди нас появился Бедфорд. Размашистой походкой подошел он к окну и предстал перед неумолимым триумвиратом. Как и все прочие, я перепугался и был потрясен, словно на наших глазах произошло воскресение из мертвых. Казалось, он настолько освободился от телесных страданий, что превратился в бесплотный дух. За окном же не наблюдалось никакого удивления, а тем паче потрясения, поскольку там ничего не ведали о постигшем англичанина недуге.
Бедфорд выговорил несколько фраз на родном языке, заставив стражников пожалеть о том, что они им не владеют.
– Он повторяет, что хочет выйти отсюда, – перевел Кристофано.
Сбиры, в которых еще свежо было воспоминание о том, как англичанин вел себя в первый раз, и полагая, что он их не понимает, самым грубым образом подняли его на смех. Бедфорд, или его чудесный двойник, ответил на их глумление длинным рядом ругательств, после чего был уведен Кристофано.
Когда все закончилось, постояльцы стали переглядываться, не веря в выздоровление англичанина.
Оказавшись в коридоре, я бросился за Атто в надежде получить объяснение и настиг его как раз в ту минуту, когда он собирался подняться по лестнице на свой этаж. Он метнул в меня задорный взгляд и, догадавшись, что мне страх как хочется все знать, принялся напевать, посмеиваясь надо мной.
Мысли битву затевают, Гордо сердце осаждают. Ах, воительницы злые, С сердцем битву затевают…
– Ну, как тебе воскрешение Бедфорда?
– Но разве это возможно?!
Атто задержался, ступив на лестницу, и с лукавым выражением лица зашептал:
– Ты что же, думаешь, агент по особым поручениям французского короля даст провести себя как мальчишку? Бедфорд молод, невысок и белокур. Тот, кого ты видел, в точности такой же. У англичанина голубые глаза, и у нашего сине-зеленые. В ту перекличку он роптал, рвался на свободу, тоже и сегодня. Тогда он лопотал что-то непонятное, и сейчас было также. В чем же дело?
– Но ведь это не мог быть он…
– Ну разумеется. Бедфорд распростерт на постели и дышит на ладан, мы молим Бога, чтобы он поправился. Но будь у тебя хорошая память (а это ой как необходимо газетчику), ты бы вспомнил, какой беспорядок царил в первую перекличку. Когда выкликнули меня, Кристофано подвел к окну Стилоне Приазо, вместо Дульчибени – Робледу и так далее, делая вид, что ошибается. Как ты думаешь, после такой неразберихи могли ли стражи порядка быть уверенными, что узнают всех? Заруби себе на носу: в Барджелло нет наших изображений, ведь среди нас нет ни папы, ни короля Франции. – Мое молчание было красноречивее всяких слов. – Они и не могли никого узнать, за исключением разве что молодого белокурого джентльмена, возмущающегося на непонятном языке.
– Так Бедфорд… – осенило меня, стоило в памяти ожить воспоминанию о Девизе, куда-то исчезнувшем.
– …играет на гитаре, говорит по-французски, иногда делает вид, что знает английский, – закончил Атто вместо меня сообщнически взглянув на Девизе. – Сегодня он только то и сделал, что облачился в платье, напоминающее наряд англичанина. Он мог позаимствовать его у Бедфорда, но тогда дружище Кристофано послал бы нас в лазарет: пользоваться одеждой и постельным бельем больных чумой нельзя ни под каким предлогом.
– В таком случае Девизе дважды предстал перед проверяющими, а я и не заметил.
– А все оттого, что это нелепо, а как известно, нелепость, какой бы правдоподобной она ни была, воспринимается с трудом.
– Но ведь люди Барджелло нас уже однажды вызывали по одному, когда закрывали на карантин.
– Да, но та первая перекличка была сумбурная, им приходилось еще и перекрывать улицу, и заколачивать выходы. И потом истекло ведь несколько дней с тех пор. Сыграли свою роль и решетки на окнах второго этажа, как-никак, а все-таки они мешают видеть. Да я и сам не ручаюсь, что опознал бы наших тюремщиков из-за этих решеток. Кстати, что ты скажешь о глазах Бедфорда?
Я задумался и, не в силах подавить улыбку, ответил:
– Они косят.
– Точно. Если как следует подумать, так косоглазие – самая характерная черта его облика. Когда доблестные стражи порядка увидели косоглазого и голубоглазого молодого человека (тут Девизе не подкачал, молодчина!), у них и не могло возникнуть никаких подозрений.
Я с удивлением обдумывал его слова.
– Ну, теперь не мешкая отправляйся к Кристофано, ты ему наверняка нужен. Не говори с ним об ухищрениях, которые нам с ним пришлось пустить в ход: ему стыдно за то, что он нарушает свой врачебный долг. Он не прав, но тут уж ничего не поделаешь.
От Кристофано я узнал обнадеживающие новости: он говорил с представителями властей и заверил их в том, что мы все в добром здравии. А также обещал доводить до их сведения любые происшествия через посланца, который будет являться по утрам и справляться о нашем положении. Это освобождало нас в дальнейшем от перекличек, которые до этих пор благодаря чуду сходили нам с рук.
– Подобная легковерность властей была бы невозможна в других обстоятельствах.
– Что вы имеете в виду?
– Я знаю, что делалось в Риме во время чумы 1656 года. Стоило разнестись слухам о первых случаях заражения в Неаполе, все дороги между двумя городами были перекрыты, любое сообщение с пограничными областями, в том числе торговля, было запрещено. Повсюду были разосланы легаты с наказом следить за исполнением мер предосторожности, усилен контроль за побережьем в целях ограничения и запрета приема судов, закрыто большое количество римских ворот, а на прочих оборудованы опускные решетки.
– И все равно эпидемия не была остановлена?
– Опоздали, – грустно пояснил Кристофано. – Один неаполитанский рыбак – Антонио Чьоти – прибыл в марте в Рим, спасаясь от правосудия, преследовавшего его за убийство. Остановился в одном гостином дворе в Трастевере возле Монтефиори, там и слег. Жена хозяина (Кристофано узнал все эти подробности от старожилов) отвела его в больницу Сан-Джованни, где он и умер несколько часов спустя. Вскрытие не показало ничего особенного. Но несколькими днями позже умерла эта женщина, а вслед за ней ее мать и сестра. Врачи и тут не увидели причин для беспокойства, но все же решили отправить хозяина и всех его работников в лазарет. Трастевере отделили стального города решеткой, собрали всех членов Конгрегации здоровья для рассмотрения ситуации. В каждом околотке была создана комиссия из прелатов, представителей дворянства врачей и нотариусов, она переписала всех жителей с указанием рода занятий, состояния здоровья, потребностей, дабы представить отчет Конгрегации. Но теперь весь город просто помешался на осаде Вены. Сбиры рассказали мне, что недавно видели папу, распростертого перед распятием и плачущего от страха и тревоги за судьбу всего христианского мира. А римляне знают – если папа плачет, нам и подавно пристало трепетать от ужаса. Ответственность, взятая мной на себя, – добавил он, – чрезвычайной важности. Частично она ложится и на твои плечи. Отныне нам предстоит с повышенным вниманием следить за здоровьем постояльцев. Одна ошибка, и санкций не миновать. Следует смотреть в оба, чтобы никто не покидал «Оруженосец» до окончания карантина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88