Диего свернул в сторону на тропинку, где грязь была еще более топкой. Дождь не шел уже два дня, но в этом квартале бедноты грязь не просыхала, пока не наступит настоящая засуха. У воды не было стока, однако доктор Пларр знал, что жителям приходится тащиться чуть не милю до крана с питьевой водой. У детей — а он лечил тут многих детей — животы были вздуты от недостатка белков в пище. Вероятно, он много раз ходил по этой тропинке, но как ее отличить от других? — когда он посещал здешних больных, ему всегда нужен был провожатый. Пларру почему-то вспомнилось «Сердце-молчальник». Драться с ножом в руке за свою честь из-за женщины было из другой, до смешного допотопной жизни, которая если и существовала теперь, то лишь в романтическом воображении таких, как Сааведра. Понятия чести нет у голодных. Их удел нечто более серьезное — битва за существование.
— Это ты, Эдуардо? — спросил чей-то голос.
— Да, а это ты, Леон?
Кто-то поднял свечу, чтобы он не споткнулся о порог. Дверь за ним поспешно закрыли.
При свете свечи он увидел человека, которого все еще звали отцом Ривасом. В тенниске и джинсах Леон выглядел таким же худым подростком, какого он знал в стране по ту сторону границы. Карие глаза были чересчур велики для его лица, большие оттопыренные уши придавали ему сходство с маленькой дворняжкой, которые стаями бродят по barrio popular [квартал, околоток бедноты (исп.)]. В глазах светилась все та же мягкая преданность, а торчащие уши подчеркивали беззащитность. Несмотря на годы, его можно было принять за робкого семинариста.
— Как ты долго, Эдуардо, — мягко упрекнул он.
— Пеняй на своего шофера Диего.
— Посол все еще без сознания. Нам пришлось сделать ему второй укол. Так сильно он вырывался.
— Я же тебе говорил, что второй укол — это опасно.
— Все опасно, — ласково сказал отец Ривас, словно предостерегал в исповедальне от соблазнов плоти.
Пока доктор Пларр раскрывал свой чемоданчик, отец Ривас продолжал:
— Он очень тяжело дышит.
— А что вы будете делать, если он совсем перестанет дышать?
— Придется изменить тактику.
— Как?
— Придется объявить, что он был казнен. Революционное правосудие, — добавил он с горькой усмешкой. — Прошу тебя, пожалуйста, сделай все, что можешь.
— Конечно.
— Мы не хотим, чтобы он умер, — сказал отец Ривас. — Наше дело — спасать человеческие жизни.
Они вошли в другую комнату — их было всего две, — где длинный ящик — он не понял, что это за ящик, — застелив его несколькими одеялами, превратили в импровизированную кровать. Доктор Пларр услышал тяжелое, неровное дыхание человека под наркозом — тот словно силился очнуться от кошмара. Он сказал:
— Посвети поближе.
Нагнувшись, он поглядел на воспаленное лицо. И долгое время не мог поверить своим глазам. Потом громко захохотал, потрясенный тем, что увидел.
— Ох, Леон, — сказал он, — плохо же ты выбрал профессию!
— Ты это к чему?
— Лучше вернись под церковную сень. Похищать людей не твоя стихия.
— Не понимаю. Он умирает?
— Не беспокойся, — сказал доктор Пларр, — он не умрет, но это не американский посол.
— Не…
— Это Чарли Фортнум.
— Кто такой Чарли Фортнум?
— Наш почетный консул. — Доктор Пларр произнес это так же издевательски, как доктор Хэмфрис.
— Не может быть! — воскликнул отец Ривас.
— В жилах Чарли Фортнума течет алкоголь, а не кровь. Морфий, который я вам дал, не подействовал бы на посла так сильно. Посол остерегается алкоголя. Для сегодняшнего обеда пришлось добывать кока-колу. Мне это рассказывал Чарли. Немного погодя он придет в себя. Пусть проспится. — Однако не успел он выйти из комнаты, как человек, лежавший на ящике, открыл глаза и уставился на доктора Пларра, а тот уставился на него. Надо было все же удостовериться в том, что тебя узнали.
— Отвезите меня домой, — сказал Фортнум, — домой. — И перевернулся на бок в еще более глубоком забытьи.
— Он тебя узнал? — спросил отец Ривас.
— Почем я знаю?
— Если он тебя узнал, это сильно осложняет дело.
В соседней комнате зажгли вторую свечу, но никто не произносил ни слова, будто все ждали друг от друга подсказки, что делать дальше. Наконец Акуино произнес:
— Эль Тигре будет недоволен.
— Чистая комедия, если подумаешь, — сказал доктор Пларр. — Наверное, тот самолет, что я слышал, был самолетом посла, и посол на нем улетел. Назад в Буэнос-Айрес. Не пойму, как же на обеде у губернатора обошлись без переводчика?
Он перевел взгляд с одного лица на другое, но никто не улыбнулся в ответ.
В комнате было два незнакомых ему человека, но Пларр заметил еще и женщину, лежавшую в темном углу, — сначала он принял ее за брошенное на пол пончо. Один из незнакомцев был рябой негр, другой индеец — сейчас он наконец заговорил. Слов понять Пларр не мог, говорил он не по-испански.
— Что он сказал, Леон?
— Мигель считает, что его надо утопить в реке.
— А ты что сказал?
— Я сказал, что, если мертвеца найдут в трехстах километрах от машины, полицию это очень заинтересует.
— Дурацкая идея, — сказал доктор Пларр. — Вы не можете убить Чарли Фортнума.
— Я стараюсь даже мысленно не употреблять таких выражений, Эдуардо.
— Разве убийство для тебя теперь только вопрос семантики? Правда, семантика всегда была твоим коньком. В те дни ты объяснял мне, что такое троица, но твои объяснения были куда сложнее катехизиса.
— Мы не хотим его убивать, — сказал отец Ривас, — но что нам делать? Он тебя видел.
— Он ничего не будет помнить, когда проснется. Чарли все забывает, когда напивается. Как же вас угораздило совершить такую ошибку? — добавил доктор Пларр.
— Это я должен выяснить, — ответил отец Ривас и заговорил на гуарани.
Доктор Пларр взял одну из свечей и подошел к двери второй комнаты. Чарли Фортнум мирно спал на ящике, словно у себя дома на большой медной кровати, где обычно лежал на боку возле окна. Когда доктор спал там с Кларой, брезгливость заставляла его ложиться с левого края, ближе к двери.
Лицо Чарли Фортнума, сколько он его знал, всегда выглядело воспаленным. У него было высокое давление, и он злоупотреблял виски. Ему шел седьмой десяток, но жидкие волосы сохранили пепельную окраску, как у мальчика, а румянец неопытному глазу мог показаться признаком здоровья. У него был вид фермера, человека, который живет на открытом воздухе. Он и правда владел поместьем в пятидесяти километрах от города, где выращивал немного зерна, а больше матэ. Он любил трястись от поля к полю на старом «лендровере», который звал «Гордость Фортнума». «Ну-ка, галопом, — говорил он, со скрежетом переводя скорость, — гопля!»
А сейчас он вдруг поднял руку и помахал ею. Глаза у него были закрыты. Ему что-то снилось. Может, он думал, что машет своей жене и доктору, предоставляя им решать на веранде свои скучные медицинские дела. «Женские внутренности — никак в них не разберешься, — однажды сказал ему Чарли Фортнум. — Как-нибудь нарисуйте мне их схему».
Доктор Пларр быстро вышел в переднюю комнату.
— Он в порядке, Леон. Можете спокойно выкинуть его где-нибудь на обочине дороги, полиция его найдет.
— Этого мы сделать не можем. А что, если он тебя узнал?
— Он крепко спит. Да и ничего не скажет мне во вред. Мы старые друзья.
— Я, кажется, понял, как это произошло, — сказал отец Ривас. — Сведения, которые ты нам дал, были довольно точными. Посол приехал из Буэнос-Айреса на машине; трое суток провел в дороге, потому что хотел посмотреть страну, посольство послало из Буэнос-Айреса за ним самолет, чтобы отвезти его назад после обеда у губернатора. Все это подтвердилось, но ты не сказал, что смотреть руины поедет с ним ваш консул.
— Я этого не знал. Чарли рассказал мне только про обед.
— Он и ехал-то не в машине посла. Тогда бы мы по крайней мере захватили обоих. Как видно, сел в свою машину, а потом решил вернуться, посол же оставался там. Наши люди ожидали, что пройдет только одна машина. Дозорный дал световой сигнал, когда она проехала. Он видел флаг.
— Британский, а не звездно-полосатый. Но Чарли не имеет права ни на тот, ни на этот.
— В темноте не разглядишь, но было сказано, что на машине будет дипломатический номер.
— Буквы были тоже не совсем те.
— И буквы, когда темно и машина на ходу, не очень-то различишь. Наш человек не виноват. Один, в темноте, вероятно, еще и напуган. Могло случиться и со мной, и с тобой. Не повезло.
— Полиция, может, еще и не знает, что произошло с Фортнумом. Если вы его быстро отпустите…
В ответ на их настороженное молчание доктор Пларр заговорил, как адвокат в суде.
— Чарли Фортнум не годится в заложники, — сказал он.
— Он член дипломатического корпуса, — заметил Акуино.
— Нет. Почетный консул — это не настоящий консул.
— Английский посол вынужден будет принять меры.
— Естественно. Сообщит об этом деле своему начальству. Как и насчет любого британского подданного. Если бы вы захватили меня или старого Хэмфриса, было бы то же самое.
— Англичане попросят американцев оказать давление на Генерала в Асунсьоне.
— Будьте уверены, что американцы и не подумают за него заступаться. С какой стати? Они не пожелают сердить своего друга Генерала ради Чарли Фортнума.
— Но он же британский консул.
Доктор Пларр уже отчаивался убедить их, до чего незначительная персона этот Чарли Фортнум.
— У него даже нет права на дипломатический номер для своей машины, — ответил он. — Имел из-за этого неприятности.
— Ты его, видно, хорошо знал? — спросил отец Ривас.
— Да.
— И тебе он нравился?
— Да. В какой-то мере.
То, что Леон говорит о Фортнуме в прошедшем времени, было дурным признаком.
— Жаль. Я тебя понимаю. Гораздо удобнее иметь дело с чужими. Как в исповедальне. Мне всегда бывало неприятно, когда я узнавал голос. Куда легче быть суровым с незнакомыми.
— Что тебе даст, если ты его не отпустишь, Леон?
— Мы перешли границу, чтобы совершить определенную акцию. Многие наши сторонники будут разочарованы, если мы ничего не добьемся. В нашем положении непременно надо чего-то добиться. Даже похищение консула — это уже кое-что.
— Почетного консула, — поправил его доктор Пларр.
— Оно послужит предостережением более важным лицам. Может, они отнесутся серьезнее к нашим угрозам. Маленькая тактическая победа в долгой войне.
— Значит, как я понимаю, ты готов выслушать исповедь незнакомца и дать ему отпущение грехов перед тем, как его убьешь? Ведь Чарли Фортнум — католик. Ему будет приятно увидеть священника у своего смертного одра.
Отец Ривас сказал негру:
— Дай мне сигарету, Пабло.
— Он будет рад даже женатому священнику вроде тебя, Леон.
— Ты охотно согласился нам помогать, Эдуардо.
— Когда речь шла о после. Его жизни не угрожала никакая опасность. И они пошли бы на уступки. Притом — с американцем… это как на войне. Американцы сами поубивали прорву людей в Южной Америке.
— Твой отец один из тех, кому мы стараемся помочь, если он еще жив.
— Не знаю, одобрил ли бы он ваш метод.
— Мы этого метода не выбирали. Они нас довели.
— Ну что вы можете попросить в обмен на Чарли Фортнума? Ящик хорошего виски?
— За американского посла мы потребовали бы освобождения двадцати узников. За британского консула, вероятно, придется снизить цену наполовину. Пусть решит Эль Тигре.
— А где же он, черт бы его побрал, этот ваш Эль Тигре?
— Пока операция не кончена, с ним имеют связь только наши в Росарио.
— Наверное, его план не был рассчитан на ошибку. И не учитывает человеческую природу. Генерал может убить тех, кого вы просите освободить, и сказать, что они умерли много лет назад.
— Мы неоднократно обсуждали эту возможность. Если он их убьет, то в следующий раз мы предъявим ему еще большие требования.
— Леон, послушай. Если вы будете уверены, что Чарли Фортнум ничего не вспомнит, право же…
— А как мы можем быть в этом уверены? У тебя нет такого лекарства, чтобы заглушить память. Он так тебе дорог, Эдуардо?
— Он — голос в исповедальне, который мне знаком.
— Тед, — окликнул его знакомый голос из задней комнаты. — Тед!
— Видишь, — сказал отец Ривас. — Он тебя узнал.
Доктор Пларр повернулся спиной к судьям и вышел в соседнюю комнату.
— Да, Чарли, я тут. Как вы себя чувствуете?
— Ужасно, Тед. Что это? Где я?
— У вас была авария. Ничего страшного.
— Вы отвезете меня домой?
— Пока не могу. Вам надо спокойно полежать. В темноте. У вас легкое сотрясение мозга.
— Клара будет беспокоиться.
— Не волнуйтесь. Я ей объясню.
— Не надо ее тревожить, Тед. Ребенок…
— Я же ее врач, Чарли.
— Конечно, дорогой, я просто старый дурак. Она сможет меня навестить?
— Через несколько дней вы поедете домой.
— Через несколько дней? А выпить что-нибудь тут найдется?
— Нет. Я дам вам кое-что получше, чтобы вы заснули.
— Вы настоящий друг, Тед. А кто эти люди там рядом? Почему вы светите себе фонариком?
— Не работает электричество. Когда вы проснетесь, будет светло.
— Вы заедете меня проведать?
— Конечно.
Чарли Фортнум минутку полежал спокойно, а потом спросил так громко, что его должны были слышать в соседней комнате:
— Ведь это же была не авария, Тед?
— Конечно, это была авария!
— Солнечные очки… где мои солнечные очки?
— Какие очки?
— Очки были Кларины, — сказал Чарли Фортнум. — Она их так любит. Не надо было мне их брать. Не нашел своих. — Он подтянул повыше колени и со вздохом повернулся на бок. — Важно знать норму, — произнес он и замер — точь-в-точь как состарившийся зародыш, который так и не сумел появиться на свет.
Отец Ривас сидел в соседней комнате, положив голову на скрещенные руки и прикрыв глаза. Доктор Пларр, войдя туда, подумал, что он молится, а может быть, только прислушивается к словам Чарли Фортнума, как когда-то прислушивался в исповедальне к незнакомому голосу, решая, какую назначить епитимью…
— Ну и шляпы же вы, — попрекнул его доктор Пларр. — Ну и любители!
— На нашей стороне только любители. Полиция и солдаты — вот те профессионалы.
— Почетный консул, да еще алкоголик, — вместо посла!
— Да. Че Гевара тоже снимал фотографии как турист, а потом их терял. Тут хотя бы ни у кого нет аппарата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36