Молодец. – Солдаты уже дружески хлопали Уно по плечам. Гилберт втолковывал что-то Коротышке Дюпену.
«В конце концов, быстрее, чем ротный обоз, мы сейчас все равно ехать не можем. Не велика беда, если, удирая, придется кое-что сбросить с телеги... А за албанскую свинью мы еще сочтемся, мой капитан».

Эрнст Мансфельд был доволен. Почти счастлив. Еще бы – грохот орудий не смолкал уже третьи сутки. Мятежный чешский город Пльзень, не захотевший, вместе со всей остальной Чехией, восставать против императора и впустивший под защиту своих стен имперских солдат, был теперь плотно осажден. Апроши подведены почти к самым стенам. Один, последний натиск, и крепостная стена, уже неуклюже просевшая в двух местах, рухнет, открыв путь для его доблестных саксонцев, нанятых на деньги Евангелической унии, Венеции и Савойи... Беспорядочный огонь пльзеньцев подавлен меткой стрельбой с контрбатарей.
Незаконнорожденный сын испанского генерала, присвоивший себе титул графа, Эрнст Мансфельд, генерал Евангелической лиги, прижав к глазу подзорную трубу, впился взглядом в городские стены, заметив на них подозрительное оживление.
– Так и есть! Они опять готовят вылазку! Проклятые чехи! Если им удастся, как и в прошлый раз, добраться до брешь-батареи... – Он сплюнул, оторвавшись от окуляра, и окинул взглядом близлежащую местность.
– Капитан! Что вы стоите, как столб? Видите – они уже открывают ворота. Вперед, чтоб вам треснуть! Если католики прорвутся на правом фланге, я вам лично голову снесу!
Капитан, отдав честь, бросился к своим, расположившимся поблизости, на травке, словно на пикнике, солдатам.
– Встать! Ордер баталии! Мушкетеры – пали фитиль! За мной, скорым шагом! – Споро построившись, солдаты двинулись вперед. – Если католики прорвутся на правом фланге, я с вас шкуру спущу. Пошевеливайтесь, свиньи! Или вы хотите жить вечно?!
Видя такое рвение, генерал улыбнулся.
– Жакоб, коня мне! Я сам поведу рейтаров в атаку! Хочу отрезать горожанам путь к воротам, когда они побегут от моих орлов!.. Да передай приказ, еще двум дежурным ротам придвинуться к правому флангу, а то как бы мои орлы сами не побежали.

– Конрад! – В ее глазах был немой упрек. – Не уходи.
Он обнял ее за плечи.
– Так надо. Я получил письмо. Сегодня утром. Ты не поймешь. Это важно... Если я теперь останусь, то потом этого себе никогда не прощу.
– Ты меня разлюбил, да? Скажи правду...
– Я постараюсь вернуться... Дурочка. Я люблю только тебя. Тебя одну в целом свете.
– Не уходи! – Она крепко обхватила его руку, лицом уткнулась в плечо.
– Я не могу... объяснить тебе не могу. Тебе лучше об этом не знать... Но я всегда буду помнить тебя. Прощай, – на секунду он прижал ее к себе, поцеловал в лоб и оттолкнул... Вниз с холма, почти бегом, по пыльной дороге.
– Нет! – Она кинулась было за ним, споткнулась, упала. – Нет... – уже бессильным шепотом. И слезы отчаяния падают в нагретую утренним солнышком дорожную пыль. – Стой... Не смей уходить. Они же тебя убьют, Конрад...
Солнце в ее полных слез глазах, пылало, как тысячи костров аутодафе.

– Д-доктор Мориц Бэйнерд?
– Он самый... – Почтенный пожилой человек в черном немецком камзоле, открывший дверь, внимательно изучал неожиданного гостя и его стоявшую рядом взмыленную лошадь. – Какими судьбами?
– Ю-южным ветром занесло, – улыбнулся дюжий молодец, не менее внимательно изучая лицо доктора.
– Да, – кивнул Бейнерд. – На юге сейчас, наверное, жарко.
Радостно выдохнув, посыльный вынул из рукава и вручил доктору запечатанный свиток:
– Один в-ваш старый друг просил передать.
Мориц Бэйнерд, взяв сверток, торопливо спрятал его в рукав и улыбнулся:
– Не зайдете? Вам отдохнуть бы с дороги.
– Да я с-спе...
– Торопитесь?
Парень стеснительно улыбнулся.
– Ну тогда счастливого пути.
Вежливо кивнув, доктор захлопнул дверь. Посыльный, не вставая в стремя, запрыгнул на коня и помчался дальше, на север... Южный ветер все еще дул ему в спину.

«Вечер. Седьмое число. Полный подвал подозреваемых. – Хорват устало провел ладонью по лицу. – Голова пухнет от допросов, в ушах свербит от их жалобных воплей... И ничего. Трухзес пропал. Албанцы эти пропали. От масонов никакого проку... Будь моя воля – всех бы их на один костер. Но кто будет строить для Господа храмы? Хотя вся эта их геометрия так близка к каббалистике и сатанизму, что отличить почти невозможно... Ладно. Чтоб отличать, есть святые отцы. Моя цель – найти Цебеша и Марию. Деву Марию, которая родит на этот свет не Господа, а Сатану? Видимо, это имел в виду отец Джеронимо. Или что-то еще?.. Прибить адское семя, каленым железом жечь надо, а не тащить ее живой к святым отцам на расправу... Может быть, они хотят эту девчонку спасти? Хороший экзорцист действительно изгонит из нее беса, а если она наделена какими-то способностями от природы, то использовать ее на благо церкви будет только разумно. Отцы-иезуиты и не из таких делали праведных, истинно верующих католиков...
Ладно. Будем ждать. Искать. Надо составить список всех объектов, возле которых могут появиться эти двое, и установить за ними слежку. Алхимики, ученые, неблагонадежные, подозреваемые в ереси – все, кто под наблюдением инквизиции, должны быть проверены. Наверняка Цебеш выйдет с кем-то на контакт. Нужно разослать шпионов по всем крупным городам – пусть ищут. Назначить награду. И ждать. Во всеоружии ждать. Пока Старику везет, небывало везет. Но не будет же ему везти вечно.
И да поможет нам Бог остановить это исчадие ада».

Он поджег еще одну восковую свечу и, поставив ее на место, замкнул пентаграмму. Распятие, покрытое каббалистическими знаками. В чашу, сделанную из черепа клятвопреступника, налита святая вода. Черная шелковая сутана. Холеные пальцы сжимают жировую свечу. Фитилек тлеет, распространяя сладковатый смрад человеческого сала. Капля воска, разбивающая гладкую поверхность святой воды.
Отец Джеронимо сделал еще несколько глотков. Колдовской настой наконец подействовал. Мир, казалось, сместился, стены кельи раздвинулись, и за ними открылась бескрайняя темнота. Оттуда на него смотрели сотни немигающих глаз. То ли ветер, то ли смрадное дыхание тех, чьи это были глаза... Словно сдавленный стон:
– Что? Что еще тебе надо?! Спроси! Спроси скорее и отпусти нас... Не мучай – нам невозможно глядеть на распятие, но начертанные знаки не дают нам оторваться...
– Следуйте за клинком!..
Святой отец обнажил тонкое прямое жало старинного меча толедской работы. При свете свечей грани клинка жадно сверкнули.
– Именем Адама, Ноя и Авраама! О царь Соломон, отец всех мудрецов! Заклинаю тебя мне ответить...
Клинок прочертил дугу над столом и вонзился в гладкую черную доску, на которой был ровно рассыпан пепел девяти сожженных ведьм.
– Возьми их силу, мудрейший из мудрых, и помоги мне найти Того, о ком я думаю все это время... Дай знак, Соломон! Дай только знак!..

Утро восьмого октября застало Ольгу и Цебеша в дороге. Несмотря на то, что в Штейре они останавливались в весьма приличной гостинице, Ольге так и не удалось отдохнуть. Всю ночь ее мучили какие-то кошмарные сны.
Ей снилась война. Бесконечной колонной идущие куда-то пехотинцы, всадники, телеги. Грохот барабана. И она идет вместе с ними. По бескрайнему вытоптанному пустырю. А по сторонам от колонны тела, как на том поле, где она видела Марию. Они идут, а полю трупов все не видно конца. Барабан гремит, заставляя ступать в ногу, и ритм сам собой складывается в странные строки:

Снова битва грядет, и безумец дает
Богородице страшный обет –
Столько ран получить и голов разрубить,
Сколько был он в язычестве лет...

И закованные в сталь всадники, размахивая длинными палашами, летят навстречу другим, размахивающим саблями, одетым в кафтаны и венгерские шапки. За какую-то секунду до сшибки раздается треск, и пороховой дым окутывает их, и оттуда уже выскакивают лишь единицы, охваченные ужасом, мчащиеся, не разбирая дороги, в неизвестном направлении – туда, куда несут их испуганные кони.
Одна картинка сменяет другую. Седой старик, размахивая рукой, сжимающей подзорную трубу, рассылает в разные стороны ординарцев. А вдалеке, за рекой, люди в блестящих кирасах, с длинными, в три человеческих роста, копьями, построенные в огромные квадраты, неторопливо, но неумолимо забираются вверх по склону горы. Там, на вершине, уже гремит и сверкает железом...

Ради чистой души и церковной земли,
Под надрывный полковничий крик,
Начинает привычную бойню Тилли –
Благородный жестокий старик...

Карета уже ехала вперед, оставив у себя за спиной гостеприимный Штейр, и по сторонам мелькали луга, возделанные поля, какие-то уютные деревеньки.
Но сквозь дробь лошадиных копыт в ее голове еще бился этот барабанный ритм из страшного сна. И когда они остановились вдруг, потому что дорогу им перегородила кажущаяся бесконечной река из лошадей, телег, копий, камзолов, кирас, она восприняла это удивительно спокойно, как продолжение своего страшного и странного сна.
Они шли с запада на восток, устало и неудержимо. И барабан снова гремел, то ли у нее в голове, то ли откуда-то из проходящей мимо колонны.
Ольга в пол-уха слушала, как какой-то кирасир делится с Цебешем новостями: Часлав, Турн. Чехи идут на Вену... А в голове звенели новые строки из сна:

Лишь победа важна – не смущает цена –
Вам ли цену победы не знать?
Только знайте – всегда убивает война
Всех, посмевших ее развязать.
Сколько вас – вереница блестящих имен –
Благородство, отвага и честь.
Будет страшной войной этой каждый сожжен,
Все отдав, что в душе его есть.

– Жакоб!
Генерал Эрнст фон Мансфельд остановил взмыленного коня и поднял забрало. Его вороненые рейтарские доспехи были забрызганы кровью, а лицо сияло от счастья.
– Как мы им дали! Ты видел?
– Да, ваше превосходительство. Это было великолепно! Дым, лязг! – Жакоб схватил генеральского коня под уздцы. – Но вам бы не следовало так рисковать.
– Ерунда. Если я сам не буду вести их на бой, эти свиньи дадут побить себя даже простым горожанам... Впрочем, скоро рухнет стена, и вот тогда мы по-настоящему ударим!.. А сегодняшние потери надолго отобьют у них охоту от подобных эскапад.
– Ваше превосходительство, вам письмо. Посыльный велел передать лично в руки.
Мансфельд слез с коня, снял перчатки, шлем и привычным движением сорвал со свитка печать.
– Так... – Генерал уселся на раскладной стул. – «...Зная о гибкости Вашего ума и том высоком общественном положении» – интересно – «...средство это дарует Вам успех в военных делах и несказанный авторитет в вопросах управления людьми» – очень интересно – «...если до 21 октября прибудете в Зальцбург инкогнито» – нет, ты только подумай! – «...доктор оккультных наук, магистр огненной и воздушной стихий Жозеф Вальден». – Генерал задумчиво почесал подбородок. – А как выглядел посыльный?
– Такой здоровый детина. Кажется, славянин. Кафтан, усы, сабля на боку. Глаза голубые.
– Он, конечно, меня не дождался?
– Сказал, что спешит... А что случилось?
Мансфельд восхищенно хмыкнул и хлопнул рукой себе по колену.
– Такой изобретательности от этих бестий я не ожидал. Вот – почитай. Зная о моем пристрастии к подобного рода наукам, эти проходимцы сфабриковали и подбросили мне... Сколько ухищрений! Возвышенный стиль, печать с каббалистическими знаками! И все только ради того, чтобы оторвать меня от осады. Они, что же, считают меня идиотом? Думают, что я, уже схватив их за горло, брошу все ради какого-то мифического оккультного дара? Когда я возьму Пльзень, Жакоб, позаботься о том, чтобы найти в городе шутника, написавшего мне это. Быть может, я оставлю его безнаказанным и даже велю наградить за остроумную идею.

Восьмое октября. Они так спешили тронуться в путь, что не успели даже позавтракать. Ду жевал копченую говядину, Уно запивал сухари вином. Их телега тащилась в отрядном обозе, скрипя от напряжения, нагруженная сверх всякой меры. Дождь то прекращался, то начинался вновь.
– За два дня мы не успеем до Вены, – задумчиво изрек Тэрцо. – Не велика радость служить в армии, которую бьют в хвост и в гриву.
– Если мы не застанем их в Линце, то я просто не знаю, что делать. – Уно снова отхлебнул вина.
– Ты в нее втрескался, да? – ухмыльнулся Ду. Уно напряженно глянул на соратника, но не нашел в его лице ни презрения, ни издевки.
– Не знаю... Помните ту зиму в Боснии, когда нас бросили на борьбу с гайдуками Драшича? Под Бихачем мы разгромили одну деревеньку...
– Мы тогда три десятка деревень разгромили, – буркнул Тэрцо. – Мало радости в такой войне... Даже находиться рядом противно, когда эти уроды режут, как скотину, мирных, ни в чем не повинных людей.
– Эти твои «неповинные люди» кормили гайдуков и наводили их на наши обозы, разъезды. Работать на зачистке мерзко, но это война. Единственный способ борьбы с партизанской войной – уничтожить материальную базу партизан, так, Ахмет?
– Так-то так, Саллах. Но они могли просто похватать этих жителей и отселить их куда-нибудь в глубь страны. Только это немного дороже, чем просто всех перебить. Мы участвовали в этих убийствах не потому, что иначе было нельзя, а потому, что кто-то наверху решил сэкономить пару тысяч цехинов. – Губы Уно исказила злая кривая усмешка.
– Так что там, в этой деревне, под Бихачем? – напомнил Тэрцо.
– Спаги поймали там одну девчонку, лет тринадцати. Она так визжала, так испугалась их...
– А, ты вон про что вспомнил, – улыбнулся Ду. – Да. Это был ловкий ход. У них был приказ всех перебить, а насиловать им никто приказа не давал. Хороший способ свести счеты с тем наглецом в синем кафтане. Да и капитану это однозначно показало, что лучше нас на такие операции не брать,
– Нет, – нахмурился Уно, – это потом я стал все рассчитывать по ходам. А сначала просто... Ну не мог я терпеть ТАКОЕ... А тот тип в синем был урод, каких земля носить не должна. И я благодарю Аллаха, что он дал мне возможность и повод... Но я не об этом сейчас.
– О чем же?
– Та девчонка... Я ее тогда отпустил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45