Так будьте же благословенны, чудесные письмена природы, несказанно прекрасные в невинности ваших детских забав, несказанно и непостижимо прекрасные, грандиозные и в невинности уничтожения и убиения! Ни одна кисть ни одного живописца никогда не касалась холста так играючи и любовно, так чувственно и так нежно, как летний ветерок прихотливо ласкает, приглаживает или ворошит высокие зыбкие травы или овсяные колосья в полях или играет на небосводе снежно-голубиноперистыми облачками так, что парят они хороводом, и в их дымчато-тонких каемках крошечными семицветиями вспыхивает на мгновения свет. О переходящности и мимолетности всякого счастья и красоты говорят нам сии чародейские кротко-печальные знаки, которые, как вуали Майи **, бессущностны и вместе с тем - подтверждения всяческой сути.
И как графолог читает и истолковывает письмена гуманиста, скупца, транжира, авантюриста или калеки, так прочитывает и понимает пастух или ловчий следы лисицы, куницы и зайца, узнает их повадки, семейство, насколько здоровы они, целы ли четыре их лапы или бег их затруднен ранениями или преклонными летами, рыщут ли они бесцельно или поспешают куда-то.
* Аллюзия на стихотворение Э. Мёрике "Песня охотника" (1837):
Поступь птиц изящна на снегах,
Чистых и нетронутых в горах,
Но изящней милая моя
Пишет мне в далекие края.
** См. прим. к с. 49.
На памятниках, надгробных плитах и мемориальных досках старательный резец человека начертал имена, дифирамбы и цифры столетий и лет. И послания эти читают потомки, дети, внуки и правнуки, а порою и более отдаленные поколения. Твердый камень мало-помалу точат дожди, мало-помалу вырисовываются следы пернатых, улиток; издалека прилетевшая пыль, серым слоем въедаясь в поверхность, гасит блеск, набивается в борозды рун, стирает грани, осуществляя тем переход творения людей в творения природы, покрытые растительностью, мхом, и приуготовляя прекрасному бессмертию неторопливую и кроткую погибель. В Японии, когда-то образцово набожной стране, бесчисленные ущелья и леса скрывают тысячи сгнивающих скульптур, создания художников: прекрасных, кротко улыбающихся Будд, прекрасных благостных Каннон *, почтительных благообразных дзэнских братьев на всех этапах разрушения, призрачно-гипнотического обесформливания, - тысячелетние каменные лица с тысячелетними бородами из мха, травы, цветов и спутанных ветвей. В наши дни один из набожных потомков тех, кто здесь молился и приносил цветами жертву, собрал немало тех изображений в чудесном альбоме, и никогда не получал я лучшего подарка из его страны, с которой давно уже обмениваюсь многим.
* Одно из наиболее популярных японских буддистских божеств; это милосердная заступница, к которой может обратиться за помощью любой человек; сохранились тысячи статуй Каннон, ей посвящены десятки легенд.
Все, что начертано, сотрется рано или поздно, через тысячелетия или минуты. Все письмена и угасанье всех письмен следит с насмешкою всемирный Дух. Отрадно, что сумели мы прочесть какие-то из них, постичь их смысл. Смысл, ускользающий от всякого письма и вместе с тем ему присущий, всегда один и тот же. И я играл им в этой зарисовке, то проясняя, может быть, на йоту, то вуалируя его, однако нового я ничего не говорил и говорить не собирался. Многие провидцы и писатели запечатлели этот смысл по многу раз и всякий раз чуть-чуть иначе, чуть веселее или чуть печальней, чуть горше или чуть послаще. Можно сочетать слова иначе, иначе подбирать и строить фразы, иначе размещать и брать с палитры краски, использовать и жесткий и мягкий карандаш - послание всегда будет одно: старинное, звучавшее не раз, часто испытуемое, вечное. Но интересно всякое нововведение, увлекателен любой переворот в искусствах и языках, восхитительны все игры мастеров. Что ими выражается, что выражения достойно, что полностью не выразимо, останется навек одним и тем же.
(1961)
ПИСАТЕЛЬ, ОКОЛДОВАННЫЙ КНИГОЙ
(послесловие)
Книги, сколько их ни есть,
Счастья не дают,
Но таинственно к тебе
Самому ведут.
Ибо свет в тебе самом
Сказочной страны
Солнце, звезды и луна,
Что тебе нужны.
В книгах мудрость ты искал,
И она, лучась,
Светит с каждого листа
Вся твоя сейчас.
Герман Гессе. Книги
Произведение в душе художника - это стихийная сила, которая прокладывает себе путь либо тиранически и насильственно, либо с той неподражаемой хитростью, с какой природа умеет достигать своих целей, не заботясь о личном благе или горе человека - носителе творческого начала. Карл Густав Юнг
"Я сам читатель, один из тех, кто с детства околдован книгой", - писал Гессе в эссе "Магия книги". Слово "околдован", впрочем, редкое в лексиконе писателя, говорящего обычно о волшебстве, высвечивает здесь некий отрицательный смысл - смысл злого волшебства, воздействующего на писателя помимо его собственной воли. Кажется парадоксальным, что источником колдовства, силы, по нашему мифологическому опыту отчуждающей человека от жизни, счастья, собственного Я, выступает у Гессе именно книга. Хотя и наш бытовой опыт говорит об опасности ситуации, когда чтение поставляет человеку замену жизни, создает зависимость от чужих представлений и несамостоятельность в суждениях и поступках. На опасность многочтения на протяжении всей своей жизни неоднократно указывал и сам Гессе. Для него же самого книга стала роком, "судьбой, росшей в нем самом". Преодоление этого рока вылилось у Гессе в творчество, в ведущую тему его жизни, которая, чрезвычайно сложно и противоречиво выраженная, присутствует практически во всех его произведениях, принимая форму разлада с самим собой и окружающим миром и форму грандиозной попытки превратить колдовство книги в благую, творимую свободной волей человека, магию книги.
В мифологическом сознании человека магия испокон веков состоит в искусстве одушевления объекта - в наделении его всеми свойствами живого существа. Волшебник символически овладевает объектом, ритуально-самопожертвенно сливаясь с ним, расчленяя его "изнутри" на "лики мифологического пандемониума" (К. Г. Юнг), которые суть проекции бессознательных содержаний Я волшебника, с тем чтобы сделать зримыми свойства объекта, придать им очертания и из очертаний создать образ символ, который будет подсказывать спасительные действия и волшебнику и окружающему миру, ради которого он, волшебник, и творил свою волшбу. "Всякое явление на земле есть символ, и всякий символ есть открытые врата, через которые душа, если она к этому готова, может проникнуть в недра мира", писал Гессе о символизации как способе овладения миром. Такая мифологизированная трактовка образа, то совпадающего с символом, то лишь образующего символ вместе со "смыслом", равно как и постоянное употребление слова "образ" в самых разных значениях, проходит через все творчество писателя и отождествляется с представлениями о книге и об образовании как претворении власти материального в духовное. Магическое мышление символически осознаваемая Гессе проекция мифологической сизигии (в мифографии - божественного соития мужского и женского начал, порождающих мир) - стало программным в творчестве писателя и отождествилось с благой созидательной, спасительной - функцией любви. Магической связью, опосредующей порождение и непрерывное возрождение вселенной, выступает у Гессе и любовь к книге - библиофилия в ее высшей форме - чтения и знания книг, собирания и усвоения книг, создания книг.
Откуда же возникло в сознании Гессе колдовство книги? Из чего состоит главный, подлежащий магическому преодолению и освоению символический объект в гессевском пандемониуме книги: в психологическом и поэтологическом мире писателя? Как преодолевал Гессе свой рок в жизни и творчестве и в чем был конкретный смысл этого преодоления?
Лейтмотивом жизни гессевского сознания очень рано стал поиск в себе самом и в окружающей действительности древних, устоявшихся образных универсалий - праобразов (как назвал их еще Гёте, переводя греческое слово "архетип", фигурирующее уже в космогонии Платона) - неких символических форм, взаимосвязанных друг с другом и могущих, по принципу аналогий и ассоциаций, потенциально обмениваться содержаниями и притягивать новые содержания, каждая - давать извод всех прочих, рождаясь, по выражению Гёте, из "природного источника впечатлений". Для XX века теория архетипов сформулирована в глубинной психологии Фрейда - Юнга, под знаком которой прошла вторая половина жизни-творчества Гессе. Но стремление к отысканию архетипов и расстановке на них собственных мифопоэтических значений пробудилось у Гессе задолго до знакомства с психоанализом - вероятно, в самом раннем детстве. Цель этих устремлений - установление контакта с окружающим миром, чрезвычайно сложной и противоречивой системой реальных явлений и их отображений, но в первую очередь с иными психическими и духовными мирами. "Ах, если бы мы все думали друг о друге и все бы имели чувство невидимой и молчаливой общности!.. Взаимосвязи и предчувствия, всплывающие в нашей собственной жизни, мы бы вновь находили тогда у других, круг бы расширялся, и нити, начала и концы которых мнили мы у себя в руках, потянулись бы на наших глазах от человека к человеку через части света и поколения. Касаясь этих нитей словно струн гигантской арфы, мы бы продолжили сочинение всеобщей более просветленной жизни и продвинулись бы в познании вечности, чего сделать поодиночке мы не в состоянии", - писал двадцатичетырехлетний Гессе ("Герман Лаушер").
Эмоционально выделенным архетипическим символом "взаимосвязей и предчувствий собственной жизни" (выделенным относительно ограниченного множества архетипов, являющихся и всеобщим достоянием человечества и личным достоянием каждого) была у Гессе книга как предмет, чтение и творчество, доказательство чему находим мы и в многочисленных исповедях писателя, и заключением от обратного - в его произведениях, и в атрибутах, и обстановке его личной жизни.
Личность Гессе черпала "книжные" архетипы и из непосредственных реалий собственного бытия, - и в унаследованном виде - из родового сознания и из архаического архетипического сознания человечества. С генами и через неисповедимые каналы восприятия эти архетипы, напитанные своеобразными душевными содержаниями Гессе-индивида, исподволь складывались в некую уникальную - не по форме, а по внутренней сущности - структуру: не зависящую от сознания и стремящуюся к экспансии психическую формацию, называемую в глубинной психологии автономным комплексом. Природа его у Гессе двойственна. С одной стороны, он складывался сам по себе, бессознательно, с другой же просветлялся сознанием. Он объективировался посредством привычки к самонаблюдению, а главным орудием гессевского самонаблюдения было всепоглощающее чтение, тяга к которому в свою очередь стимулировалась самим автономным комплексом. Назовем поэтому данный комплекс книжным.
Книжная акцентуация автономного комплекса возникла у Гессе из факта рождения в семье библиофилов - на редкость образованных читателей, ученых и писателей, проповедников-миссионеров и издателей; из впечатлений от включенности в атмосферу отношений с отцом и матерью, а также с дедом; из особого - в силу характера Гессе мифологизированного - отношения к матери и из впечатлений от древнейшего архетипа семейных отношений - дома, гессевского дома, наполненного книгами, авторитетом знания, мудрости, религиозно-нравственной непогрешимости и любви. "Любовь, дружба и вожделение есть нечто присущее дому (oiceion)", - формулировал Платон (Лисид 221е) любовь, энергию, воспроизводящую в сознании человека архетип дома. Гессевский дом как проекция родительской сизигии ассоциировался в сознании маленького Германа и с садом - деревьями и особенно цветами, - и с не отграниченной от города, как это было принято в Швабии, вольной природой. Эти ассоциации, присущие и знакомые всякому и породившие устойчивые системы символов, таких, как "дом-природа", "дом-родина", "дом-мать", в архаическом мифологическом сознании человечества представлялись в многочисленных архетипах оплодотворяющей самое себя Великой Матери (как, например, шумерской Нисабы) или верховного мужского божества в той же роли (как, например, египетского Ра) и символизировались также и образом книги. Земледелие как воспроизводство пищи, обеспечение непрерывности жизни сравнивалось с письмом, смысл которого - брошенное в землю-мать семя "прорастал" злаками. Книга представлялась амбаром, наполненным зерном, а вместилища книг - библиотеки - отождествлялись с садами и женщинами, ждущими любовного ухода. Книге-мирозданию уподоблялась связь между небом и землей, осуществляемая нисхождением на землю света-смысла звезд-письмен, из чего возникали все предметы и формы. Как объединение сущностных "верха" и "низа" в книге мироздания представлялся рост флоры и фауны. К книге жизни тянулись нити и от таких первообразов мира, как гора и мировое древо. Архетипы круговорота природы - "токов", циркулирующих между "верхом" и "низом", издревле символизировались образами "пути", "письма", "чтения", "возвращения домой" и "ухода из дома", "посредничества" и "магии", а также бесчисленными другими образами: животными, птицами. Эти архетипы Гессе узнавал не только из книг, не только из совмещения прочитанного и переживаемого в собственной среде, не только из мифологий и религиозных свидетельств, из которых решающую роль в формировании сознания писателя сыграли христианство и греко-римская античность, а в дальнейшем буддизм и даосизм, но и из собственного бессознательного как части коллективного бессознательного. Подобно "магическому кристаллу" со структурой "наивной" картины мира, книжный комплекс Гессе нарастал, захватывал все большие области сознания и все больше отбирал жизнетворную энергию личности, и в годы подросткового кризиса, и в годы учебы и книготорговой работы, и в первый период писательской деятельности, начавшейся еще в детстве как тогда еще не организованное сопротивление внутреннему порабощению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53